Рядом в серебряных чашах высились горы яблок, вишен, каштанов, груды салата, а рядом сласти — желе, фруктовый заварной крем, засахаренные баранчики и настурции. Румяные от волнения круглолицые крестьянские девушки стояли наготове с кувшинами меда и сладкого желтого муската, от которого шел пряный аромат корицы и гвоздики.
— О, Робин!
В глазах его плясали огоньки.
— Подарки к вашему дню рождения, миледи!
Первым подарком был золотой кубок, вторым — серебряный столовый прибор, третьим — хрустальное блюдо. Солнце играло на них, слепило глаза.
— О, Робин…
И это все, что я могла сказать?
— Чего изволите, мадам? Немного вина с кусочком лососины и парой устриц? Или, как маленькой мисс Маффет, сметаны плошку, чтоб кушать ложкой?
Я, дрожа, пригубила вино, но пить не смогла.
Он стоял рядом, наклонясь ко мне, от волос его пахло помадой — свежей, как майский день, сильной, как моя любовь. Я наклонилась к нему:
— О, Робин…
Он прочел мое желание.
— Сюда, мадам.
По его знаку наши люди исчезли. Он взял меня за руку и повел через большую залу, мимо склонившихся слуг, в соседнюю комнату. Двери за нами затворились.
В комнате было свежо, вся обстановка новая, пахло воском и лавандой. Вместо тростника ноги наши ступали по шелковистым коврам, стены украшали богатые шпалеры. На полу повсюду лежали яркие подушки, в медных вазах благоухали поздние лилии. Полузадернутые тяжелые занавеси на сводчатых окнах скрывали садящееся солнце, воздух внутри был теплый, янтарно-золотистый — мы стояли как бы в шкатулке с драгоценностями.
В другом конце комнаты была еще дверь, Робин шагнул к ней и распахнул. За дверью была маленькая комнатка, обставленная как часовня, алтарь с крестом, а перед алтарем священник в облачении. Он поклонился.
Робин встал передо мной и взял за руки бережно, словно я — фарфоровая.
— Не знаю, дражайшая госпожа, — о, моя милая, любимая! — позволительно ли сказать, что я вручаю вам то, что считаю самым после вас дорогим — мою жизнь, мою любовь, мою верность, — или что, вручая, я льщусь приобрести, в болезни и здравии, вашу бесценную особу…
Я потянулась к нему, как цветок к солнцу.
Священник снова поклонился и ушел, прикрыв дверь и оставив нас одних. Робин притянул меня к себе. Его поцелуи были целомудренны, как лед, но аромат его волос горячил мне кровь.
Как во сне, как танцоры в медленном контрдансе, мы обнялись, словно в первый раз.
Его пальцы, будто не узнавая, скользили по моему лбу, его губы касались моих век легко, словно колибри. Как сладко было целовать мягкую поросль усов, шелковистую ямочку под нижней губой! Он грубо провел рукой по моей шее, уверенно двинулся к груди, вниз по животу. Поцелуи его делались жестче, горячее, поцелуй за поцелуем, пока мы, задыхаясь, не отпрянули друг от друга.
Я купалась в радости, желание пьянило. Едва ли сознавая, что делаю, я нащупала драгоценные застежки на его камзоле. Я хотела видеть его, осязать — сейчас.
— О, мадам… Елизавета!
Он легко скинул камзол, стянул через голову тонкую батистовую рубаху. Кожа у него была гладкая, шелковистая, торс — безупречный, словно у героя, у бога. Я потянулась ослабить металлические застежки на остром мысу своего корсажа.
Он нежно рассмеялся.
— О нет, любимая! — прошептал он. — Это работа не для королевы! Мне придется побыть вашей горничной!
Он терпеливо вызволил меня из тугой шнуровки, снял корсаж, робу, рукава с буфами. пока я не осталась перед ним в одной сорочке, словно служанка.
Он умело отыскал шпильки в моей прическе, волосы рассыпались по плечам.
— Моя любовь — моя королева, моя владычица!
Он мягко потянул меня на подушки. Теперь его руки скользили по моей груди, лишь тонкая льняная сорочка отделяла его пальцы от моей кожи. Я сгорала от вожделения, мои соски заострились от его ласк, его поцелуев. Он развязал ленту у меня на шее, потянул сорочку вниз, так что я вся оказалась у него на виду.
— О-о-о… — Дыхание с хрипом вырывалось из его горла. — Смотрите, мадам, смотрите…
Я всегда переживала, что у меня маленькие груди, завидовала пышнотелым грудастым теткам вроде Эми и Леттис. Но сейчас, видя Робинов восторг… Медленно, медленно ласкал он мои груди, так что я уже дрожала, задыхалась, рыдала, но не от горя, не от горя…
Внезапно меня охватил страх, я заметалась в его объятиях, застонала…
— Ш-ш-ш, милая, смотри — я разденусь первым, это совсем не страшно.
