Ноги казались деревянными. Она вышла на двор, затем направилась к двери, указанной Рамоном.
Подняв дрожащими руками железную щеколду, Кэрли распахнула дверь и вошла в комнату, освещенную лампой. Чистая маленькая спальня напомнила Кэрли комнату Рамона в саманном домике в горах. Только мебель здесь была более красивая — резная, испанская: массивный комод с зеркалом, большой резной шкаф, тумбочка и мягкое кресло, обитое конской шкурой.
Возле кровати стояли сапоги из мягкой черной кожи с серебряными шпорами. Одна из широкополых шляп Рамона свисала с двери на длинном плетеном кожаном ремешке.
Кэрли подошла к кровати. Ее сердце глухо стучало. На клетчатом пледе среди ароматных лепестков роз лежала красивая шелковая ночная сорочка, белая, с вышитыми на кокетке цветами. Увидев ее, девушка тяжело вздохнула. Господи, все считают этот брак настоящим!
Рамон тоже, поэтому и злится. Он не хотел брать ее в жены, однако она эгоистично, не считаясь с чувствами испанца, заставила его жениться на ней. Кэрли думала, что он поймет, захочет помочь ей.
Вместо Винсента девушка получила мужа, который ненавидит ее за то, что она испортила ему жизнь.
Кэрли старалась сдержать слезы, но они все-таки брызнули из глаз. Она не заплачет, нет! Она не сдалась, когда Рамон заставил ее идти по горам. Не сдастся и сейчас. Господи, как ей страшно!
Она помнила его жестокость в ночь налета и плохо представляла себе, что происходит между мужчиной и женщиной. Кэрли с ужасом думала о том, что может сделать с ней разгневанный Рамон.
Взяв дрожащими руками ночную рубашку, она ощутила исходившую от нее прохладу. Вдруг послышался тихий и робкий стук в дверь. Кэрли сразу поняла, что это не Рамон.
Она с трудом заставила себя подойти к двери и открыть ее. На пороге стояла маленькая сутулая индианка. Она улыбнулась, от чего лицо ее сморщилось, и вошла в комнату:
— Buenas noches, сеньора де ла Герра. Меня зовут Синее Одеяло. Дон Рамон велел мне помочь вам приготовить постель.
После слова постель щеки Кэрли вспыхнули, сердце сжалось, ладони увлажнились. Она прижала их к бедрам, стараясь унять дрожь в руках. Подавив внезапное желание убежать, она посмотрела в окно. Это ее не спасет. У нее нет ни денег, ни пристанища. Кэрли даже не знала, как добраться отсюда куда-либо. К тому же она сама обрекла себя на это, приведя в действие безумный план. Теперь надеяться не на что, оставалось только смириться с последствиями.
— Спасибо, Синее Одеяло, — тихо сказала девушка.
Охваченная страхом, Кэрли позволила женщине расстегнуть пуговицы на сером платье. Индианка помогла снять его, а потом и корсет. По ее указанию Кэрли стянула панталоны. Индианка надела на нее ночную сорочку и осторожно расчесала волосы Кэрли.
— Я скажу дону Рамону, что вы готовы.
С этими словами индианка вышла из комнаты, бесшумно закрыла за собой дверь и оставила Кэрли одну в тишине, которая звенела громче похоронного колокола.
Рамон поднял тяжелый хрустальный бокал — фамильное достояние, привезенное в Новый Свет из Испании, — откинул голову и выпил остатки бренди. Ярость, бушевавшая в нем последние три дня, не угасла до сих пор.
Ему не верилось, что он женат и влип, как наивный школьник. Труднее всего было смириться с тем, что обставила его Кэрли Мак-Коннелл, племянница Флетчера Остина, а главное — gringa.
Ему хотелось свернуть ее нежную белую шею. На его лице появилась холодная, горькая усмешка. Эта женщина наконец согреет его постель. Он овладеет ею — ему хотелось этого с первой встречи. Будет входить в нее глубоко, с силой, пока не насытится. От этой мысли его мужская плоть начала набухать и пульсировать.
Кэрли навязала ему этот брак. Она решила использовать его, Рамона, ради своего спасения. Но теперь она его жена и он использует ее.
Рамон поставил бокал на стол и, не замечая начавшегося ливня, распахнул дверь, ведущую в патио. Холодный ветер проник под рубашку, но испанец был слишком зол и возбужден, чтобы почувствовать это. Дойдя до спальни, он не постучал, просто поднял запор и резко толкнул дверь.
Кэрли стояла возле кровати в ночной сорочке — свадебном подарке его тети. Распущенные волосы девушки отливали медью в свете стоявшей на комоде лампы. Когда Рамон перешагнул через порог, Кэрли вздрогнула и посмотрела на него своими большими зелеными глазами.
Она была так красива, что у него перехватило дыхание. По телу Рамона растеклось тепло, размягчая его сердце. Он видел, как тетка шила эту ночную рубашку, знал, что она восхитительна, но не представлял, как хороша будет в ней Кэрли, белокожая, зеленоглазая, с распущенными блестящими волосами.
