– Да, и есть все холодным… или что-нибудь противное на вкус, – печально добавила она.
– Противное на вкус? – переспросил он со смешком.
– Сожженное дочерна, или переперченное, или вовсе несоленое.
– Это больше похоже на пытку, чем на наказание, – сказал он, нахмурившись.
– Да, именно. – Она тяжело вздохнула и добавила: – И это было еще не самое плохое. Когда я стала постарше, наказанием было мытье полов в аббатстве – а это приходилось делать на четвереньках, – или побелка стен, или чистка камина.
Эрик попробовал представить ее моющей пол или всю в саже из камина и покачал головой:
– Я не замечал, чтобы дети мыли полы или чистили очаги, пока был в аббатстве. Может, аббатиса спрятала их на время визита короля?
– О нет. Никто больше не получал такого наказания.
– Что? – Он даже оглянулся через плечо. Она вошла в воду еще только по колено, и он во второй раз получил возможность полюбоваться ее замечательной попкой, на этот раз покрытой гусиной кожей и все равно прекрасной. Ягодицы были совершенны. Так и хотелось обхватить их ладонями. Эрик сглотнул, прежде чем снова отвернулся.
– Никто больше не подвергался таким наказаниям.
Эрик нахмурился, не сразу вспомнив, о чем она говорит. Ах да, непослушание и наказание, которое аббатиса, очевидно, оставляла лишь для нее. Все это было как-то непонятно. Почему ее не наказывали, как остальных детей? Да если бы он был аббатисой, он положил бы ее к себе на колени, задрал юбку и от души отходил ладонью по прекрасным розовым ягодицам. Он даже представил себе это. Хотя, возможно, это было бы затруднительно. Даже сейчас, когда мысленно он шлепал ее, его рука скользила по изгибам ее тела совершенно по-другому.
Покачав головой, он заставил себя вернуться к теме разговора:
– Почему тебя наказывали не так, как других детей?
Розамунда удивленно оглянулась на его ворчливый голос, но не поняла причину его недовольства.
– Других детей наказывали метлой. Но аббатисе было запрещено дотрагиваться до меня.
– А, – внезапно понял Эрик. – Твой отец.
– Да, – ответила она и ахнула, когда наконец полностью погрузилась в воду.
Эрик подождал, пока прекратятся ее возгласы по поводу воды, и с любопытством спросил:
– А ты часто шалила?
– Нет, лишь когда представлялась возможность.
Эрик усмехнулся, услышав смелый ответ.
– А что значит непослушание в аббатстве?
– Да все, что угодно, – небрежно сказала она. – Я была самым озорным ребенком, вечно попадала в истории. Страшно любила болтать, всегда забывалась и начинала разговаривать во время трапезы, когда все должны хранить молчание. За это меня наказывали. Одна из сестер-монахинь или аббатиса забирала мою тарелку и возвращала ее с чем-нибудь невкусным, чтобы я не забывалась.
– А купание в холодной воде?
– Это когда я не могла сидеть спокойно во время мессы. Адела утверждала, что я слишком возбуждена, что мне нужно остыть. И еще когда я пачкала платье. Это означало лишнюю работу для сестры Хестер. Чтобы не утруждать ее дополнительно, аббатиса велела не греть воду для моего купания. Я сама носила для себя холодную воду.
– А, – сказал Эрик, подумав, что ее озорство было не от непослушания, а от избытка энергии. Она унаследовала это от отца. Король и минуты не мог усидеть спокойно. Точно как Розамунда. Она ерзала даже ночью, когда он засыпал.
Кстати, спящей он ее видел единственный раз, когда она заснула прямо в седле, и то это случилось после бессонной ночи, проведенной на конюшне. Он начал подозревать, что редко сможет увидеть ее спящей или сидящей спокойно на месте.
– А сколько детей было в аббатстве вместе с тобой? – вдруг спросил он.
– Пятеро, когда я была совсем маленькой. Но один вскоре умер. Двое были значительно старше и уехали, когда мне было лет шесть, еще двое покинули аббатство, когда мне было восемь.
– И больше дети не приезжали в аббатство?
– Нет. Аббатиса брала детей только потому, что нужны были средства для содержания монастыря. Но отец был щедр, и больше не пришлось брать детей.
– А ты скучала по уехавшим детям?
– Нет. Я нечасто видела их. Я была младше, и они… – Она внезапно замолчала, пробудив любопытство у Эрика.
– Что?
– Они не очень-то любили меня, – печально призналась она, и Эрик нахмурился. Дети постарше редко любят возиться с малышами, но он почувствовал, что дело было не только в этом.
– А почему ты думаешь, что они не любили тебя?
Наступила тишина, нарушаемая только ночными звуками вокруг них; потом она вздохнула:
– Сестра Юстасия говорила, что они не любили меня потому, что меня никогда не били. Я же никогда не жаловалась на еду, когда меня наказывали, и никто не знал о холодной воде и мытье полов. Они думали, что ко мне относятся по-другому, и завидовали. – Раздался всплеск воды, и Роза-мунда вызывающе добавила: – Я была рада, когда уехали последние двое. Именно тогда я начала работать в конюшне с сестрой Юстасией.
Эрик нахмурился. Похоже, она была довольно одинока. Новый всплеск и возгласы подсказали ему, что она погрузилась в воду, и он не мог не оглянуться, чтобы посмотреть, как далеко в реку она зашла. Он увидел лишь ее затылок.
Внезапно она опустилась под воду с головой, вынырнула и обернулась к нему, хватая воздух ртом. Поймав его взгляд она захлопнула рот и сердито воскликнула:
– Вы смотрите, милорд!
– Ты замолчала, – невозмутимо сказал он и снова повернулся к ней спиной.
После нескольких минут раздраженного молчания она спросила:
– Как долго нам добираться до Гудхолла?
– Около недели.
– Неделю!
Он услышал легкий вздох между всплесками.
– Вы видели его? Знаете, как он выглядит?
– Нет.
– Я уверена, что он прекрасен. Отец не отправил бы нас в лачугу… Или отправил бы?
Он удивился неуверенности в ее голосе. Неужели она сомневается в любви отца? Что было очевидно для Эрика явно не было очевидным для нее самой.
Она помолчала.
– А какое у вас было детство? Вы сказали, что у вас брат и две сестры. Какие они?
Розамунда с любопытством посмотрела на него и увидела, как при этом вопросе спина его напряглась, а плечи прямо на глазах стали словно выше. Когда он заговорил, голос его был так же холоден, как вода в речке, когда она только вошла в нее.
– Поторопись. Нам нужно возвращаться в лагерь.
Она удивленно посмотрела на него и, выйдя из реки, стала медленно одеваться. Тут была какая-то загадка. Ее мужу совсем не понравился вопрос о его детстве. Было ли оно тяжелым, или он просто не хочет ей рассказывать? Со временем она узнает.
Розамунда поерзала, с надеждой посмотрела в спину мужу, но, судя по всему, он не собирался делать привал на ночь в ближайшее время. Она огорчилась, потому что ей уже очень нужно было отлучиться в лесок.
Снова заерзав, она взглянула на окружавший их пейзаж и вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77