— И я скрыл от вас огорчительное и тревожное обстоятельство, что планета вашего злейшего врага Максимилиана Баварского в данное время господствует над планетой Его Величества императора, так что с самого начала было вероятно, что Максимилиан добьется своего. Вдобавок Марс переходит через Весы, а Сатурн через Скорпиона, а это означает, что мы переживаем период нарушений договоров и законов, побед интриг и предательств, а также неудач добрых намерений, направленных ко всеобщей пользе. Но так как вера часто творит чудеса, я надеялся, что Ваше Высочество своей верой в себя и силой своего гения преодолеют эти неблагоприятные влияния, — и умолчал о них. И вот вы потерпели поражение. Когда вчера в моем доме появился этот дерзкий молодчик, я понял, что мой обман, единственное пятно на всей моей репутации ученого, единственное прегрешение против принципов честности и правды, принятых мною для себя, оказался ни к чему. Этот человек, да будет мне позволено выразиться несколько аллегорически, был неумолимым посланцем небес. Прошу Ваше Высочество принять во внимание, что я действовал с лучшими намерениями, и простить мне, дабы я мог предстать пред трон Всевышнего свободным от чувства вины…
— Иди ты к черту, старый дурак! — вскричал Вальдштейн и вышел, хлопнув дверью.
Тем временем Петр, зашив письмо Маррадаса в полу кафтана, скакал на север Германии, навстречу шведской армии, которая, по слухам, высадилась в Померании.
Часть третья
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ВАЛЬДШТЕЙН»
(продолжение)
СЫР, ЗАСТРЯВШИЙ В ГЛОТКЕ
На правом берегу Рейна, там, где он, до этих мест текущий на запад, меняет свое направление и плавной дугой поворачивает к северу, на пять дней ходу тянутся скалистые горы, разорванные ущельями и поросшие грозными, гудящими лесами, названными, из-за темной своей окраски, Шварцвальдом, то есть Черным лесом. Поистине трудно себе представить нечто более черное, чем эти дикие, непролазные чащи древних елей с серебристыми стволами и ветками, согнувшимися под тяжестью лишайников, похожих на рваные клочья парусов на мачтах разбитых кораблей. Песчаные тропки теряются, исчезая в густых мхах и зарослях папоротника, населенных лесными духами, гномами и прочей чертовщиной. Тишина, ничто не шевельнется, разве что промелькнет, спасаясь, ласка. Есть здесь места, которых никогда не достигали солнечные лучи: там обитают медведи, барсуки и лисицы, и там-то — по крайней мере, такие ходят слухи, — обосновалась шайка разбойников, именующих себя веритариями. Одни считают их дьяволами, другие — ангелами-хранителями. Первые утверждают, что это обыкновенные грабители, только более многочисленные, лучше вооруженные и более свирепые, чем прочие представители этого ремесла. Другие придерживаются мнения, что название «веритарии», присвоенное этими разбойниками, избрано не просто так, а происходит оно от латинского «veritas», что означает «истина»; истина же, как известно, есть нечто чистое и Богу угодное; и будто веритарии ведут себя так, что сам Господь мог бы смотреть на их дела не иначе, как только с удовольствием и любовью, ибо они ни на кого не нападают, а, напротив, защищают подвергшихся нападению, не грабят, а прогоняют грабителей и не раздумывая бросаются на всякого, кто творит бесчинства, будь то лютеранин или католик, швед или немец. При всем том, однако, радоваться их присутствию в Черном лесу не приходится, потому что появляются веритарии всегда там, где готовится что-нибудь злое; и если до сих пор в окрестностях Черного леса было более или менее спокойно, то появление веритариев не предвещает ничего хорошего.
