– Я не могу отдать ей куклу. Она ее тут же сломает, она ведь даже не знает, как с ней играть. Где она сейчас? Пьет чай?
– Да.
– Как она сегодня? Не плакала?
– Нет, но не хотела идти ни к реке, ни к театру, а когда мы подошли к мосту, ее губки задрожали и она сказала: «Флора сейчас сухая». Я старался держаться подальше от всех этих мест.
– Они не вспоминала об уточках?
– О, это было просто ужасно: она стала говорить о них, потом неожиданно все вспомнила и закричала: «Не хочу уточек, не хочу уточек». Бедняжка.
– О, Дэвид, думаешь, она забудет? Она ведь еще маленькая.
– Конечно, забудет. Не беспокойся об этом.
– Что же мы будем делать, Дэвид, когда она достигнет возраста, когда будет плакать в своей кроватке одна? Просто плакать, не ради привлечения внимания, ты знаешь, о чем я говорю. Когда я положила ее в кровать прошлым вечером, я постояла и послушала под дверью. Она легла и сразу уснула, я не услышала ни звука, но я подумала, что однажды она будет плакать, тихо, чтобы мы не услышали. Я не смогу вынести этого.
– Мы никогда не думаем, что можем что-нибудь вынести, – сказал Дэвид, – пока это не случится. – Он начал заворачивать куклу и неожиданно проговорил, словно в дополнение к какому-то недосказанному разговору:
– И как это тебе пришло в голову увлечься Виндхэмом Фарраром?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты могла бы выбрать кого-то другого, не имеющего отношение к театру, вроде Майка Папини. Я видел, чего он добивался в прошлый раз. Но ты выбрала человека, держащего в тот момент мою карьеру в своих руках. Это чертовски глупо. Ты знаешь, какие сплетники эти актеры, теперь весь Лондон будет говорить об этом.
– Я не смотрела на дело с этой точки зрения, – тщетно попыталась я обратить все в шутку. – Но ведь и ты сам не стал ходить далеко? Я говорю о Софи. Я терпела то, что она таскала у меня сигареты, это было данью христианскому милосердию. Я и теперь ничего не имеют против милосердия, но не ожидай от меня одобрения твоего выбора. Завести интрижку со своей партнершей по роли! Никогда не слышала ничего более банального. Говорят, она сама вешалась тебе на шею?
Я ожидала, что последнее замечание разозлит его, но он лишь глухо произнес:
– Да, так можно сказать, – но тут нас прервала Флора, которая начала барабанить в дверь и плакать: «Хочу к мамочке, хочу к мамочке», поэтому мы разрешили ей войти.
Позже вечером, когда Дэвид ушел, я снова измерила температуру, обнаружила, что она поднялась еще на два градуса и я почувствовала себя еще хуже. Я выпила кодеин и немного разогретого виски и в девять часов легла спать. Почти всю ночь мне снился Джулиан. Это был какой-то необычный сон, более четкий, чем сама жизнь. Мы гуляли по Айлингтону и были страстно влюблены друг в друга. Сам Айлингтон не походил на то место, которое я знала, а был таким, каким мог быть раньше: с высокой травой, полями и нарциссами, росшими вдоль обочины. Во сне я испытывала к Джулиану самые сильные чувства, которые только могла испытывать. Я помню это ощущение захватывающей дух любви. Мы шли обнявшись, и во сне я чувствовала, каким может быть на ощупь его девичье тело, так сильно отличающееся от тела Виндхэма, словно высеченного из целого дерева, или мускулистого торса Дэвида. Мы шли к северу от «Эйнджел», в направлении Айлингтон Грин, и когда добрались туда, сели на одну из скамеек с табличкой «Спать на скамейке запрещено», и замерли в каком-то неподвижном трансе среди лютиков и клевера. Эта сцена просочилась в мой сон из книги, страсть – из какой-то поэмы, все чувства были такими насыщенными, какими никогда не бывают в реальной жизни, и это странное спокойствие: ни реки, ни детей… Когда я проснулась, у меня было ощущение, словно я побывала в сказочной стране.
Кроме того, я почувствовала, что пора звать доктора. Я попросила Дэвида позвонить за меня и принялась ждать. Когда доктор прибыл, он показался мне внешне вполне авторитетным, старым человеком, с седыми волосами и приятными манерами. Он осмотрел меня и спросил, нет ли у меня переутомления и помогают ли мне с детьми? Он заметил, что мое состояние достаточно серьезно и мне необходим отдых. Да, согласилась я, все это очень хорошо, я знаю, что у меня тяжело на душе, но как там дела с моим носом и горлом? Он засмеялся и ответил, что все не так уж плохо, он пропишет мне капли и пенициллин.
– Горло красное, – добавил он.
Мне не понравилось то, как он это сказал: я люблю, чтобы доктора употребляли специальные медицинские термины, а не изъяснялись обычными словами. Я прекрасно представляла, как выглядит мое горло. Потом он сказал, что взволнован в большей степени моим переутомлением; слово «переутомление» вряд ли можно было назвать клиническим, но я не стала протестовать. Он сказал, что мне следует оставаться в постели и ни о чем не беспокоиться.
– Знаете, что я сделаю? Я скажу вашему мужу и вашей няне оставить вас в покое, пойти куда-нибудь прогуляться и дать вам побыть одной. Вы можете встать и приготовить себе что-нибудь поесть, вам это повредит не больше, чем если вы будете носиться взад-вперед, обслуживая их. Я знаю, что такое семья, родные никогда не дают вам ни минуты покоя. Вы можете упасть замертво, а они все равно будут ждать, что вы пробудитесь к жизни, чтобы приготовить им завтрак.
Я попыталась возразить, что в нашей семье дело обстоит несколько иначе, но он и слушать не стал.
– Все это очень хорошо. Я знаю, у вас есть девушка-помощница, но, признайтесь, она не особенно может вам помочь. Вы говорите, что перестали кормить ребенка грудью только три месяца назад? Теперь не многие матери решаются на грудное вскармливание. Не говорите мне, что вам не хочется полежать в постели, и чтобы никто в доме не беспокоил вас.
Я была рада, что он так снисходительно настроен: его профессиональное понимание моих потребностей очень утешило меня, и я стала рассматривать себя как измотанную, обессиленную домохозяйку. Когда он ушел, я со вздохом откинулась на подушку. Несколько минут спустя вошел Дэвид и сказал, что попросил машину у Невиля и собирается отвезти Паскаль и детей на целый день за город, как только Паскаль вернется из аптеки с моими лекарствами. Мне и вправду начало казаться, что я страдаю от небольшого нервного расстройства. Я устала от всего этого: любви, семьи, неверности, и заболела. После их отъезда я лежала продремала все утро. Я поняла, кого мне напомнил этот доктор: моего отца, с его вечным стремлением верить в то лучшее, что есть во мне. Этот доктор не ожидал многого от меня: он не большой выносливости от моего тела, как мой отец никогда не ожидал слишком многого от моей души. Они оба были профессионалами, эти два старика, и я расслабленно лежала, радуясь людской снисходительности.
Примерно в половине третьего, когда я собиралась подняться и взглянуть, что там Дэвид оставил мне на обед, зазвонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47