Ее общество возбуждало, как экзотические цветы. И я не находила ее поведением слишком детским, как утверждали остальные: я заметила в ней зачатки двуличности. В ней ничего не было такого, рассуждала я по-матерински, чего нельзя было бы со временем исправить. Меня раздражало, что я вынуждена часто ее видеть, но в конце концов, она – не первая надоедливая девушка, в чьем обществе я проводила слишком много времени.
Если бы у меня было больше дел, я злилась бы еще меньше. Чем больше приближалась премьера, тем чаще Дэвид и остальные актеры были заняты, а моя жизнь стала пустой тратой времени. Погода испортилась: каждый день лил дождь, невозможно было пойти даже на скучную прогулку. Флора доставляла мне радость, но одновременно я сильно скучала с ней, и эта двойственность раздражала меня. Последней каплей было то, что, когда Дэвид бывал дома, то становился крайне несговорчивым, словно продолжая играть свою роль. На телевидении постановка обычно длится не более трех недель, на этот же раз я была обречена целый сезон сосуществовать с Фламинео (играемый им персонаж), который оказался эгоистичным богемным придурком. Помимо увлеченности ролью Дэвид был слишком озабочен, ждет ли его успех или нет. Он придавал огромное значение тому, что Виндхэм Фаррар думал о нем, и очень переживал, если кто-нибудь не воспринимал его серьезно, как настоящего театрального актера. Сама я не видела особых причин для волнения, но мой муж не обладает большой самоуверенностью.
За неделю до премьеры он предложил, чтобы я пришла посмотреть генеральную репетицию «Белого Дьявола». Так как альтернативой было общество Паскаль, я согласилась и отправилась в театр под проливным дождем около восьми вечера. Дэвид сказал, что попросил разрешения на просмотр у Виндхэма. Мне было еще интересней знать, что в какой-то степени моего прихода ожидают. Я села в задних рядах и приготовилась смотреть: было темно, и я едва могла разглядеть фигуры других актеров, технический персонал и зевак, которые разбрелись по партеру. Я быстро обнаружила Софи по ее непрекращающемуся хихиканью. Виндхэм Фаррар ходил взад-вперед по проходам, а на сцене был Дэвид. Люблю смотреть репетиции, они намного интереснее спектаклей. Во время репетиции можно уловить каждую деталь взаимоотношений в труппе: кто кого любит, кто нервничает, кто уверен в себе, кто старается попусту, кого подталкивает режиссер, кто находится на грани слез… На спектакле этого не почувствовать, а здесь передо мной вся схема их иерархии. Существует удивительное равновесие между жизнью и пьесой, жизнью и диалогами, которыми обмениваются в бесконечных перерывах на установку освещения, музыкальные вставки, смену декораций и так далее, что является неотъемлемой частью представления. Питер Йитс мог прервать свою реплику: «Ты привела меня сюда для языческого жертвоприношения, с гирляндами – этими смертельными путами из цветов, – чтобы уничтожить меня навеки», чтобы поправить подушку на кровати, пожаловаться на тесные сапоги или обнять Виолу и прошептать ей что-нибудь на ухо, поэтому замечания о сапогах и вечном разрушении странно переплетались между собой.
Натали Винтер, игравшая Витторию Коромбона, известную куртизанку, была спокойна – как настоящий профессионал. Она мало говорила и делала именно то, что от нее требовалось, демонстрируя свое совершенное мастерство. Однако она казалась обеспокоенной своим внешним видом: во время каждой паузы она тихо сидела на кровати, пока остальные шутили, смеялись, жаловались и сосали мятные конфеты; она же все поправляла вырез своего плотно облегающего корсажа. Не будучи по-настоящему привлекательной женщиной, она хорошо одевалась: ее тело, напряженное и стройное под облегающим платьем, смотрелось великолепно. Но она была без парика, и тонкая шея, маленькое личико и жидкие волосы придавали ей вид школьной учительницы. Питер Йитс прекрасно смотрелся в своем сценическом костюме: сапоги и белая рубашка нараспашку, а Дэвид, конечно, был в своей повседневной одежде. Ему никогда не нравились все эти переодевания.
Дело у них продвигалось крайне медленно. Между восемью и девятью часами они прогнали одну и ту же сцену около пятнадцати раз. Кроме Натали, казалось, все вот-вот взорвутся. Трудность носила чисто технический характер: дело было в одновременном появлении на сцене кровати и еще некоторой мебели и группы актеров. Много разговоров было об освещении и других вещах и, наконец, Виндхэм, чей голос я едва слышала, сказал:
– Перерыв десять минут, я пока обдумаю эту проблему. Все вышли в зеленую комнату, а Виндхэм принялся вышагивать по проходу и курить. На десятом развороте он остановился в конце ряда, где сидела я, и спросил:
– Это вы, миссис Эванс?
