– Отец – прирожденный лидер, он любит помогать людям, руководить ими.
– Мной он руководить не будет!
Джина резко развернулась и чуть не бегом направилась в свою комнату. Она боялась, что разрыдается на глазах у мужчин. «Если в ближайшее время его никто не убьет, – всхлипнула она, – значит, нет на земле справедливости!»
7
Без толку.
Все без толку.
Роза сидела за кухонным столом. Остатки завтрака были убраны, кухня вымыта до блеска, противная Элли отправлена до завтра домой. Роза снова приложилась к бутылке и попробовала еще раз.
Если бы она была среди своих – тех, кто работал на ферме и откликался на «Дасти», «Фрэнка» или «Слима», хотя у них были другие имена, всех тех, кто возвращался на ночь в поселок и кому не нужна бутылка, чтобы общаться с духами или скоротать ночь! Но, увы, ей не у кого было искать поддержки.
И вот уже несколько десятилетий она обращалась к своей колоде карт Таро, старинных гадальных карт, стоило ей только почувствовать присутствие духов, почувствовать, что над землей, которую она привыкла считать своей, нависла беда. Как сейчас. Нет, сейчас гораздо хуже. Много разных бед случилось за пятьдесят лет жизни в Кёнигсхаусе, при мистере Филиппе, но ни разу не было так плохо. Высохшие узловатые руки прилежно перетасовали потрепанную колоду; Роза заново разложила карты.
А потом еще и еще раз, снова тасуя и снова раскладывая. И каждый раз одна за другой выпадали те карты, которых она так страшилась. Старая женщина немигающим взором уставилась на нечестивую троицу, сулящую проклятие: Падающую Башню, Повешенного и Скелет с косой – саму смерть.
Отец и сын ехали бок о бок навстречу восходящему солнцу, но мысли их были далеко. Скоро они встретятся со стадом: под предводительством Дасти, аборигена, пастухи уже погнали скот вперед. Джон боролся с доселе не знакомым ему чувством – слепым гневом, причиной которого был его отец.
Филипп первым нарушил молчание.
– Незачем дуться на меня за прошлый вечер. Я только делал вид, что собираюсь продать ферму, – предупредил он Джона. – Я не собирался продавать, просто хотел их прощупать, заставить выдать себя.
Он не понял, печально подумал Джон, он так ничего и не понял.
– Может быть, – произнес он вслух, – но только делать это нужно было по-другому.
Филипп мгновенно вспылил.
– Думаешь, у тебя бы это лучше получилось?
Джон не повернул к нему головы.
– Ты сам меня спросил, так что я тебе отвечу: да. Прежде всего я попытался бы справиться с нехваткой денег, а не делал бы вид, что ничего не происходит. И я не стал бы посылать куда подальше Бена и Чарльза, ведь если кто и поможет нам выпутаться, так это они.
Даже не глядя на отца, он почувствовал, как тот разъярился.
– Что еще скажешь? – с пугающим спокойствием спросил Филипп.
Джон зашел слишком далеко, чтобы отступать.
– Если ты стараешься отпугнуть от меня Джину, то зря теряешь время. Уж больно она хороша.
Филиппа наконец прорвало:
– Да будь она хоть раскрасавицей, черт ее побери, она ведь кури, неужели ты не понимаешь?!
– Ну и что?
– А то, что с ними можно трахаться, если тебе так хочется, но никак не жениться! Говорю тебе, парень, пока я жив, ты на ней не женишься!
Нервозность всадников передалась лошадям, конь Джона тихо заржал.
– Успокойся, мальчик, успокойся.
Джон наклонился вперед, погладил бархатистую шею вороного, пытаясь тем временем найти нужные слова. Он взглянул на отца и чуть не рассмеялся ему в лицо: покрасневший от гнева, сверкающий глазами Филипп казался карикатурным изображением главы семейства времен королевы Виктории.
– Рановато говорить о женитьбе, отец, когда я не знаю даже, как она ко мне относится. Но можешь не сомневаться: если я полюблю девушку, то буду добиваться ее руки и сердца, а никак не легкой интрижки! – Он глубоко вздохнул и продолжил скороговоркой: – А что касается Джины, то я хочу тебе кое-что сказать. Может быть, мама тебе и не говорила, но когда мне проверяли зрение – давно, еще в школе, – выяснилось, что я не различаю цвета. Я их и сейчас не различаю! Он привстал в стременах и пустил лошадь галопом. Впереди уже виднелось огромное стадо.
На горизонте высился древний баобаб, древний уже в те времена, когда мир был еще юн; темно-серый на фоне заходящего солнца, он служил ориентиром для усталого скота и не менее усталых всадников. Гигантское в обхвате, с толстой, как шкура носорога, корой, чудовищное дерево простирало над долиной свои длинные ветвистые руки с узловатыми, словно норовящими схватить, пальцами; казалось, оно источало непонятную угрозу.