Разве он мог догадаться, что ее алые губы дрожат от неуверенности, которую Кэрли пытается скрыть, вздернув подбородок.
Странная боль пронзила Рамона, напряжение усилилось, горло пересохло. Ему все это не понравилось. Неужели один только вид Кэрли так действует на него?
Взгляд испанца скользнул по ее фигуре, задержался на темных сосках, и кровь запульсировала в паху. Рамон оценивающе посмотрел на тонкую талию, темный треугольник между ног, и кровь ударила ему в голову.
— Вижу, ты смирилась с тем, что должно произойти. Это хорошо.
Кэрли молчала. Рамон расстегнул рубашку, снял ее, потом сел на кресло и стянул сапоги. Дождь барабанил по красной черепичной крыше, но эта дробь звучала не громче, чем его сердце.
Он встал и начал расстегивать пуговицы на брюках.
— Рамон?
Пальцы замерли. Его имя, сорвавшееся с ее губ, пробудило в нем неистовую страсть. Она подогревалась злостью… и неожиданными чувствами.
— Время для разговоров прошло.
Он расстегнул последнюю пуговицу и, не сняв брюк, подошел к Кэрли:
— Теперь я хочу слышать не слова, а стоны, которые вырвутся из твоего горла, когда я войду в тебя.
Она замерла. Слова Рамона испугали и поразили ее. В глазах Кэрли заблестели слезы.
— Прости, Рамон, я хотела бы все изменить.
— Я уже сказал тебе — я не желаю…
— Ты сердишься… Во всем виновата я сама.
Она заморгала, и слезы покатились по ее щекам. Рамон вспомнил, что Кэрли очень не любит плакать.
— Я испытала твой гнев, — тихо сказала Кэрли. Печаль в ее глазах подействовала на него так сильно, как ничто прежде. — Мне также известна твоя доброта. Умоляю тебя, Рамон, прояви и сейчас доброту.
Его сердце сжалось. Только что ярость бушевала в нем, готовая прорваться наружу, захлестнуть его, и вдруг — она исчезла. Ее сменили чувства, которые он всегда испытывал к этой девушке, но упорно подавлял. Дрожащими руками он стер слезы с ее щек. Кожа Кэрли казалась ему нежной, как шелк.
— Не плачь, querida. — Он прижался губами к ее виску, ощутил легкую дрожь, пробежавшую по телу Кэрли. — Даже желая причинить тебе боль, я не смог бы сделать этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Подняв дрожащими руками железную щеколду, Кэрли распахнула дверь и вошла в комнату, освещенную лампой. Чистая маленькая спальня напомнила Кэрли комнату Рамона в саманном домике в горах. Только мебель здесь была более красивая — резная, испанская: массивный комод с зеркалом, большой резной шкаф, тумбочка и мягкое кресло, обитое конской шкурой.
Возле кровати стояли сапоги из мягкой черной кожи с серебряными шпорами. Одна из широкополых шляп Рамона свисала с двери на длинном плетеном кожаном ремешке.
Кэрли подошла к кровати. Ее сердце глухо стучало. На клетчатом пледе среди ароматных лепестков роз лежала красивая шелковая ночная сорочка, белая, с вышитыми на кокетке цветами. Увидев ее, девушка тяжело вздохнула. Господи, все считают этот брак настоящим!
Рамон тоже, поэтому и злится. Он не хотел брать ее в жены, однако она эгоистично, не считаясь с чувствами испанца, заставила его жениться на ней. Кэрли думала, что он поймет, захочет помочь ей.
Вместо Винсента девушка получила мужа, который ненавидит ее за то, что она испортила ему жизнь.
Кэрли старалась сдержать слезы, но они все-таки брызнули из глаз. Она не заплачет, нет! Она не сдалась, когда Рамон заставил ее идти по горам. Не сдастся и сейчас. Господи, как ей страшно!
Она помнила его жестокость в ночь налета и плохо представляла себе, что происходит между мужчиной и женщиной. Кэрли с ужасом думала о том, что может сделать с ней разгневанный Рамон.
Взяв дрожащими руками ночную рубашку, она ощутила исходившую от нее прохладу. Вдруг послышался тихий и робкий стук в дверь. Кэрли сразу поняла, что это не Рамон.
Она с трудом заставила себя подойти к двери и открыть ее. На пороге стояла маленькая сутулая индианка. Она улыбнулась, от чего лицо ее сморщилось, и вошла в комнату:
— Buenas noches, сеньора де ла Герра. Меня зовут Синее Одеяло. Дон Рамон велел мне помочь вам приготовить постель.
После слова постель щеки Кэрли вспыхнули, сердце сжалось, ладони увлажнились. Она прижала их к бедрам, стараясь унять дрожь в руках. Подавив внезапное желание убежать, она посмотрела в окно. Это ее не спасет. У нее нет ни денег, ни пристанища. Кэрли даже не знала, как добраться отсюда куда-либо. К тому же она сама обрекла себя на это, приведя в действие безумный план. Теперь надеяться не на что, оставалось только смириться с последствиями.