– Да.
– Я присяду на минутку, – сказал он и сел, оставив между нами незанятым одно кресло; потом наклонился ко мне и протянул сигарету. Я взяла ее, потому что мне хотелось, чтобы он дал мне прикурить.
– Ну, – проговорил он, доставая зажигалку, – сегодня зрелище было так себе?
– Не знаю, – ответила я. – Мне казалось, что все время что-то происходило.
– Вы так думаете?
– Да.
– С тех пор, как мы с вами разговаривали в последний раз, Хирфорд показался вам более интересным? Я ведь не забыл того, что вы мне сказали.
– У вас нет времени помнить, о чем я говорила. Вы очень занятой человек. Что вы собираетесь делать со сменой декораций?
– Ах, это. Все абсолютно ясно. Они сделают все правильно, как только вернутся на сцену. Они просто рассредоточились, поэтому говорят, что такое сделать невозможно и паникуют.
– Значит, вы вовсе не думаете об этом?
– Зачем? Я знаю, чего хочу.
– Правда?
– Абсолютно. Да, абсолютно. Если не поддаваться панике, то все получится.
– Хорошая пьеса, – похвалила я.
– Я тоже так думаю, а они – нет. Они стараются, потому что считают, что каждому досталась лучшая роль, хотя только ваш муж вправе так думать, но они не размышляют над самой пьесой. Они считают ее чепухой.
Он посидел еще немного в этой полутьме, и хотя я знала, что он не стал бы сидеть рядом со мной без всякой цели, все же было довольно сомнительно, что у него нет определенных намерений на мой счет. А сомнение влечет за собой волнение, и я ощущала себя взволнованной и счастливой. Он поднялся и ушел через несколько секунд, ничего не сказав. Репетиция продолжилась.
К часу ночи пьеса продвинулась всего на два акта. Я поняла, что Виола Уайт, игравшая чернокожую служанку, была в довольно близких отношениях с Невилем, что большой добрый Майкл положил глаз на худенького печального Джулиана, который не отвергал и не признавал этого; и что Дэвид отлично справляется с ролью.
Иногда он бывает исключительно хорош. Я была больше потрясена пьесой, чем ожидала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Если бы у меня было больше дел, я злилась бы еще меньше. Чем больше приближалась премьера, тем чаще Дэвид и остальные актеры были заняты, а моя жизнь стала пустой тратой времени. Погода испортилась: каждый день лил дождь, невозможно было пойти даже на скучную прогулку. Флора доставляла мне радость, но одновременно я сильно скучала с ней, и эта двойственность раздражала меня. Последней каплей было то, что, когда Дэвид бывал дома, то становился крайне несговорчивым, словно продолжая играть свою роль. На телевидении постановка обычно длится не более трех недель, на этот же раз я была обречена целый сезон сосуществовать с Фламинео (играемый им персонаж), который оказался эгоистичным богемным придурком. Помимо увлеченности ролью Дэвид был слишком озабочен, ждет ли его успех или нет. Он придавал огромное значение тому, что Виндхэм Фаррар думал о нем, и очень переживал, если кто-нибудь не воспринимал его серьезно, как настоящего театрального актера. Сама я не видела особых причин для волнения, но мой муж не обладает большой самоуверенностью.
За неделю до премьеры он предложил, чтобы я пришла посмотреть генеральную репетицию «Белого Дьявола». Так как альтернативой было общество Паскаль, я согласилась и отправилась в театр под проливным дождем около восьми вечера. Дэвид сказал, что попросил разрешения на просмотр у Виндхэма. Мне было еще интересней знать, что в какой-то степени моего прихода ожидают. Я села в задних рядах и приготовилась смотреть: было темно, и я едва могла разглядеть фигуры других актеров, технический персонал и зевак, которые разбрелись по партеру. Я быстро обнаружила Софи по ее непрекращающемуся хихиканью. Виндхэм Фаррар ходил взад-вперед по проходам, а на сцене был Дэвид. Люблю смотреть репетиции, они намного интереснее спектаклей. Во время репетиции можно уловить каждую деталь взаимоотношений в труппе: кто кого любит, кто нервничает, кто уверен в себе, кто старается попусту, кого подталкивает режиссер, кто находится на грани слез… На спектакле этого не почувствовать, а здесь передо мной вся схема их иерархии. Существует удивительное равновесие между жизнью и пьесой, жизнью и диалогами, которыми обмениваются в бесконечных перерывах на установку освещения, музыкальные вставки, смену декораций и так далее, что является неотъемлемой частью представления. Питер Йитс мог прервать свою реплику: «Ты привела меня сюда для языческого жертвоприношения, с гирляндами – этими смертельными путами из цветов, – чтобы уничтожить меня навеки», чтобы поправить подушку на кровати, пожаловаться на тесные сапоги или обнять Виолу и прошептать ей что-нибудь на ухо, поэтому замечания о сапогах и вечном разрушении странно переплетались между собой.
