Никогда Тома Трюбле не решался произносить такую ужасную клятву. Он не призывал без причины святых Мало и Винсента, заступников малуанского города, и никогда попусту не клялся Равелинским Христом, который лучше даже Богородицы Больших Ворот охраняет моряков на море, но и строже карает их за клятвопреступление.
Тома, между тем, подняв правую руку, плюнул на палубу для большего подтверждения своих ужасных слов. После чего скомандовал:
— Под ветер руля! Вытянуть шкоты! Браги и булины прихватить! Отдать, вытянуть и поднять верхние паруса! Если мы упустим этого язычника, не пить мне больше вина!
VII
Галион шел правым галсом, стараясь держаться ближе к берегу. Очевидно, он намеревался, обойдя мыс Тюбирон, уклониться еще больше к северу и подняться, с попутным ветром, к берегу острова Куба, быть может, к ближайшему от Сан-Доминго порту — Сантьяго. Довольно свежий и устоявшийся бриз с норд-оста позволял сохранять тот же галс при наполненных парусах. Но пока что стесняемый берегом галион был несколько связан в своем маневре. Иначе «Горностай», бывший у него под ветром, едва ли мог бы сблизиться с ним.
Тома Трюбле, лавируя так, чтобы поскорее перерезать путь врагу, прежде всего принялся за тщательный осмотр всего фрегата. И, подготовив все, что нужно для сражения, он позаботился о том, чтобы протянуть длинную парусину над батарейными портами от кормы и до самого носа. Весьма остроумная военная хитрость, так как «Горностай»с замаскированными таким образом орудиями ничем не отличался теперь от купеческого судна, разве только своими парусами, высокими и новыми парусами корсарских судов, привыкших полагаться во всех случаях прежде всего на свою скорость — как для бегства, так и для погони. Но этого уже нельзя было скрыть. И Тома, молясь только Богу, чтобы испанец этого не заметил, постарался напротив развернуть сколько было можно всю эту белую и непомерно большую парусность и наполнить каждый ее вершок ветром, чтобы не потерять ни одного узла этой столь драгоценной скорости.
Между тем галион, казалось, не замечал еще фрегата. По крайней мере, он не показывал виду, что фрегат его сколько-нибудь беспокоит, и продолжал идти все тем же галсом, под теми же парусами, марселями, фоком, блиндом и контр-бизанью. Да и ничего не было удивительного в том, что такой корабль — линейный корабль первого или второго ранга — не удостаивал даже малейшим вниманием судно трижды или четырежды слабейшего типа, и по всей видимости, — лишенное артиллерии. К тому же никто из малуанских матросов не показывался на палубе. Один только Тома Трюбле был виден около руля, рядом со своим рулевым. В этом заключалась еще одна предосторожность, принятая им: поместив команду в кубрик, он, с одной стороны, благоразумно скрывал от своих матросов превосходящие силы врага, а с другой стороны — усыпляя бдительность неприятеля, скрывал и от него настоящие свои силы. И все же, несмотря на столько мудрых мер предосторожности, Тома, увидев ближе огромные размеры галиона, снова усомнился в успехе. Нормандская кровь в нем снова заговорила. Ничуть впрочем не теряя мужества, он пересчитал все орудия галиона, сравнив их число со своей скудной артиллерией. На этом тщательном и осторожном расчете Тома построил свой план сражения. Достаточно было одного бортового залпа галиона, чтобы уничтожить фрегат. Лучшая тактика заключалась в том, чтобы избежать этого залпа. Это было возможно при том условии, если подойти к врагу спереди, заставляя его сражаться, стоя к фрегату носом, лишенным, как всегда и во всем мире, орудий. Однако же необходимо было также избежать и абордажа, по крайней мере, в начале боя, потому что сто человек, как бы храбры они не были, не могут равняться с пятью или шестью сотнями. А возможно, что команда галиона была еще многочисленнее.
Тома продолжал смотреть. Не больше тысячи саженей отделяло оба судна друг от друга, и огромный корпус испанца горой поднимался из воды. Его ахтер-кастель возвышался над морем больше, чем на сорок футов, а двойной ряд его батареи с гладкими и блестящими пушками блестел на солнце, как строй зеркал. Это действительно был хороший, очень хороший линейный корабль. Гондек его был выкрашен в черный цвет, скер-дек в синий, с золотыми девизными поясками, а мидель-дек был телесного цвета. Закрытые ставни пушечных портов были ярко-красные, так же, как и все внутренние убранства кастелей и межпалубного пространства. И каждая краска была недавно наложена, казалась новой и блестящей. А над корпусом паруса четырех мачт возвышали до самого неба свою снеговую пирамиду.