— Спасибо, Синее Одеяло, — тихо сказала девушка.
Охваченная страхом, Кэрли позволила женщине расстегнуть пуговицы на сером платье. Индианка помогла снять его, а потом и корсет. По ее указанию Кэрли стянула панталоны. Индианка надела на нее ночную сорочку и осторожно расчесала волосы Кэрли.
— Я скажу дону Рамону, что вы готовы.
С этими словами индианка вышла из комнаты, бесшумно закрыла за собой дверь и оставила Кэрли одну в тишине, которая звенела громче похоронного колокола.
Рамон поднял тяжелый хрустальный бокал — фамильное достояние, привезенное в Новый Свет из Испании, — откинул голову и выпил остатки бренди. Ярость, бушевавшая в нем последние три дня, не угасла до сих пор.
Ему не верилось, что он женат и влип, как наивный школьник. Труднее всего было смириться с тем, что обставила его Кэрли Мак-Коннелл, племянница Флетчера Остина, а главное — gringa.
Ему хотелось свернуть ее нежную белую шею. На его лице появилась холодная, горькая усмешка. Эта женщина наконец согреет его постель. Он овладеет ею — ему хотелось этого с первой встречи. Будет входить в нее глубоко, с силой, пока не насытится. От этой мысли его мужская плоть начала набухать и пульсировать.
Кэрли навязала ему этот брак. Она решила использовать его, Рамона, ради своего спасения. Но теперь она его жена и он использует ее.
Рамон поставил бокал на стол и, не замечая начавшегося ливня, распахнул дверь, ведущую в патио. Холодный ветер проник под рубашку, но испанец был слишком зол и возбужден, чтобы почувствовать это. Дойдя до спальни, он не постучал, просто поднял запор и резко толкнул дверь.
Кэрли стояла возле кровати в ночной сорочке — свадебном подарке его тети. Распущенные волосы девушки отливали медью в свете стоявшей на комоде лампы. Когда Рамон перешагнул через порог, Кэрли вздрогнула и посмотрела на него своими большими зелеными глазами.
Она была так красива, что у него перехватило дыхание. По телу Рамона растеклось тепло, размягчая его сердце. Он видел, как тетка шила эту ночную рубашку, знал, что она восхитительна, но не представлял, как хороша будет в ней Кэрли, белокожая, зеленоглазая, с распущенными блестящими волосами.
Разве он мог догадаться, что ее алые губы дрожат от неуверенности, которую Кэрли пытается скрыть, вздернув подбородок.
Странная боль пронзила Рамона, напряжение усилилось, горло пересохло. Ему все это не понравилось. Неужели один только вид Кэрли так действует на него?
Взгляд испанца скользнул по ее фигуре, задержался на темных сосках, и кровь запульсировала в паху. Рамон оценивающе посмотрел на тонкую талию, темный треугольник между ног, и кровь ударила ему в голову.
— Вижу, ты смирилась с тем, что должно произойти. Это хорошо.
Кэрли молчала. Рамон расстегнул рубашку, снял ее, потом сел на кресло и стянул сапоги. Дождь барабанил по красной черепичной крыше, но эта дробь звучала не громче, чем его сердце.
Он встал и начал расстегивать пуговицы на брюках.
— Рамон?
Пальцы замерли. Его имя, сорвавшееся с ее губ, пробудило в нем неистовую страсть. Она подогревалась злостью… и неожиданными чувствами.
— Время для разговоров прошло.
Он расстегнул последнюю пуговицу и, не сняв брюк, подошел к Кэрли:
— Теперь я хочу слышать не слова, а стоны, которые вырвутся из твоего горла, когда я войду в тебя.
Она замерла. Слова Рамона испугали и поразили ее. В глазах Кэрли заблестели слезы.
— Прости, Рамон, я хотела бы все изменить.
— Я уже сказал тебе — я не желаю…
— Ты сердишься… Во всем виновата я сама.
Она заморгала, и слезы покатились по ее щекам. Рамон вспомнил, что Кэрли очень не любит плакать.
— Я испытала твой гнев, — тихо сказала Кэрли. Печаль в ее глазах подействовала на него так сильно, как ничто прежде. — Мне также известна твоя доброта. Умоляю тебя, Рамон, прояви и сейчас доброту.
Его сердце сжалось. Только что ярость бушевала в нем, готовая прорваться наружу, захлестнуть его, и вдруг — она исчезла. Ее сменили чувства, которые он всегда испытывал к этой девушке, но упорно подавлял. Дрожащими руками он стер слезы с ее щек. Кожа Кэрли казалась ему нежной, как шелк.
— Не плачь, querida. — Он прижался губами к ее виску, ощутил легкую дрожь, пробежавшую по телу Кэрли. — Даже желая причинить тебе боль, я не смог бы сделать этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74