Натали Винтер, игравшая Витторию Коромбона, известную куртизанку, была спокойна – как настоящий профессионал. Она мало говорила и делала именно то, что от нее требовалось, демонстрируя свое совершенное мастерство. Однако она казалась обеспокоенной своим внешним видом: во время каждой паузы она тихо сидела на кровати, пока остальные шутили, смеялись, жаловались и сосали мятные конфеты; она же все поправляла вырез своего плотно облегающего корсажа. Не будучи по-настоящему привлекательной женщиной, она хорошо одевалась: ее тело, напряженное и стройное под облегающим платьем, смотрелось великолепно. Но она была без парика, и тонкая шея, маленькое личико и жидкие волосы придавали ей вид школьной учительницы. Питер Йитс прекрасно смотрелся в своем сценическом костюме: сапоги и белая рубашка нараспашку, а Дэвид, конечно, был в своей повседневной одежде. Ему никогда не нравились все эти переодевания.
Дело у них продвигалось крайне медленно. Между восемью и девятью часами они прогнали одну и ту же сцену около пятнадцати раз. Кроме Натали, казалось, все вот-вот взорвутся. Трудность носила чисто технический характер: дело было в одновременном появлении на сцене кровати и еще некоторой мебели и группы актеров. Много разговоров было об освещении и других вещах и, наконец, Виндхэм, чей голос я едва слышала, сказал:
– Перерыв десять минут, я пока обдумаю эту проблему. Все вышли в зеленую комнату, а Виндхэм принялся вышагивать по проходу и курить. На десятом развороте он остановился в конце ряда, где сидела я, и спросил:
– Это вы, миссис Эванс?
– Да.
– Я присяду на минутку, – сказал он и сел, оставив между нами незанятым одно кресло; потом наклонился ко мне и протянул сигарету. Я взяла ее, потому что мне хотелось, чтобы он дал мне прикурить.
– Ну, – проговорил он, доставая зажигалку, – сегодня зрелище было так себе?
– Не знаю, – ответила я. – Мне казалось, что все время что-то происходило.
– Вы так думаете?
– Да.
– С тех пор, как мы с вами разговаривали в последний раз, Хирфорд показался вам более интересным? Я ведь не забыл того, что вы мне сказали.
– У вас нет времени помнить, о чем я говорила. Вы очень занятой человек. Что вы собираетесь делать со сменой декораций?
– Ах, это. Все абсолютно ясно. Они сделают все правильно, как только вернутся на сцену. Они просто рассредоточились, поэтому говорят, что такое сделать невозможно и паникуют.
– Значит, вы вовсе не думаете об этом?
– Зачем? Я знаю, чего хочу.
– Правда?
– Абсолютно. Да, абсолютно. Если не поддаваться панике, то все получится.
– Хорошая пьеса, – похвалила я.
– Я тоже так думаю, а они – нет. Они стараются, потому что считают, что каждому досталась лучшая роль, хотя только ваш муж вправе так думать, но они не размышляют над самой пьесой. Они считают ее чепухой.
Он посидел еще немного в этой полутьме, и хотя я знала, что он не стал бы сидеть рядом со мной без всякой цели, все же было довольно сомнительно, что у него нет определенных намерений на мой счет. А сомнение влечет за собой волнение, и я ощущала себя взволнованной и счастливой. Он поднялся и ушел через несколько секунд, ничего не сказав. Репетиция продолжилась.
К часу ночи пьеса продвинулась всего на два акта. Я поняла, что Виола Уайт, игравшая чернокожую служанку, была в довольно близких отношениях с Невилем, что большой добрый Майкл положил глаз на худенького печального Джулиана, который не отвергал и не признавал этого; и что Дэвид отлично справляется с ролью.
Иногда он бывает исключительно хорош. Я была больше потрясена пьесой, чем ожидала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47