От нас самих зависит, станет плохое плохим или нет, подумал Дасти, поворачивая лошадь, чтобы вернуть отбившееся от стада животное. Боссу сейчас не помешало бы выпить сладкого сока цветов баобаба, чтобы успокоиться. Он весь день пребывал в плохом настроении, а сейчас стало еще хуже. Ясные карие глаза Дасти украдкой наблюдали за Филиппом – тот скакал справа от него, нещадно погоняя белого жеребца. Казалось, что шпоры врезаются в кусок мяса, а не в живое существо. Дасти покачал головой. Вот сейчас жеребец покажет ему, а заодно и всем остальным задаст жару.
Впереди, за холмом, лежал водопой. Это место таило в себе странное очарование, тем более неожиданное, что вокруг простирался выжженный, шелестящий сухой травой буш. Пустынное плато – страна расколотых валунов, пересохших ручьев, угрожающих выступов скальной породы и изогнутых ветром бутылочных деревьев – полого спускалось к небольшой впадине, образовавшейся у подножия огромной глыбы песчаника. Художники-аборигены, давно уже укутанные саваном тысячелетий, запечатлели на ней священные секреты своего племени. Время и непогода тоже сделали свое дело: искрошили, изрезали мягкий красный камень, оставили причудливые памятники эрозии и разрушений – пещеры и небольшие ниши, однако сама скала оказалась неподвластна времени.
У подножия скалы лежал прудик; несущиеся по небу облака отражались в его зеркальной поверхности. Вдоль берега росли водяные лилии, восково-белые с густо-синим, почти черным; в отдалении в тусклом свете быстро меркнущего дня серебрились огромные эвкалипты. Вот уже пятьдесят тысяч лет это место считалось священным. Холодок пробежал у Джона по спине. Здесь, в обиталище Великого Духа, Отца Всех Вещей, невозможно было не почувствовать свою малость, ничтожность.
Джон глубоко вздохнул. «Надеюсь, и отец это почувствует, – невесело думал он, расседлывая лошадь и отпуская ее пастись. – Боюсь, сегодня без божественного вмешательства не обойтись!»
Однако Филипп весь вечер держался отчужденно, срывая зло на всех без исключения пастухах, а все попытки Джона заговорить с ним встречали яростный отпор. Наконец стадо расположилось на ночевку, люди разожгли костер и приготовили ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Мной он руководить не будет!
Джина резко развернулась и чуть не бегом направилась в свою комнату. Она боялась, что разрыдается на глазах у мужчин. «Если в ближайшее время его никто не убьет, – всхлипнула она, – значит, нет на земле справедливости!»
7
Без толку.
Все без толку.
Роза сидела за кухонным столом. Остатки завтрака были убраны, кухня вымыта до блеска, противная Элли отправлена до завтра домой. Роза снова приложилась к бутылке и попробовала еще раз.
Если бы она была среди своих – тех, кто работал на ферме и откликался на «Дасти», «Фрэнка» или «Слима», хотя у них были другие имена, всех тех, кто возвращался на ночь в поселок и кому не нужна бутылка, чтобы общаться с духами или скоротать ночь! Но, увы, ей не у кого было искать поддержки.
И вот уже несколько десятилетий она обращалась к своей колоде карт Таро, старинных гадальных карт, стоило ей только почувствовать присутствие духов, почувствовать, что над землей, которую она привыкла считать своей, нависла беда. Как сейчас. Нет, сейчас гораздо хуже. Много разных бед случилось за пятьдесят лет жизни в Кёнигсхаусе, при мистере Филиппе, но ни разу не было так плохо. Высохшие узловатые руки прилежно перетасовали потрепанную колоду; Роза заново разложила карты.
А потом еще и еще раз, снова тасуя и снова раскладывая. И каждый раз одна за другой выпадали те карты, которых она так страшилась. Старая женщина немигающим взором уставилась на нечестивую троицу, сулящую проклятие: Падающую Башню, Повешенного и Скелет с косой – саму смерть.
Отец и сын ехали бок о бок навстречу восходящему солнцу, но мысли их были далеко. Скоро они встретятся со стадом: под предводительством Дасти, аборигена, пастухи уже погнали скот вперед. Джон боролся с доселе не знакомым ему чувством – слепым гневом, причиной которого был его отец.
Филипп первым нарушил молчание.
– Незачем дуться на меня за прошлый вечер. Я только делал вид, что собираюсь продать ферму, – предупредил он Джона. – Я не собирался продавать, просто хотел их прощупать, заставить выдать себя.
Он не понял, печально подумал Джон, он так ничего и не понял.
– Может быть, – произнес он вслух, – но только делать это нужно было по-другому.
Филипп мгновенно вспылил.