Он стянул чулки. Его тело сияло, как мраморное, от его красоты у меня перехватило дыхание.
О, мужская краса, жаркая, напряженная, сильная…
Одну за другой он снял с меня нижние юбки и сорочку, так что мы оказались на клумбе из благоуханного льна и кружева. Он гладил мое тело, отзывавшееся на его ласку, трепещущее от желания. Закрыв глаза, я чувствовала, как его руки, его губы скользят по моему животу, замирают в треугольничке золотистых волос…
Я задыхалась на вершине неведомого прежде блаженства — я и не знала, что такое бывает, откуда оно берется…
И вот его тело, его мужское тело, длинное, гладкое, мускулистое…
Он раздвинул мне ноги и вошел в меня бесконечно нежно, шепча:
— Моя королева, моя жена.
Один раз я вскрикнула от острой боли.
И сразу словно судорога свела меня, в глазах потемнело, я была как в облаке — невыразимом, невообразимом.
Любовь в облаке…
Я лежала умиротворенная, окутанная белой дымкой блаженства.
— Любовь моя?
Его глаза так близко от моих — словно синие озера блаженства, родники неисчерпаемой радости. Я поняла — он тоже умиротворен.
Жребий брошен.
Я — его женщина, так было всегда, теперь так будет вечно.
И вот-вот стану его женой.
Мы медленно подобрали одежду, ласково помогли друг другу одеться, словно сельские супруги, а не господин и госпожа, в жизни не застегнувшие собственной пуговицы. Наконец мы были одеты. Застегивая на нем воротник, я со вздохом поцеловала его в шею, а он в ответ — поцеловал меня, защелкивая замок жемчужных подвесок.
— Последнее объятие до свадьбы?
Он обхватил меня руками.
Поцелуй был долог, словно вечность…
Как же долго предстояло этому поцелую утешать меня и поддерживать…
— Королева! Где королева?
Кричали в большой зале, сразу же поднялся гвалт, слышались испуганные и раздраженные возгласы.
Я остолбенела от ужаса.
— Господи, что стряслось? Опасность? Государство в опасности?
Робин покачал головой и повлек меня к часовне.
— Не знаю и не хочу знать, идемте, миледи, идемте!
Но я не двигалась, только озиралась, как загнанная лань. По одну руку от меня был парадный зал, где я — королева и ко мне взывают подданные, по другую — маленькая часовня, где я через три минуты стану Робиновой женой.
Шум за дверью все нарастал:
— Королева! Королева! Королева!!!
— Госпожа… Елизавета!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— О, Робин!
В глазах его плясали огоньки.
— Подарки к вашему дню рождения, миледи!
Первым подарком был золотой кубок, вторым — серебряный столовый прибор, третьим — хрустальное блюдо. Солнце играло на них, слепило глаза.
— О, Робин…
И это все, что я могла сказать?
— Чего изволите, мадам? Немного вина с кусочком лососины и парой устриц? Или, как маленькой мисс Маффет, сметаны плошку, чтоб кушать ложкой?
Я, дрожа, пригубила вино, но пить не смогла.
Он стоял рядом, наклонясь ко мне, от волос его пахло помадой — свежей, как майский день, сильной, как моя любовь. Я наклонилась к нему:
— О, Робин…
Он прочел мое желание.
— Сюда, мадам.
По его знаку наши люди исчезли. Он взял меня за руку и повел через большую залу, мимо склонившихся слуг, в соседнюю комнату. Двери за нами затворились.
В комнате было свежо, вся обстановка новая, пахло воском и лавандой. Вместо тростника ноги наши ступали по шелковистым коврам, стены украшали богатые шпалеры. На полу повсюду лежали яркие подушки, в медных вазах благоухали поздние лилии. Полузадернутые тяжелые занавеси на сводчатых окнах скрывали садящееся солнце, воздух внутри был теплый, янтарно-золотистый — мы стояли как бы в шкатулке с драгоценностями.
В другом конце комнаты была еще дверь, Робин шагнул к ней и распахнул. За дверью была маленькая комнатка, обставленная как часовня, алтарь с крестом, а перед алтарем священник в облачении. Он поклонился.
Робин встал передо мной и взял за руки бережно, словно я — фарфоровая.
— Не знаю, дражайшая госпожа, — о, моя милая, любимая! — позволительно ли сказать, что я вручаю вам то, что считаю самым после вас дорогим — мою жизнь, мою любовь, мою верность, — или что, вручая, я льщусь приобрести, в болезни и здравии, вашу бесценную особу…
Я потянулась к нему, как цветок к солнцу.
Священник снова поклонился и ушел, прикрыв дверь и оставив нас одних. Робин притянул меня к себе. Его поцелуи были целомудренны, как лед, но аромат его волос горячил мне кровь.
