Не забывая о ее недавнем раздражении, он решил довольствоваться сознанием того, что ее привела сюда забота о больной кобыле, а вовсе не о нем. Однако это было для него плохим утешением: он жаждал почувствовать всем своим существом прижавшуюся к нему плоть Глорианы.
– Ты… ты не ранен?
Он покачал головой. Раны, от которых он страдал после схватки, не кровоточили – он давно научился скрывать их от тех, кто ценил его холодную голову и руку, твердо державшую меч.
Глориана тихо опустилась на охапку сена рядом с Данте. Она коснулась пальцами его предплечья. Он чувствовал, как они с легкостью пера скользили от его локтя к плечу, ощутил знакомое тепло, когда ее палец через дыру в рубахе коснулся его тела. Он вздрогнул и постарался не выдать отчаянного желания схватить ее в объятия и почувствовать своей грудью биение ее сердца.
– Прости, – извинилась она, уловив его движение, и сделала вид, что что-то смахивает с его руки. – Я просто… просто хотела сбросить соломинку, приставшую к рукаву… Как ты думаешь, Кристель сохранит жеребенка?
– Об этом судить пока рано.
– Я не знала, что она… ты понимаешь, что я хочу сказать. Я-то думала, что она ела слишком много кукурузы и потому располнела.
– Могу заверить, что Близзар оказался бы более внимательным к ней, не сделай он уже свою работу.
Глориана смотрела на свою кобылу:
– А что с Кристель? Что с нею произошло?
– Ты могла потерять и ее. Все в руках Божьих.
В глазах Глорианы заблестели слезы, и он не осудил бы ее, если бы она разразилась рыданиями, потому что сам чувствовал мучительное отчаяние, думая о том, как много потеряно из-за такой малости.
– Утром ты должна уехать, Глориана. Найди себе пристанище в Холбруке. Я останусь здесь, буду приглядывать за Кристелью, пока не прояснится положение.
– Я тоже, черт побери. Я не покину Кристель.
– Понимаю, сейчас страх притупил твои чувства, но если бы ты согласилась сделать выбор…
– Выбор? Какой тут может быть выбор – я убила бы всякого, по чьей вине это произошло.
– Я позаботился об этом ради тебя.
Некоторые мужчины получали удовольствие убивать. Другие упивались пересказами этого со всеми подробностями. И находились женщины, которые цеплялись за каждое слово, задыхаясь от алчного возбуждения, а были и такие, что затыкали себе уши, предпочитая ничего не слышать. Глориана глубоко вздохнула и трепещущими пальцами провела по его напрягшемуся кулаку. Ее целительное прикосновение размягчило его душу и немного растворило чувство горького раскаяния, всегда наполнявшего его, когда проходил боевой запал.
– Мне очень жаль, – прошептала она. В сердце Данте что-то дрогнуло и тут же рухнуло, как будто ее понимание пробило брешь в невидимой стене. – Я не хотела, чтобы ты так дорого платил даже за избавление от опасности. Данте, я могу оставаться здесь столько, сколько захочу.
Данте так резко и неожиданно повернулся к ней, что она непроизвольно откинулась на мешки с крупой. Он не дотронулся до нее, но тем не менее пригвоздил ее к месту, уперевшись обеими руками в мешки.
Его глаза, пылавшие мрачным огнем, выдавали страстное желание, а губы трепетали всего в нескольких дюймах от ее собственных. От него пахло порохом и потом от быстрой езды верхом, и к этим запахам добавлялся знакомый аромат его тела, которым она упивалась, ощущая его на своей коже после его объятий. Прядь его волос выскользнула из-под перехватывавшего их ремешка. Ей ужасно хотелось поправить ему волосы, но она боялась, что, не удовольствовавшись этим, обхватит его голову руками, после чего уже ничто не будет отделять их друг от друга, ощутит эти магические губы и щетку усов на своей коже.
– Ты хочешь остаться здесь? – хрипло выдохнул он с таким недоверием, как будто услышал, что она собирается уйти в монастырь.
Глори пожалела о том, что не могла взять назад свои слова. Как всегда, она произнесла их, не подумав о последствиях. Ни одна женщина в здравом уме не призналась бы в том, что, несмотря на всю опасность, она не испытывает отвращения и страха. От того, что Данте истребил бандитов, сердце ее наполнилось непередаваемой радостью, и она выболтала правду, забыв обо всем на свете.
Но она это сказала. Она хотела остаться. Она хотела спасти Кристель и ее нерожденного жеребенка, перевернуть все вверх дном на этой земле, чтобы выращивать здесь красивых, умных лошадей – и черт с ними, со всеми этими овцами и коровами.
