— Мне жаль, что с вами произошли эти недоразумения, дорогая, но ведь это всего лишь Августа. Я распоряжусь, чтобы за ней приглядывали повнимательнее.
— Ваше слово, — сказала Джорджиана. — Дайте мне ваше слово, что вы сегодня же вечером расскажете правду.
— Но дорогая, я вполне смогу сделать это и завтра.
Ник отошел от камина, взял графа за руку и, не обращая внимания на его протесты, усадил его обратно в кресло-качалку.
— Молчите. Ваше песенка спета. — Он подмигнул Джорджиане, которая улыбнулась ему в ответ и пошла впереди них к двери.
— Это заговор, — воскликнул граф и махнул тростью, когда Ник катил кресло-каталку мимо Джорджианы. — По какому праву вы вмешиваетесь в мои дела? Вы злоупотребляете моим гостеприимством, сэр. Вы не имеете права. Я сказал вам, чтобы вы подождали, пока она овдовеет, а вы ведете себя как бешеный бык.
Джорджиана отпустила ручку двери и повернулась к ней спиной.
— Что вы сказали?
— Ничего особенного, — ответил Ник, сердито посмотрев на графа.
Граф загоготал и стукнул тростью по полу.
— Вы думаете, я не знаю, что происходит, моя дорогая? Я вижу, как он смотрит на вас. Даже сатир, наверное, не смотрел на лесных нимф так похотливо. А вы вертите перед ним своим задом, как…
— Прекратите трепать своим грязным языком, — прорычал Ник.
— Ах, избавьте меня от вашей глупой обидчивости, — сказал граф. — Я же сказал вам, что не буду возражать против вашего пребывания здесь, пока вы соблюдаете приличия.
Рука Джорджианы сжалась у нее на груди.
— Боже мой, значит, вы говорили обо мне. Решали, как один передаст меня другому. Поделили меня, словно призовую кобылу.
— Послушайте, не нужно волноваться, моя дорогая, — сказал граф. Он наклонился и погладил ее руку. — Вы знаете, как эго бывает.
Женщина, которая была замужем и овдовела, становится, так казать, доступной. Это все только ей на пользу. Разве лучше, если она увянет, так и не удовлетворив своего желания. Ник сердито проговорил:
— Послушайте меня, старый распутник, если бы вы не были таким древним и дряхлым, то я вспорол бы вам глотку и оставил истекать кровью.
Джорджиане стало плохо. Кровь застучала у нее в висках, когда она представила сцену, разыгравшуюся между графом и Ником. Интересно, граф сам предложил ее Нику или Ник попросил, чтобы тот позволил ему попользоваться ею первым? Все это было очень похоже на то, что, как она это представляла себе, происходит в публичных домах: клиенты выстраиваются в очередь, и тот, кто пришел первым, первым обладает женщиной. К горлу ее подступила тошнота; ей показалось, что корсет сейчас задушит ее.
— Это было не так, голубка.
Услышав голос Ника, она вздрогнула. Он подошел к ней и взял за талию. Вскрикнув, она отбросила его руку и рывком открыла дверь. Он еще не успел сдвинуться с места, как она выскочила из библиотеки, хлопнув дверью. Она бегом миновала зал, поднялась по лестнице и влетела в свою комнату. Чтобы Ник не прокрался к ней, она придвинула к двери стол.
Она задыхалась, слезы застилали ей глаза, и в это время раздался стук в дверь. Ник ласково произнес ее имя. Она попятилась от двери и закрыла уши руками. Вскоре стук стал громче. По щекам ее текли слезы, и она еще сильнее прижала руки к ушам. Однако она по-прежнему слышала его стук, по-прежнему видела мысленным взором его стройное сильное тело, прижавшееся к ее двери. Вскрикнув, она устремилась через гостиную, миновала короткий коридор и вбежала в кабинет.
Она захлопнула дверь и повернула ключ в замке. Стук стал слабым, едва слышным, благодаря искусству строителей XVIII века. В темноте она нащупала шторы и отодвинула их от окна, чтобы впустить в комнату лунный свет. Потом она ушла в самый дальний от гостиной угол, опустилась на пол и заплакала.
13
Кабинет представлял собой что-то вроде сокровищницы: стены его были увешаны картинами Рейнольдса, Тициана и Рембрандта; в разных его концах стояли изящные кресла в стиле Людовика XIV, в углу располагался огромный инкрустированный золотом сундук, заполненный всякими необычными предметами, собранными различными представительницами семейства Хайдов: в нем лежал парик, принадлежавший, как утверждали, Чарльзу II, молитвенник Елизаветы I, старинное серебряное ведерко для льда с изображением тритонов и Венеры на дне и крышке, соответственно, и многое другое. И среди этих красивых антикварных вещей плакала Джорджиана Маршал.
Она рыдала так сильно, что ее корсет поскрипывал. Прильнув к полу, так что юбки и кринолин ее поднялись, она вначале не ощущала неудобства своего положения. Но в конце концов слезы ее иссякли и она почувствовала, что пластинки корсета упираются ей в грудь и мешают дышать и что ей жарко среди груды тяжелой ткани. Она достала платок из рукава и вытерла им глаза. Выпрямившись, Джорджиана почувствовала некоторое облегчение.
Ей по-прежнему невыносимо было думать о том, что Ник просил графа пропустить его вперед в очереди за ее благосклонностью, первым предъявил на нее свои права. И что самое худшее, после того как Джорджиана выплакалась, она постепенно поняла, что не огорчилась бы так, если бы она не была влюблена в Ника Росса.
Потом она начала понимать, как случилось, что он разжег ярче пламя ее жизни, сделал ее жизнь богаче. Кем она была до него? Лишь маленькой фарфоровой фигуркой, блестящей статуэткой на полке, наивной девочкой, не имеющей представления об испепеляющих душу настоящих порывах любви и страсти. Ее краткое увлечение было слишком поверхностным по сравнению с тем, что она чувствовала к Нику, По сути дела до встречи с ним она была величественным, но все же декоративным украшением се аристократического мира. В ее однообразной, пресной жизни не хватало огня.
Однако за несколько последних дней в жизнь ее, словно очищающая буря, ворвался Ник с его презрением к фальши и лжи. Его безоглядная дерзость вихрем отбросила покровы норм и условностей, за которыми она пряталась.
Его не пугали высокие титулы. Ник Росс переступал через запреты и священные догмы цивилизованного общества, будто через ненужный хлам. И при этом он был более реальным, более живым, чем сотня изнеженных отпрысков знатного рода.
Постепенно, не осознавая этого, она поддалась обаянию его независимой, мятежной
натуры. Будучи не связанным никакими условностями, он пробудил ее к жизни. Правда, он интересовался искусством, литературой, вопросами воспитания, но не для того, чтобы улучшить свое положение в обществе, а потому что они делали красивее его жизнь. Однако за этими утонченными интересами скрывалась суровость, о глубине которой она не подозревала. Ради своей эгоистичной цели он заставил ее забыть о всех приличиях и чести.
Теперь она поняла, почему Ник отступил в тот момент, когда, казалось, они оба поддались страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63