Но те четверо, которых я всего больше опасался, сидели ко мне спиной и ни один из них даже не оглянулся: они были слишком заняты своими собственными делами. Вдруг раздались звуки какой-то душераздирающей, дикой музыки, и старуха, прикрикивая и взвизгивая, пустилась плясать, подражая шотландской «пляске мечей». Сначала она бешено кружилась среди зала, затем отошла к дальнему концу комнаты и оттуда направилась прямо к двери, у которой стоял я. Не знаю, но какое-то тяжелое предчувствие подсказало мне, чтобы я остерегался этой женщины. Сердце у меня учащенно забилось, в то время как она все ближе и ближе подходила ко мне.
Ожидать от кого-либо помощи здесь нечего было и думать. Правда, у меня был при себе револьвер, но что можно было сделать с ним в этой толпе, где таких револьверов были десятки?!
Мне не оставалось ничего более, как идти навстречу неминуемой опасности. Я сделал несколько шагов вперед от дверей. В это время старая ведьма, кружившаяся шагах в десяти от того места, где я стоял, вдруг как будто пришла в иступление и, пронзительно взвизгнув, точно коршун, устремилась прямо на меня.
В этот момент, мне помнится совершенно ясно, Паоло и его трое товарищей вдруг вскочили на ноги; остальные присутствующие громко вскрикнули, а старая ведьма, выхватив что-то из-за пазухи, вдруг ударила меня этим предметом по голове и я потерял сознание.
XII. За кормой «Лабрадора».
Полная потеря сознания — великое благо, очень редко выпадающее на долю человека.
Сон не дает нам полной бессознательности и даже бесчувственное состояние не всегда есть потеря сознания. Я дважды в своей жизни лишался чувств, но каждый раз меня мучили тяжелые видения, мозг давили ужасные кошмары.
Все это я испытал и после посещения отвратительной трущобы в Бовери. Сколько времени я пролежал без чувств, где я был в это время, — я не знаю и теперь, но все время меня мучили бред и томительный жар. Иногда мне казалось, что сознание возвращается ко мне, но я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я положительно леденел от ужаса, чувствуя, как смерть подкрадывалась ко мне.
В минуты сознания я, помню, видел солнце над своей головой и чувствовал легкий ветерок, дувший мне в лицо. Но это продолжалось всего одно мгновение — потом я снова впадал в забытье. Раз я пришел в сознание, ощутив капли дождя на своем лице. Я лежал и спрашивал себя, где я, откуда этот тихий плеск волн и морской ветерок, пахнувший мне теперь в лицо? Затем я увидел, что я привязан за левую руку, ноги мои тоже связаны веревкой. Когда же, наконец, я поднял голову, то вдруг увидел, к немалому своему удивлению, что лежу на дне лодки, медленно продвигавшейся вперед. Лежал я ногами к корме и так как моя голова приходилась ниже бортов лодки, то мне нельзя было видеть, что заставляло лодку плыть и где, собственно, я находился — в открытом ли море или вблизи берега.
После долгих усилий мне удалось припомнить предыдущие события, и я понял, что Паоло завел меня в западню, а женщина, нанесшая мне удар, была, очевидно, подкуплена им на это страшное дело. Вероятно, люди Блэка подняли меня в бесчувственном состоянии и перенесли сюда, в эту лодку. Несомненно было одно, что я находился теперь в руках одного из величайших негодяев в мире, и часы мои, вероятно, были сочтены.
Но эта мысль не особенно огорчала меня: потому ли, что я был очень слаб, или же потому, что, вследствие сильной боли в голове, я был рад всему, что могло избавить меня от этих мучений. А пока мне хотелось прежде всего поближе ознакомиться со своим положением. Лодка, где я лежал, была щегольской шлюпкой с какой-нибудь яхты, сам я лежал на брезенте, сложенном несколько раз. Второй брезент был подложен мне под голову. Средняя банка была снята для того, чтобы я мог лежать, а к кормовой были привязаны мои ноги. Левая рука была привязана к передней носовой банке, правая же моя рука оставалась свободной. Сначала я удивился этой оплошности, так как под рукой на прикрывавшей меня парусине лежали фляга и десятка два высшего качества «капитанских» бисквитов. Меня томила мучительная жажда, и я поднес к губам флягу. В ней была слабая водка, но я с удовольствием променял бы ее на глоток чистой воды. До сухарей же я не мог дотронуться. Меня начинало знобить от непрерывно падавшего на меня дождя и захлестывавших в лодку волн.
До этого момента я не слышал звука человеческого голоса, но вот лодка остановилась и надо мной послышался оклик: «Все наверх! Убирай паруса!» Из этого я заключил, что мою лодку привязали к судну, вероятно, к яхте, и что она не стоит на месте, а направляется куда-то в море. Но куда? Неужели эти люди хотели меня уморить здесь или они просто забыли обо мне?
— Эй, Билл! Что парень-то, умер? — раздался в это время надо мной голос.
— Нет, он как будто приходит в себя! — послышался ответ.
— Это вы говорите о том бедняге, ребята? — спросил знакомый мне голос Четырехглазого. — Он что, протянул уже ноги?
— Нет, уже шевелится немного!
— Бедняга! Киньте ему кто-нибудь ломоть мяса — нельзя же привезти командиру покойника, когда он желает иметь его живым!
Мне стали бросать в лодку куски мяса, но так как теперь яхта шла довольно быстро, то это не удавалось: два-три ломтя уже упали в воду, не достигнув своего назначения. Как бы то ни было, но я узнал теперь, что мне пока не грозит никакая опасность, напротив, меня будут и беречь, и кормить до тех пор, пока не доставят капитану Блэку. Но где он находится в настоящее время, я, конечно, не знал, а только мог предполагать, что скорее всего на безымянном судне.
Когда дождь прекратился и солнце снова стало обдавать меня своими лучами, жажда стала нестерпимо мучить меня. Я протянул руку к фляге, при этом ощупав узел на своей левой руке, и убедился, что это был простой морской узел, который можно было без труда распустить в любое время. Я так и сделал, но не решился подняться и сесть из опасения, чтобы меня не увидели сверху. Однако, повернув голову, я убедился, что судно, буксировавшее меня, было американской яхтой, а на корме ее большими буквами было написано: «Лабрадор». Кроме того, я убедился, что с кормовой палубы никто не караулил меня, и улегся, как раньше, затаив в душе надежду на спасение. Я полагал, что мы не успели далеко отойти от Нью-Йорка, хотя нигде на горизонте не было видно берега. Мне думалось, что если только меня не потревожат до наступления ночи, то я сумею совершенно высвободиться, и так как канат, которым моя шлюпка была привязана к корме яхты, был продет сквозь железное кольцо, то мне только нужно было добыть нож и перерезать им его, чтобы вернуть себе свободу. Но ножа у меня, увы, не было: меня, очевидно, обыскали, отобрав все, что находилось в карманах.
После заката солнца я снова услышал голоса на палубе «Лабрадора»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54