Вопреки всему с момента встречи с Данте она непрерывно убеждала его, что любит цирковую жизнь. К тому же она доказала свою полную неприспособленность к работе с лошадьми и даже не смогла понять, что ее кобыла была на сносях. Если она откроет ему свое сердце и расскажет, что все ее мечты, стремления и желания превратятся в ничто, когда его не будет рядом, то в его глазах она окажется легкомысленной, ветреной, как ей казалось, особой. Этого никак нельзя допустить.
Данте нависал над нею, как тигр, ожидающий момента, когда его жертва шевельнется и выдаст свою уязвимость, чтобы наброситься на нее.
Что произойдет, если она все ему скажет? Он, вероятно, не поверит ей. Или же, возможно, поверит, что еще хуже, потому что тогда его сильно преувеличенное чувство долга вынудит его остаться, пока он не убедится в ее полной безопасности. Ей удастся удержать его так по крайней мере на какое-то время.
Она могла бы удерживать его и дольше, если бы умело пользовалась кипевшей между ними страстью. Бороться с желанием прикасаться к нему, поминутно убеждаясь в том, что он живет и дышит, было выше ее сил. Прислушиваясь к его прерывистому дыханию, глядя в его лихорадочно блестящие глаза, она знала, что он прилагал огромные усилия, чтобы совладать с огнем страсти. Она могла скользнуть рукой за ворот его рубашки, обхватить ладонями его горячий, мускулистый торс и притянуть на себя всю тяжесть его тела. Один поцелуй, еще одно прикосновение, подтверждающее ее ответное желание, и между ними вспыхнуло бы пламя такой страсти, что они, вероятно, привели бы в исполнение замысел парней Ножа Мясника, дотла спалив сарай.
Да, она могла целовать его, прикасаться к нему и этим удерживать Данте рядом с собой, пока он не забыл бы все, связанное с Елизаветой, короной и королевством. Но может быть, он этого не забыл бы никогда. Может быть, он зачах бы и умер, как ее мать, может быть, жил бы в мрачной нищете, как отец, тоскуя по несбыточной мечте. А она провела бы всю жизнь в мучительном сознании того, что украла его мечты. На таких условиях она не хотела строить свое счастье.
– Почему ты думаешь, что я когда-нибудь смогу оставить цирк? – Ее смех, с которым она произнесла эти слова, прозвучал невесело.
Если бы он поцеловал ее, если бы прошептал «Потому что, Глориана» и преодолел разделявшее их тела крошечное расстояние, она отважилась бы сказать ему все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Ты… ты не ранен?
Он покачал головой. Раны, от которых он страдал после схватки, не кровоточили – он давно научился скрывать их от тех, кто ценил его холодную голову и руку, твердо державшую меч.
Глориана тихо опустилась на охапку сена рядом с Данте. Она коснулась пальцами его предплечья. Он чувствовал, как они с легкостью пера скользили от его локтя к плечу, ощутил знакомое тепло, когда ее палец через дыру в рубахе коснулся его тела. Он вздрогнул и постарался не выдать отчаянного желания схватить ее в объятия и почувствовать своей грудью биение ее сердца.
– Прости, – извинилась она, уловив его движение, и сделала вид, что что-то смахивает с его руки. – Я просто… просто хотела сбросить соломинку, приставшую к рукаву… Как ты думаешь, Кристель сохранит жеребенка?
– Об этом судить пока рано.
– Я не знала, что она… ты понимаешь, что я хочу сказать. Я-то думала, что она ела слишком много кукурузы и потому располнела.
– Могу заверить, что Близзар оказался бы более внимательным к ней, не сделай он уже свою работу.
Глориана смотрела на свою кобылу:
– А что с Кристель? Что с нею произошло?
– Ты могла потерять и ее. Все в руках Божьих.
В глазах Глорианы заблестели слезы, и он не осудил бы ее, если бы она разразилась рыданиями, потому что сам чувствовал мучительное отчаяние, думая о том, как много потеряно из-за такой малости.
– Утром ты должна уехать, Глориана. Найди себе пристанище в Холбруке. Я останусь здесь, буду приглядывать за Кристелью, пока не прояснится положение.
– Я тоже, черт побери. Я не покину Кристель.
– Понимаю, сейчас страх притупил твои чувства, но если бы ты согласилась сделать выбор…
– Выбор? Какой тут может быть выбор – я убила бы всякого, по чьей вине это произошло.
– Я позаботился об этом ради тебя.
Некоторые мужчины получали удовольствие убивать. Другие упивались пересказами этого со всеми подробностями. И находились женщины, которые цеплялись за каждое слово, задыхаясь от алчного возбуждения, а были и такие, что затыкали себе уши, предпочитая ничего не слышать. Глориана глубоко вздохнула и трепещущими пальцами провела по его напрягшемуся кулаку. Ее целительное прикосновение размягчило его душу и немного растворило чувство горького раскаяния, всегда наполнявшего его, когда проходил боевой запал.
