Все ли? Их легко сосчитать: они летят шестерками. Все. А истребители? Эти, как и подобает отряду охранения, последовали за штурмовиками. Сколько же «яков»? Раз, два, три… пять… Сбился: непоседы после боя еще никак не утихомирятся. Наконец и они уже не порхают. Начинаю снова считать. Но это невозможно. Одна или две пары скользят где-то у самой земли со штурмовиками, часть летит выше, остальные где-то растворились в небе и на солнце.
Садились все неторопливо, с чувством собственного достоинства. И рулили спокойно, как ходят домашние гуси, переваливаясь с боку на бок. Такая картина может быть только после большого, но удачного боя. Я уже не считаю, сколько прилетело самолетов. Возвратились все. Об этом мне сообщил Мушкин, когда я еще вылезал из кабины. Техники всегда, как только замаячат вдали самолеты, могут без ошибки сказать, сколько летит. Хозяйской их зоркости в такие минуты может позавидовать любой истребитель.
А лучше всего об удачном вылете говорил вид летчиков. Довольные, улыбающиеся. Перебивая друг друга, они спешили поделиться впечатлениями о бое.
Марков, всегда уравновешенный, сейчас до неузнаваемости радостно возбужден. Маленькие глаза горят. Он в этом бою сразил два самолета. Редкая удача. И он, очевидно, опьянен ею. А кого не опьянит такая первая победа? Я от души поздравил его.
— Любое дело начинать надо с азов — тогда наверняка добьешься успеха! Не зря я полетал ведомым, — уверенно, пожалуй излишне самоуверенно, ответил он мне.
Бой был простой. Наши летчики пришли на аэродром значительно выше восьмерки фашистских патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Надо об этом напомнить Маркову, но я не хотел омрачать радость первой победы.
Истребители в этом вылете уничтожили шесть вражеских самолетов. Миша Сачков сбил ФВ-190. На фюзеляже его «яка» техник нарисовал. пятнадцатую звездочку. Командир полка обещал сегодня же дать указания, чтобы на Сачкова подготовили все документы на представление к званию Героя Советского Союза. За 15 лично сбитых самолетов положено представлять к Герою. Правда, Василяка редко с охотой представляет летчиков к награждению. Он обычно с этим делом не торопится, а то и совсем «забывает». Недавно его за это крепко поругал комдив. Очевидно, этим можно объяснить сегодняшнюю щедрость командира.
Теперь все довольны: удачи всегда заглаживают ошибки.
5
Странно — ночь, пурга, а нас подняли по тревоге. Во тьме-тьмущей через снежные сугробы пешком с трудом добираемся до аэродрома. Зачем, никто не знает. В такую непроглядь и зверь не высовывает носа из своего пристанища. Вот уже несколько дней мы не летаем из-за непогоды.
— А может, немцы под вой метели улизнули из котла и теперь прут прямо на нас? — высказался Хохлов.
Лазарев, перекричав пургу, не без тревоги бросил:
— Ты еще не проснулся? Бредишь?
— Иван Андреевич языку утреннюю разминку делает, — пошутил кто-то.
— А вы зря подтруниваете над стариком, — заступился за Хохлова Коваленко. — Не могут же они без конца сидеть в окружении. В конце концов на что-то должны решиться.
Ночь, снег, подъем по тревоге — все это волновало летчиков, не любивших неопределенность, и вызывало разные кривотолки. Аэродром только усилил тревогу. На всех самолетных стоянках — и у истребителей, и у штурмовиков — в темноте, точно светлячки, таинственно мерцали огоньки. Техники прибыли раньше нас и уже, подсвечивая машины лампочками от аккумуляторов, готовили их к полетам. Вот где-то вдали капризно зачихал промерзший мотор. Он явно не хотел запускаться. Ему, фыркая, отозвался другой, третий… Один из моторов, словно прочистив горло, легонько загудел. Его голос постепенно начал крепнуть. К нему пристроилось еще несколько голосов. Гул нарастал, усиливался, а когда мы подошли к командному пункту, все — воздух, ночь, земля — уже содрогалось от металлического рева сотни машин. От их винтов снег вихрился, будто над аэродромом стоял смерч. Ни говорить, ни идти. Как бы пугая, в ночи всюду носились снопы огня, похожие на какие-то сказочные помела бабы-яги. Это из моторов выскакивали языки пламени. Они нет-нет да вырывали из темноты силуэты людей, бока машин, причудливые вихри метели.