В Черном лесу везде избыток воды. Журчат ручейки, прыгая по камням, хрустальные водопады валятся из веселых горных озерков, украшающих склоны гор с конусообразными вершинами, среди которых самая высокая зовется Фельдберг, да и Бёлькен с Блауэном не намного ниже. На лесных лужайках и прогалинах с горьковатой травой пасутся коровы, равнодушные к перестуку дятлов и крикам иволг, ютящихся в ольшаниках. Здесь, в Черном лесу, собирает Дунай первые свои родники; а по долинам, где клубятся туманы, текут ручьи, и речки, и реки, причем Вутах, Вебра, Эльц, Мург и Альб впадают в Рейн, а Энц с Нагольдой — в Неккар. Чтоб покончить с описанием и перейти, как говаривали древние римляне, in medias res , скажем, что на берегу одной из этих речек, а именно Мурга, за околицей деревни Гернсбах, у подножья горы Холох, стояла в ту пору старая корчма «У вурдалака», без сомнения, помнившая времена, когда славной памяти Мартин Лютер только учился разбирать буковки, а Томас Мюнцер еще и на свет не родился. Возле этого самого «Вурдалака», с соизволения самого Антихриста, и началась последняя глава нашего долгого повествования о жизни и делах Петра Куканя из Кукани, витязя, что ненавидел зло, но не знал, как с ним бороться.
Шел январь тысяча шестьсот тридцать второго года, то есть второй год так называемой Шведской войны, начавшейся с того, что король Густав Адольф высадился в Померании, и четырнадцатый год Немецкой войны, которую мы ныне, три с лишним века спустя, храня в памяти дату ее окончания, называем войной Тридцатилетней. Король Густав Адольф только что остановился на зимних квартирах неподалеку от названного нами места, в старинном славном городе Майнце на Рейне, что весьма раздражало фактического короля Франции кардинала Ришелье; он, правда, поддерживал Немецкую войну деньгами и затягивал ее с помощью дипломатических интриг, но ему не нравилось, что театр военных действий приблизился к священным французским границам. Добавим между прочим, что, возможно, именно близость шведов и привлекла в Черный лес, какими бы ни были ее замыслы и интересы, шайку веритариев.
Зима стояла вялая, пасмурная. Шум леса был исполнен недобрых предвестий и тоски, хватающей за сердце. По ночам чаще и печальнее обычного ухали филины.
В тот день, с которого начинается наша заключительная глава, забрел к «Вурдалаку» бродяга-солдат, направлявшийся, по его словам, в Майнц, дабы предложить свои услуги шведу. То был мужчина не молодой и не старый, лет сорока, не высокий, но и не низенький, строения широкого, жилистый, мускулистый — ни грамма жира или мякоти. Уютно усевшись возле печки, за кувшином дешевого молодого вина, которым его охотно угостили посетители корчмы, жаждавшие услышать о том, что делается в далеком мире, солдат рассказывал такие невероятные и сумасшедшие байки из своей жизни, что слушатели — кузнец, мельник да простые лесорубы и пастухи — не поспевали качать головами в знак недоверия к такому беспардонному вранью, подталкивать друг друга локтями и ухмыляться странностям его речи. Ибо изъяснялся солдат на этаком воляпюке скитальцев, которые знают дюжину языков, но ни одного как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Иди ты к черту, старый дурак! — вскричал Вальдштейн и вышел, хлопнув дверью.
Тем временем Петр, зашив письмо Маррадаса в полу кафтана, скакал на север Германии, навстречу шведской армии, которая, по слухам, высадилась в Померании.
Часть третья
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ВАЛЬДШТЕЙН»
(продолжение)
СЫР, ЗАСТРЯВШИЙ В ГЛОТКЕ
На правом берегу Рейна, там, где он, до этих мест текущий на запад, меняет свое направление и плавной дугой поворачивает к северу, на пять дней ходу тянутся скалистые горы, разорванные ущельями и поросшие грозными, гудящими лесами, названными, из-за темной своей окраски, Шварцвальдом, то есть Черным лесом. Поистине трудно себе представить нечто более черное, чем эти дикие, непролазные чащи древних елей с серебристыми стволами и ветками, согнувшимися под тяжестью лишайников, похожих на рваные клочья парусов на мачтах разбитых кораблей. Песчаные тропки теряются, исчезая в густых мхах и зарослях папоротника, населенных лесными духами, гномами и прочей чертовщиной. Тишина, ничто не шевельнется, разве что промелькнет, спасаясь, ласка. Есть здесь места, которых никогда не достигали солнечные лучи: там обитают медведи, барсуки и лисицы, и там-то — по крайней мере, такие ходят слухи, — обосновалась шайка разбойников, именующих себя веритариями. Одни считают их дьяволами, другие — ангелами-хранителями. Первые утверждают, что это обыкновенные грабители, только более многочисленные, лучше вооруженные и более свирепые, чем прочие представители этого ремесла. Другие придерживаются мнения, что название «веритарии», присвоенное этими разбойниками, избрано не просто так, а происходит оно от латинского «veritas», что означает «истина»; истина же, как известно, есть нечто чистое и Богу угодное; и будто веритарии ведут себя так, что сам Господь мог бы смотреть на их дела не иначе, как только с удовольствием и любовью, ибо они ни на кого не нападают, а, напротив, защищают подвергшихся нападению, не грабят, а прогоняют грабителей и не раздумывая бросаются на всякого, кто творит бесчинства, будь то лютеранин или католик, швед или немец. При всем том, однако, радоваться их присутствию в Черном лесу не приходится, потому что появляются веритарии всегда там, где готовится что-нибудь злое; и если до сих пор в окрестностях Черного леса было более или менее спокойно, то появление веритариев не предвещает ничего хорошего.