– Мне очень жаль, – прошептала она. В сердце Данте что-то дрогнуло и тут же рухнуло, как будто ее понимание пробило брешь в невидимой стене. – Я не хотела, чтобы ты так дорого платил даже за избавление от опасности. Данте, я могу оставаться здесь столько, сколько захочу.
Данте так резко и неожиданно повернулся к ней, что она непроизвольно откинулась на мешки с крупой. Он не дотронулся до нее, но тем не менее пригвоздил ее к месту, уперевшись обеими руками в мешки.
Его глаза, пылавшие мрачным огнем, выдавали страстное желание, а губы трепетали всего в нескольких дюймах от ее собственных. От него пахло порохом и потом от быстрой езды верхом, и к этим запахам добавлялся знакомый аромат его тела, которым она упивалась, ощущая его на своей коже после его объятий. Прядь его волос выскользнула из-под перехватывавшего их ремешка. Ей ужасно хотелось поправить ему волосы, но она боялась, что, не удовольствовавшись этим, обхватит его голову руками, после чего уже ничто не будет отделять их друг от друга, ощутит эти магические губы и щетку усов на своей коже.
– Ты хочешь остаться здесь? – хрипло выдохнул он с таким недоверием, как будто услышал, что она собирается уйти в монастырь.
Глори пожалела о том, что не могла взять назад свои слова. Как всегда, она произнесла их, не подумав о последствиях. Ни одна женщина в здравом уме не призналась бы в том, что, несмотря на всю опасность, она не испытывает отвращения и страха. От того, что Данте истребил бандитов, сердце ее наполнилось непередаваемой радостью, и она выболтала правду, забыв обо всем на свете.
Но она это сказала. Она хотела остаться. Она хотела спасти Кристель и ее нерожденного жеребенка, перевернуть все вверх дном на этой земле, чтобы выращивать здесь красивых, умных лошадей – и черт с ними, со всеми этими овцами и коровами.
Вопреки всему с момента встречи с Данте она непрерывно убеждала его, что любит цирковую жизнь. К тому же она доказала свою полную неприспособленность к работе с лошадьми и даже не смогла понять, что ее кобыла была на сносях. Если она откроет ему свое сердце и расскажет, что все ее мечты, стремления и желания превратятся в ничто, когда его не будет рядом, то в его глазах она окажется легкомысленной, ветреной, как ей казалось, особой. Этого никак нельзя допустить.
Данте нависал над нею, как тигр, ожидающий момента, когда его жертва шевельнется и выдаст свою уязвимость, чтобы наброситься на нее.
Что произойдет, если она все ему скажет? Он, вероятно, не поверит ей. Или же, возможно, поверит, что еще хуже, потому что тогда его сильно преувеличенное чувство долга вынудит его остаться, пока он не убедится в ее полной безопасности. Ей удастся удержать его так по крайней мере на какое-то время.
Она могла бы удерживать его и дольше, если бы умело пользовалась кипевшей между ними страстью. Бороться с желанием прикасаться к нему, поминутно убеждаясь в том, что он живет и дышит, было выше ее сил. Прислушиваясь к его прерывистому дыханию, глядя в его лихорадочно блестящие глаза, она знала, что он прилагал огромные усилия, чтобы совладать с огнем страсти. Она могла скользнуть рукой за ворот его рубашки, обхватить ладонями его горячий, мускулистый торс и притянуть на себя всю тяжесть его тела. Один поцелуй, еще одно прикосновение, подтверждающее ее ответное желание, и между ними вспыхнуло бы пламя такой страсти, что они, вероятно, привели бы в исполнение замысел парней Ножа Мясника, дотла спалив сарай.
Да, она могла целовать его, прикасаться к нему и этим удерживать Данте рядом с собой, пока он не забыл бы все, связанное с Елизаветой, короной и королевством. Но может быть, он этого не забыл бы никогда. Может быть, он зачах бы и умер, как ее мать, может быть, жил бы в мрачной нищете, как отец, тоскуя по несбыточной мечте. А она провела бы всю жизнь в мучительном сознании того, что украла его мечты. На таких условиях она не хотела строить свое счастье.
– Почему ты думаешь, что я когда-нибудь смогу оставить цирк? – Ее смех, с которым она произнесла эти слова, прозвучал невесело.
Если бы он поцеловал ее, если бы прошептал «Потому что, Глориана» и преодолел разделявшее их тела крошечное расстояние, она отважилась бы сказать ему все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90