А выражение лица Кларенса, когда Ройс передал ему бумаги – купчую и вольную грамоту для рабыни по имени Пэтси, – стоил в десять раз дороже, чем привезенный из-за границы чистокровный жеребец.
* * *
Пока белый масса разговаривал с Кларенсом внутри хижины, Пэтси стояла, не смея присесть. Она потупилась, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы дышать носом. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Господи, казалось, целый рой пчел поселился у нее в животе.
Масса Кинкейд передал Кларенсу какие-то бумаги и ушел, закрыв за собой дверь. Пэтси опустилась на трехногий табурет, стоявший рядом с кирпичной печуркой. Женщина понимала, что надо заговорить с Кларенсом, но не могла найти нужных слов и молча наблюдала за мужчиной, с которым соединилась браком, принятым среди рабов, в прошлое воскресенье.
Она уже имела возможность ощутить на себе его вес, поэтому знала, что он довольно крупный мужчина. Но теперь, когда Кларенс расхаживал по хижине, он казался Пэтси еще больше. На него упал луч солнца, проникающий в хижину сквозь единственное оконце. Кожа у него была гораздо темнее, чем у нес. Если в нем и была хоть капля крови белого человека, на его внешности это никак не сказалось.
Кларенс тоже молчал. Он завернул бумаги, переданные ему белым господином, в мятую промасленную ткань, перевязал сверток веревкой, убрал в глиняный кувшин, поставил кувшин на верхнюю полку деревянного шкафа, стоящего в Углу, и обратил взгляд на женщину.
– Где твоя мать? – спросила Пэтси.
Под пристальным взглядом Кларенса в животе у нее снова зашевелился пчелиный рой. – Переселилась в комнату позади кухни вместе с Рибой. Зимой там теплее.
Пэтси ушам своим не верила.
– Это все… все для нас?
– Я хороший кузнец. Лучший в здешних краях. Поэтому меня ценят. – Он кивнул в дальний угол комнаты, где проход в стене был занавешен стеганым одеялом. – Там мы будем спать, – объяснил Кларенс, – комнатка, правда, маленькая, почти все место занимает кровать, но зато есть чистые простыни. В моем доме ты не увидишь никаких насекомых.
Пэтси наконец улыбнулась, и Кларенс улыбнулся в ответ. Женщина медленно осмотрелась. Комната, в которой они находились, была достаточно большой, примерно восемь квадратных футов. Вдоль одной стены стояли узкие кровати, покрытые выцветшими лоскутными одеялами. В другую были вбиты деревянные колышки, чтобы вешать одежду. Сейчас они пустовали.
На полке над очагом – достаточно большим, чтобы на нем можно было готовить – выстроились железные кастрюли. Кто-то очистил его от золы, и Пэтси смогла разглядеть обугленные камни, из которых он был сложен. Хижина была наполнена ароматом хвойного мыла и свежестью, которую доносил с улицы ветерок, развевающий тонкие желтые занавески на окне. Ко всем этим запахам примешивался терпкий мужской аромат.
В шкафу стояло несколько глиняных тарелок и горшков, в стеклянном кувшине хранились оловянные ложки. Пол был не земляной, а дощатый, тщательно вымытый.
Вне себя от радости, Пэтси подошла к другой деревянной полке, расположенной на почетном месте подальше от очага, взяла первую попавшуюся книгу и провела пальцами по черной кожаной обложке.
– Это Библия, – раздался у нее за спиной низкий спокойный голос Кларенса.
Женщина кивнула и несколько минут листала страницы с чернильными пометками на полях. Это были слова самого Бога, и она держала их в собственных черных руках, только не могла прочитать. Пэтси закрыла Библию и вернула на место. Дотронулась до другой книжки, потоньше.
– Сонеты Шекспира.
Однако это название ей ни о чем не говорило, и она переключила внимание на другую книгу.
– «Жизнь и времена Фредерика Дугласа», – раздался голос Кларенса, и Пэтси отдернула руку, словно обожглась. – Не бойся. Дотронься до нее, можешь даже открыть, если хочешь, – подбодрил жену Кларенс. – Все эти книги дал мне Ройс. А вот эту он привез из Техаса.
Пэтси взяла книгу в твердой обложке и долго смотрела на картинку на первой странице. Фредерик Дуглас тоже был рабом, как и она. Пэтси никак не могла прийти в себя после всего, что случилось с ней в этот необычный день, который мог изменить ее жизнь к лучшему. И она вернула книгу на полку.
– Ты называешь его просто Ройс, а не масса Ройс? – поинтересовалась Пэтси, желая выяснить, как следует вести себя в «Излучине».
– Я всегда его так называл, – ответил Кларенс. – А остальных называю как принято: масса Пейтон и масса Гордон.
«Ну что ж, масса, – повторила про себя Пэтси. – Надо запомнить, чтобы потом обращаться к хозяевам, как положено». Она родилась на рисовой плантации в Южной Каролине. Там цветные говорили между собой на гулла и на так называемом черном английском языке с белыми хозяевами в их больших домах. Ей очень не хватало родного наречия, которое вселяло чувство безопасности и которого не понимали белые. Но последние несколько месяцев она провела в молчании. Она замолчала с тех самых пор, как ее посадили в обоз и отправили на север, в поселение рабов в Ричмонде.
Начался листопад, когда ее сына продали в Чарлстон. Вскоре природа вновь начала пробуждаться к жизни, и деревья покрылись зеленой дымкой, но Пэтси думала, что в ее душе навсегда поселилась зима. У ее мальчика девяти лет от роду была светлая кожа, совсем как у того белого господина, который зачал его, и черные волосы, ниспадавшие на лоб упругими локонами.
Ей с трудом удалось выкарабкаться из этой пропасти, именуемой безысходностью. Сын был для нее навсегда потерян, и она ничего не могла с этим поделать. Теперь у нее был Кларенс, утверждающий, что любит ее, так что жизнь еще не кончена.
Пэтси подошла к столу, стоящему в центре комнаты и положила руки на спинку стула, сколоченную из дощечек. Камышовые стулья, подумала она и тут заметила в центре стола стеклянный кувшин с тюльпанами того же цвета, что и ее тюрбан. Слезы навернулись на глаза женщины.
Сильные руки обхватили ее за талию и прижали к мускулистой груди. Она запрокинула голову, глубоко вдыхая ноздрями запах мужчины, заявившего на нее свои права.
– Ройс сказал, что ты голодна, – произнес мужчина.
Неужели всего час назад она находилась в «Ивах» и ждала неминуемой порки?..
Она не слушала, о чем говорил масса Ройс по пути сюда и в хижине. Но очевидно, он не стал рассказывать о том, при каких обстоятельствах нашел ее, и Пэтси не хотела, чтобы Кларенс узнал об этом. Кларенс в гневе был страшен. Гнев затуманил бы его разум, и он отправился бы в «Ивы» и убил массу Джонсона, не задумываясь о последствиях. Поэтому Пэтси умолчала о соленых огурцах и наказании, которое ей пришлось вынести – два дня ей не давали есть.
– Ма приготовила бобы с ветчиной, – сообщил Кларенс, заставляя ее желудок заурчать от голода, в то время как его большие руки скользнули вверх и обхватили груди женщины, призывая ее тело утолить голод совсем другого рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96