В Черном лесу везде избыток воды. Журчат ручейки, прыгая по камням, хрустальные водопады валятся из веселых горных озерков, украшающих склоны гор с конусообразными вершинами, среди которых самая высокая зовется Фельдберг, да и Бёлькен с Блауэном не намного ниже. На лесных лужайках и прогалинах с горьковатой травой пасутся коровы, равнодушные к перестуку дятлов и крикам иволг, ютящихся в ольшаниках. Здесь, в Черном лесу, собирает Дунай первые свои родники; а по долинам, где клубятся туманы, текут ручьи, и речки, и реки, причем Вутах, Вебра, Эльц, Мург и Альб впадают в Рейн, а Энц с Нагольдой — в Неккар. Чтоб покончить с описанием и перейти, как говаривали древние римляне, in medias res , скажем, что на берегу одной из этих речек, а именно Мурга, за околицей деревни Гернсбах, у подножья горы Холох, стояла в ту пору старая корчма «У вурдалака», без сомнения, помнившая времена, когда славной памяти Мартин Лютер только учился разбирать буковки, а Томас Мюнцер еще и на свет не родился. Возле этого самого «Вурдалака», с соизволения самого Антихриста, и началась последняя глава нашего долгого повествования о жизни и делах Петра Куканя из Кукани, витязя, что ненавидел зло, но не знал, как с ним бороться.
Шел январь тысяча шестьсот тридцать второго года, то есть второй год так называемой Шведской войны, начавшейся с того, что король Густав Адольф высадился в Померании, и четырнадцатый год Немецкой войны, которую мы ныне, три с лишним века спустя, храня в памяти дату ее окончания, называем войной Тридцатилетней. Король Густав Адольф только что остановился на зимних квартирах неподалеку от названного нами места, в старинном славном городе Майнце на Рейне, что весьма раздражало фактического короля Франции кардинала Ришелье; он, правда, поддерживал Немецкую войну деньгами и затягивал ее с помощью дипломатических интриг, но ему не нравилось, что театр военных действий приблизился к священным французским границам. Добавим между прочим, что, возможно, именно близость шведов и привлекла в Черный лес, какими бы ни были ее замыслы и интересы, шайку веритариев.
Зима стояла вялая, пасмурная. Шум леса был исполнен недобрых предвестий и тоски, хватающей за сердце. По ночам чаще и печальнее обычного ухали филины.
В тот день, с которого начинается наша заключительная глава, забрел к «Вурдалаку» бродяга-солдат, направлявшийся, по его словам, в Майнц, дабы предложить свои услуги шведу. То был мужчина не молодой и не старый, лет сорока, не высокий, но и не низенький, строения широкого, жилистый, мускулистый — ни грамма жира или мякоти. Уютно усевшись возле печки, за кувшином дешевого молодого вина, которым его охотно угостили посетители корчмы, жаждавшие услышать о том, что делается в далеком мире, солдат рассказывал такие невероятные и сумасшедшие байки из своей жизни, что слушатели — кузнец, мельник да простые лесорубы и пастухи — не поспевали качать головами в знак недоверия к такому беспардонному вранью, подталкивать друг друга локтями и ухмыляться странностям его речи. Ибо изъяснялся солдат на этаком воляпюке скитальцев, которые знают дюжину языков, но ни одного как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116