Как во сне, как танцоры в медленном контрдансе, мы обнялись, словно в первый раз.
Его пальцы, будто не узнавая, скользили по моему лбу, его губы касались моих век легко, словно колибри. Как сладко было целовать мягкую поросль усов, шелковистую ямочку под нижней губой! Он грубо провел рукой по моей шее, уверенно двинулся к груди, вниз по животу. Поцелуи его делались жестче, горячее, поцелуй за поцелуем, пока мы, задыхаясь, не отпрянули друг от друга.
Я купалась в радости, желание пьянило. Едва ли сознавая, что делаю, я нащупала драгоценные застежки на его камзоле. Я хотела видеть его, осязать — сейчас.
— О, мадам… Елизавета!
Он легко скинул камзол, стянул через голову тонкую батистовую рубаху. Кожа у него была гладкая, шелковистая, торс — безупречный, словно у героя, у бога. Я потянулась ослабить металлические застежки на остром мысу своего корсажа.
Он нежно рассмеялся.
— О нет, любимая! — прошептал он. — Это работа не для королевы! Мне придется побыть вашей горничной!
Он терпеливо вызволил меня из тугой шнуровки, снял корсаж, робу, рукава с буфами. пока я не осталась перед ним в одной сорочке, словно служанка.
Он умело отыскал шпильки в моей прическе, волосы рассыпались по плечам.
— Моя любовь — моя королева, моя владычица!
Он мягко потянул меня на подушки. Теперь его руки скользили по моей груди, лишь тонкая льняная сорочка отделяла его пальцы от моей кожи. Я сгорала от вожделения, мои соски заострились от его ласк, его поцелуев. Он развязал ленту у меня на шее, потянул сорочку вниз, так что я вся оказалась у него на виду.
— О-о-о… — Дыхание с хрипом вырывалось из его горла. — Смотрите, мадам, смотрите…
Я всегда переживала, что у меня маленькие груди, завидовала пышнотелым грудастым теткам вроде Эми и Леттис. Но сейчас, видя Робинов восторг… Медленно, медленно ласкал он мои груди, так что я уже дрожала, задыхалась, рыдала, но не от горя, не от горя…
Внезапно меня охватил страх, я заметалась в его объятиях, застонала…
— Ш-ш-ш, милая, смотри — я разденусь первым, это совсем не страшно.
Он стянул чулки. Его тело сияло, как мраморное, от его красоты у меня перехватило дыхание.
О, мужская краса, жаркая, напряженная, сильная…
Одну за другой он снял с меня нижние юбки и сорочку, так что мы оказались на клумбе из благоуханного льна и кружева. Он гладил мое тело, отзывавшееся на его ласку, трепещущее от желания. Закрыв глаза, я чувствовала, как его руки, его губы скользят по моему животу, замирают в треугольничке золотистых волос…
Я задыхалась на вершине неведомого прежде блаженства — я и не знала, что такое бывает, откуда оно берется…
И вот его тело, его мужское тело, длинное, гладкое, мускулистое…
Он раздвинул мне ноги и вошел в меня бесконечно нежно, шепча:
— Моя королева, моя жена.
Один раз я вскрикнула от острой боли.
И сразу словно судорога свела меня, в глазах потемнело, я была как в облаке — невыразимом, невообразимом.
Любовь в облаке…
Я лежала умиротворенная, окутанная белой дымкой блаженства.
— Любовь моя?
Его глаза так близко от моих — словно синие озера блаженства, родники неисчерпаемой радости. Я поняла — он тоже умиротворен.
Жребий брошен.
Я — его женщина, так было всегда, теперь так будет вечно.
И вот-вот стану его женой.
Мы медленно подобрали одежду, ласково помогли друг другу одеться, словно сельские супруги, а не господин и госпожа, в жизни не застегнувшие собственной пуговицы. Наконец мы были одеты. Застегивая на нем воротник, я со вздохом поцеловала его в шею, а он в ответ — поцеловал меня, защелкивая замок жемчужных подвесок.
— Последнее объятие до свадьбы?
Он обхватил меня руками.
Поцелуй был долог, словно вечность…
Как же долго предстояло этому поцелую утешать меня и поддерживать…
— Королева! Где королева?
Кричали в большой зале, сразу же поднялся гвалт, слышались испуганные и раздраженные возгласы.
Я остолбенела от ужаса.
— Господи, что стряслось? Опасность? Государство в опасности?
Робин покачал головой и повлек меня к часовне.
— Не знаю и не хочу знать, идемте, миледи, идемте!
Но я не двигалась, только озиралась, как загнанная лань. По одну руку от меня был парадный зал, где я — королева и ко мне взывают подданные, по другую — маленькая часовня, где я через три минуты стану Робиновой женой.
Шум за дверью все нарастал:
— Королева! Королева! Королева!!!
— Госпожа… Елизавета!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47