Что он подумал сейчас?
Мне все равно.
Я получила, свой поцелуй, поцелуй Пуды, горький и сладкий, ведь за, дверьми стояла стража, чтобы его взять. Но поцелуй, которого я желала, — поцелуй, которого я заслужила.
Бери что хочешь и плати за это, говорит Бог.
Женщина Елизавета свое получила. Теперь дело за королевой.
— Стража!
Его допрашивал Тайный совет, все, кто был со мной, и все, кого удалось в спешке собрать, — Роберт и Говард, Бакхерст и лорд-хранитель печати, молодой Ноллис и молодой Кобем.
— И хотя допрос длился пять часов. Ваше Величество, решение приняли меньше чем в пять минут, — доложил Роберт.
Роберт никогда не носит ароматического шарика и не душит волос; когда он входит, от него никогда не пахнет мужчиной. С чего бы это? Я закрыла глаза.
— И?..
Я не хотела слышать ответ.
— Выяснилось лишь то, что было известно и ранее. Однако милорд Эссекс не объяснил своих действий и не представил оправданий. Даже за малейший из его проступков кара — смерть.
Вряд ли остается другой путь, кроме как немедля заключить его в тюрьму и сразу судить.
Я набрала в грудь воздуха:
— Больше ничего не известно?
Роберт сделал паузу, потом сказал со старательным нажимом:
— Ничего больше не выяснилось, никаких новых признаний не получено. Однако переговоры с ирландским бунтовщиком так и не получили объяснения.
Я сухо рассмеялась:
— Однако это уже не такая и загадка, сэр Роберт. Если мой лорд не замышлял низложить меня и захватить трон, если он не в сговоре с нашими внешними врагами, то с кем же?
Роберт притворился, что раздумывает.
— Верно, госпожа, он мог помышлять о том, кто, возможно, унаследует ваш трон. Однако согласно завещанию вашего покойного батюшки вмешиваться в дела престолонаследования само по себе измена.
Измена — рассуждать о том, кто меня сменит?
Измена — думать о последнем из Тюдоров, короле, более известном как Стюарт, о молодом Якове, говорить о нем с Тироном?
Уверена, они все о нем думают, ведут с ним переговоры, состоят в тайной переписке. Как королева на пороге библейских семидесяти лет, я не могла бы уважать человека, который не заглядывает вперед, не взвешивает возможности, да, и не старается подстелить соломку!
Наши взгляды встретились. Очи Роберта были чисты, как омут, точь-в-точь у его отца, когда тот особенно лукавил.
— Да, милорд секретарь, — сказала я с недрогнувшим литром, — надеюсь, что всякому, кто участвует в таких изменнических сношениях, достанет ума и сноровки сохранять их в тайне.
Я смотрела на Роберта в упор, но он выдержал мой взгляд.
— Безусловно, мадам, — согласился он. — В противном случае такой человек не годился бы в советники кошке, не имел бы права жить, тем паче — жить и служить Глориане, такой, как Ваше Величество.
Я кивнула:
— Совершенно верно.
Роберт заколебался:
— Так что же делать с милордом?
Действительно, что?
Бросить в тюрьму — разумеется, однако, пока я в силах этому помешать, его не казнят!
Сколько ни возмущались Говард и Рели, сколько ни писал мне Фрэнсис Бэкон (бывший протеже и соратник моего лорда, державшийся за него, покуда тот, словно Икар, не подлетел слишком близко к солнцу, после чего люди поумнее поспешили отыскать покровителей в других сферах), я не могла лишить его жизни.
— Ваше Величество, назовите мне хоть одну причину, по которой этот негодяй не достоин смерти! — взывал Рели.
Я не могла назвать ни одной, кроме твердого убеждения, что он не совершил измены, не злоумышлял против моей короны. Да, он по-детски тщеславен и бесконечно обидчив, но совершенно не опасен, разве что для моей гордости. Он оскорбил меня лично, но угрозы державе не было. Опрометчивость его поступков доказывала, на мой взгляд, что он не в себе. И впрямь, недуг, тлевший в нем со дня приезда в Ирландию, разыгрался не на, шутку. Заключенный в Йорк-хауз, он слег с болезнью настолько тяжелой, что все удивлялись, как он вообще добрался до Англии живым.
Дьяволовой задницей называют Ирландию — даже дизентерия там хуже, чем где-либо еще.
Господи, не дай ему умереть, как умер его отец!
Он находится между жизнью и смертью, не ведая, что творится в мире и какое ему готовится наказание. Мне показалось излишним издавать королевский указ, подтверждающий его арест, воспрещающий ему занимать государственные посты, являться ко двору и приближаться к моей особе ближе чем на двадцать миль, когда у него сил меньше, чем у самого слабого в помете суточного поросенка, и, подобно этому жалкому существу, он не в силах даже открыть глаза.
Суждено ли ему было умереть?
Господь так не считал.
Однако что-то умерло. Ибо тем поцелуем я с ним попрощалась, и лорд, которого я любила, для меня умер.
Однако не для него самого. В те дни, когда год катился к Рождеству Христову, раскручивая маховик следующего столетия, и весь мир, затаив дыхание, молился о наступлении новой эры, когда в 1600 году обновлялся век, мой лорд, подобно Лазарю, воскрес. Но что такое жизнь без любви, занятий, общества? А особенно без денег — теперь, когда мои щедроты и его кошельки истощились, кредиторы слетелись, словно стервятники на раненого зверя. Запертый в Йорк-хаузе, мой лорд гнил без употребления, а мир шел вперед без него. Я мечтала его отпустить — нужно быть извергом, чтобы держать такую птичку в клетке. Ведь простил же Господь блудного сына! Однако меня и так бранили за опасную снисходительность, и едва ли хоть один из моих лордов не обрадовался бы, увидев его в гробу, и не побежал бы босиком, приплясывая, за его катафалком.
И все же я пыталась! Словно нежная мать, я не оставляла надежды, что непутевый отпрыск наконец исправится.
Подходящее поручение, чтобы испытать одного из моих юных лордов — того, кто никогда не был его врагом и может еще стать другом.
— Передайте моему лорду в любезных выражениях следующее. Если он хотя бы выкажет раскаяние, проявит искреннее сожаление, если он решится служить мне, как я сочту нужным…
— Будет исполнено, Ваше Величество!
Юный Вильям Ноллис, раскрасневшийся от спешки, вернулся из Эссекс-хауза раньше, чем, я думала, он ушел. Я протянула ему руку для поцелуя:
— Ну, что он сказал?
Он замялся, изменился в лице, смущенно прошелся по комнате:
— Ручаюсь, милорд не в себе, и телом, и духом! Когда я пришел…
— Что он сказал?!
Ноллис упал на одно колено.
— Простите меня, мадам, — воззвал он. — Не вините за грубость его языка!
— Говорите!
Он пробормотал так тихо, что я еле разобрала слова:
— Ваше Величество, милорд Эссекс сказал:
Клянусь Богом, ее условия так же кривы, как и ее стан!»
Я улыбнулась. Почти так же кривы, мой сладкий лорд, как ваш бедный заблудший дух. Взглянула на обмершего от ужаса Ноллиса и ободряюще хохотнула:
— Ладно, сэр, посмотрим, может быть, кривая старая черепаха еще обгонит молодого зайца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37