– Думаешь, у тебя бы это лучше получилось?
Джон не повернул к нему головы.
– Ты сам меня спросил, так что я тебе отвечу: да. Прежде всего я попытался бы справиться с нехваткой денег, а не делал бы вид, что ничего не происходит. И я не стал бы посылать куда подальше Бена и Чарльза, ведь если кто и поможет нам выпутаться, так это они.
Даже не глядя на отца, он почувствовал, как тот разъярился.
– Что еще скажешь? – с пугающим спокойствием спросил Филипп.
Джон зашел слишком далеко, чтобы отступать.
– Если ты стараешься отпугнуть от меня Джину, то зря теряешь время. Уж больно она хороша.
Филиппа наконец прорвало:
– Да будь она хоть раскрасавицей, черт ее побери, она ведь кури, неужели ты не понимаешь?!
– Ну и что?
– А то, что с ними можно трахаться, если тебе так хочется, но никак не жениться! Говорю тебе, парень, пока я жив, ты на ней не женишься!
Нервозность всадников передалась лошадям, конь Джона тихо заржал.
– Успокойся, мальчик, успокойся.
Джон наклонился вперед, погладил бархатистую шею вороного, пытаясь тем временем найти нужные слова. Он взглянул на отца и чуть не рассмеялся ему в лицо: покрасневший от гнева, сверкающий глазами Филипп казался карикатурным изображением главы семейства времен королевы Виктории.
– Рановато говорить о женитьбе, отец, когда я не знаю даже, как она ко мне относится. Но можешь не сомневаться: если я полюблю девушку, то буду добиваться ее руки и сердца, а никак не легкой интрижки! – Он глубоко вздохнул и продолжил скороговоркой: – А что касается Джины, то я хочу тебе кое-что сказать. Может быть, мама тебе и не говорила, но когда мне проверяли зрение – давно, еще в школе, – выяснилось, что я не различаю цвета. Я их и сейчас не различаю! Он привстал в стременах и пустил лошадь галопом. Впереди уже виднелось огромное стадо.
На горизонте высился древний баобаб, древний уже в те времена, когда мир был еще юн; темно-серый на фоне заходящего солнца, он служил ориентиром для усталого скота и не менее усталых всадников. Гигантское в обхвате, с толстой, как шкура носорога, корой, чудовищное дерево простирало над долиной свои длинные ветвистые руки с узловатыми, словно норовящими схватить, пальцами; казалось, оно источало непонятную угрозу.
От нас самих зависит, станет плохое плохим или нет, подумал Дасти, поворачивая лошадь, чтобы вернуть отбившееся от стада животное. Боссу сейчас не помешало бы выпить сладкого сока цветов баобаба, чтобы успокоиться. Он весь день пребывал в плохом настроении, а сейчас стало еще хуже. Ясные карие глаза Дасти украдкой наблюдали за Филиппом – тот скакал справа от него, нещадно погоняя белого жеребца. Казалось, что шпоры врезаются в кусок мяса, а не в живое существо. Дасти покачал головой. Вот сейчас жеребец покажет ему, а заодно и всем остальным задаст жару.
Впереди, за холмом, лежал водопой. Это место таило в себе странное очарование, тем более неожиданное, что вокруг простирался выжженный, шелестящий сухой травой буш. Пустынное плато – страна расколотых валунов, пересохших ручьев, угрожающих выступов скальной породы и изогнутых ветром бутылочных деревьев – полого спускалось к небольшой впадине, образовавшейся у подножия огромной глыбы песчаника. Художники-аборигены, давно уже укутанные саваном тысячелетий, запечатлели на ней священные секреты своего племени. Время и непогода тоже сделали свое дело: искрошили, изрезали мягкий красный камень, оставили причудливые памятники эрозии и разрушений – пещеры и небольшие ниши, однако сама скала оказалась неподвластна времени.
У подножия скалы лежал прудик; несущиеся по небу облака отражались в его зеркальной поверхности. Вдоль берега росли водяные лилии, восково-белые с густо-синим, почти черным; в отдалении в тусклом свете быстро меркнущего дня серебрились огромные эвкалипты. Вот уже пятьдесят тысяч лет это место считалось священным. Холодок пробежал у Джона по спине. Здесь, в обиталище Великого Духа, Отца Всех Вещей, невозможно было не почувствовать свою малость, ничтожность.
Джон глубоко вздохнул. «Надеюсь, и отец это почувствует, – невесело думал он, расседлывая лошадь и отпуская ее пастись. – Боюсь, сегодня без божественного вмешательства не обойтись!»
Однако Филипп весь вечер держался отчужденно, срывая зло на всех без исключения пастухах, а все попытки Джона заговорить с ним встречали яростный отпор. Наконец стадо расположилось на ночевку, люди разожгли костер и приготовили ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80