Наконец тысяча саженей обратились в пятьсот, потом в двести, потом стали меньше ста. Фрегат уже обогнал галион. Тома, увидев корму противника, еще сильнее придержался к ветру, чтобы занять, как он хотел, положение прямо перед вражеским носом. Такой маневр ясно говорил о враждебных намерениях фрегата. Испанский капитан сразу сбросил свое оцепенение. Придержавшись сам, чтобы избежать ловушки, он живо поднял большое кастильское знамя и подкрепил его пушечным выстрелом. Это служило приглашением корсару показать свой флаг. Но Тома Трюбле, считая, что этому еще не время, не захотел этого сделать, так же, как не захотел обнаружить свою батарею, все еще хитро прикрытую парусиной. Поэтому он, не колеблясь, поднял красивый кастильский флаг, совершенно подобный флагу, поднятому на линейном корабле, затем спустил свои бром-брамселя на гитова брамселя, как бы для того, чтобы отсалютовать кораблю и сблизиться с ним настолько, чтобы можно было переговариваться. Для того, чтобы еще лучше отметить свои мирные намерения, он не забыл взять в руку рупор и даже приложить его ко рту, повернувшись к галиону. Впрочем, он ограничился лишь жестом и ничего не сказал, не зная, о чем говорить. Но испанец поддался на эту удочку и оказался настолько глуп, что потерял все это драгоценное время, которое Тома, в свою очередь, сумел использовать.
Действительно, в следующую минуту «Горностай», неожиданно обрасопив передние реи, стал поперек галиона и лег в таком положении в дрейф. Остальное потребовало времени меньше, чем нужно даже для рассказа. Парус, скрывавший батарею, был сорван; испанский флаг соскользнул с кормового флагштока и его сменил страшный малуанский флаг — голубой, пересеченный белым крестом, червленый в вольной части. В жерлах пушек, направленных на линейный корабль, блеснуло десять огненных языков, и бортовой залп, просвистев среди мачт и снастей, как рукой снял пирамиду парусов, возвышавшуюся над галионом, которая вмиг растаяла и рухнула, как снег на солнце. Тогда на вражеском судне, с одного конца до другого, поднялся яростный воинский клич, и много вооруженных солдат бросилось к борту, чтобы сражаться мушкетами, раз ни одно из их прекрасных бронзовых орудий не могло ответить корсару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Тома, между тем, подняв правую руку, плюнул на палубу для большего подтверждения своих ужасных слов. После чего скомандовал:
— Под ветер руля! Вытянуть шкоты! Браги и булины прихватить! Отдать, вытянуть и поднять верхние паруса! Если мы упустим этого язычника, не пить мне больше вина!
VII
Галион шел правым галсом, стараясь держаться ближе к берегу. Очевидно, он намеревался, обойдя мыс Тюбирон, уклониться еще больше к северу и подняться, с попутным ветром, к берегу острова Куба, быть может, к ближайшему от Сан-Доминго порту — Сантьяго. Довольно свежий и устоявшийся бриз с норд-оста позволял сохранять тот же галс при наполненных парусах. Но пока что стесняемый берегом галион был несколько связан в своем маневре. Иначе «Горностай», бывший у него под ветром, едва ли мог бы сблизиться с ним.
Тома Трюбле, лавируя так, чтобы поскорее перерезать путь врагу, прежде всего принялся за тщательный осмотр всего фрегата. И, подготовив все, что нужно для сражения, он позаботился о том, чтобы протянуть длинную парусину над батарейными портами от кормы и до самого носа. Весьма остроумная военная хитрость, так как «Горностай»с замаскированными таким образом орудиями ничем не отличался теперь от купеческого судна, разве только своими парусами, высокими и новыми парусами корсарских судов, привыкших полагаться во всех случаях прежде всего на свою скорость — как для бегства, так и для погони. Но этого уже нельзя было скрыть. И Тома, молясь только Богу, чтобы испанец этого не заметил, постарался напротив развернуть сколько было можно всю эту белую и непомерно большую парусность и наполнить каждый ее вершок ветром, чтобы не потерять ни одного узла этой столь драгоценной скорости.
Между тем галион, казалось, не замечал еще фрегата. По крайней мере, он не показывал виду, что фрегат его сколько-нибудь беспокоит, и продолжал идти все тем же галсом, под теми же парусами, марселями, фоком, блиндом и контр-бизанью. Да и ничего не было удивительного в том, что такой корабль — линейный корабль первого или второго ранга — не удостаивал даже малейшим вниманием судно трижды или четырежды слабейшего типа, и по всей видимости, — лишенное артиллерии. К тому же никто из малуанских матросов не показывался на палубе. Один только Тома Трюбле был виден около руля, рядом со своим рулевым. В этом заключалась еще одна предосторожность, принятая им: поместив команду в кубрик, он, с одной стороны, благоразумно скрывал от своих матросов превосходящие силы врага, а с другой стороны — усыпляя бдительность неприятеля, скрывал и от него настоящие свои силы. И все же, несмотря на столько мудрых мер предосторожности, Тома, увидев ближе огромные размеры галиона, снова усомнился в успехе. Нормандская кровь в нем снова заговорила. Ничуть впрочем не теряя мужества, он пересчитал все орудия галиона, сравнив их число со своей скудной артиллерией. На этом тщательном и осторожном расчете Тома построил свой план сражения. Достаточно было одного бортового залпа галиона, чтобы уничтожить фрегат. Лучшая тактика заключалась в том, чтобы избежать этого залпа. Это было возможно при том условии, если подойти к врагу спереди, заставляя его сражаться, стоя к фрегату носом, лишенным, как всегда и во всем мире, орудий. Однако же необходимо было также избежать и абордажа, по крайней мере, в начале боя, потому что сто человек, как бы храбры они не были, не могут равняться с пятью или шестью сотнями. А возможно, что команда галиона была еще многочисленнее.
Тома продолжал смотреть. Не больше тысячи саженей отделяло оба судна друг от друга, и огромный корпус испанца горой поднимался из воды. Его ахтер-кастель возвышался над морем больше, чем на сорок футов, а двойной ряд его батареи с гладкими и блестящими пушками блестел на солнце, как строй зеркал. Это действительно был хороший, очень хороший линейный корабль. Гондек его был выкрашен в черный цвет, скер-дек в синий, с золотыми девизными поясками, а мидель-дек был телесного цвета. Закрытые ставни пушечных портов были ярко-красные, так же, как и все внутренние убранства кастелей и межпалубного пространства. И каждая краска была недавно наложена, казалась новой и блестящей. А над корпусом паруса четырех мачт возвышали до самого неба свою снеговую пирамиду.
Наконец тысяча саженей обратились в пятьсот, потом в двести, потом стали меньше ста. Фрегат уже обогнал галион. Тома, увидев корму противника, еще сильнее придержался к ветру, чтобы занять, как он хотел, положение прямо перед вражеским носом. Такой маневр ясно говорил о враждебных намерениях фрегата. Испанский капитан сразу сбросил свое оцепенение. Придержавшись сам, чтобы избежать ловушки, он живо поднял большое кастильское знамя и подкрепил его пушечным выстрелом. Это служило приглашением корсару показать свой флаг. Но Тома Трюбле, считая, что этому еще не время, не захотел этого сделать, так же, как не захотел обнаружить свою батарею, все еще хитро прикрытую парусиной. Поэтому он, не колеблясь, поднял красивый кастильский флаг, совершенно подобный флагу, поднятому на линейном корабле, затем спустил свои бром-брамселя на гитова брамселя, как бы для того, чтобы отсалютовать кораблю и сблизиться с ним настолько, чтобы можно было переговариваться. Для того, чтобы еще лучше отметить свои мирные намерения, он не забыл взять в руку рупор и даже приложить его ко рту, повернувшись к галиону. Впрочем, он ограничился лишь жестом и ничего не сказал, не зная, о чем говорить. Но испанец поддался на эту удочку и оказался настолько глуп, что потерял все это драгоценное время, которое Тома, в свою очередь, сумел использовать.
Действительно, в следующую минуту «Горностай», неожиданно обрасопив передние реи, стал поперек галиона и лег в таком положении в дрейф. Остальное потребовало времени меньше, чем нужно даже для рассказа. Парус, скрывавший батарею, был сорван; испанский флаг соскользнул с кормового флагштока и его сменил страшный малуанский флаг — голубой, пересеченный белым крестом, червленый в вольной части. В жерлах пушек, направленных на линейный корабль, блеснуло десять огненных языков, и бортовой залп, просвистев среди мачт и снастей, как рукой снял пирамиду парусов, возвышавшуюся над галионом, которая вмиг растаяла и рухнула, как снег на солнце. Тогда на вражеском судне, с одного конца до другого, поднялся яростный воинский клич, и много вооруженных солдат бросилось к борту, чтобы сражаться мушкетами, раз ни одно из их прекрасных бронзовых орудий не могло ответить корсару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42