Наконец перед нами вырос снежный бугор. Это занесенная землянка КП. Кто-то из летчиков отыскал вход, распахнул дверь. Блеснул тусклый свет. Стряхивая с себя снег, мы спустились на огонек. Здесь топится печка. Тепло и тихо. Нас встречает оперативный дежурный по полку капитан Плясун. Тихон Семенович пытается шутить:
— Без потерь обошлось или кого дорогой занесло?
— Что случилось? — спрашиваем его, продолжая очищать себя от снега.
— Приказано всем быть в готовности.
Когда рассвело, Василяка поднял меня с нар и пригласил на улицу. Здесь по-прежнему властвовал ветер и снег. В десяти метрах самолета не видно.
— Нет желания слетать в разведку? — спросил командир полка. Я удивленно пожал плечами.
Мы пришли на КП. Василяка, облизывая обветренные губы, сел на топчан и, взяв телефонную трубку, кого-то спросил:
— Вы, наверное, изволили пошутить насчет полета в разведку? В такую погоду даже не взлетишь: гробанешься.
Сквозь вой пурги Васисяка, видимо, ничего не слышал и, дуя в микрофон, «овне он засорился, напрягал слух. Через минуту уже спокойно повторил:
— Понятно! Понятно! — и, облегченно вздохнув, положил трубку. — Да, выше себя не прыгнешь. А жаль… — Он молчал. Я токе. Слышно было, как потрескивал на столе горящий фитиль лампы. В нее наливался бензин с солью. Соль предохраняет бензин от взрыва. Из стекла лампы словно из трубы котельной, валила копоть. Василяка, увертывая фитиль, говорил:
— Видно, рехнулись фрицы или в отчаянии перепились. Из Корсунь-Шевченковского котла валом прут на наши окопы и пушки. Вот на эту картину с воздуха и требовалось взглянуть.
— А зачем привели в готовность все три полка на нашем аэродроме, погод-то явно нелетная? — спросил я.
— Да не только на нашем, всю авиацию привели в готовность. Очевидно, на случай улучшения погоды… — После паузы Василяка дополнил: — А черт знает, может, отдельные танки немцев и прорвались к нам в тыл. Ночь ведь, пурга…
Две недели шло сражение по уничтожению окруженных десяти фашистских давизий и одной бригады в районе Корсунь-Шевченковского. Намертво охваченные силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, фашисты сражались поистине со звериным ожесточением. Даже тогда, когда вся территория, занимаемая ими, уже простреливалась нашей артиллерией и надежды на выход из окружения не стало никакой, они ответили огнем на гуманное предложение советского командования сложить оружие.
Безумие. Впрочем, не только безумие, но и дисциплина, жестокая, фанатичная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Садились все неторопливо, с чувством собственного достоинства. И рулили спокойно, как ходят домашние гуси, переваливаясь с боку на бок. Такая картина может быть только после большого, но удачного боя. Я уже не считаю, сколько прилетело самолетов. Возвратились все. Об этом мне сообщил Мушкин, когда я еще вылезал из кабины. Техники всегда, как только замаячат вдали самолеты, могут без ошибки сказать, сколько летит. Хозяйской их зоркости в такие минуты может позавидовать любой истребитель.
А лучше всего об удачном вылете говорил вид летчиков. Довольные, улыбающиеся. Перебивая друг друга, они спешили поделиться впечатлениями о бое.
Марков, всегда уравновешенный, сейчас до неузнаваемости радостно возбужден. Маленькие глаза горят. Он в этом бою сразил два самолета. Редкая удача. И он, очевидно, опьянен ею. А кого не опьянит такая первая победа? Я от души поздравил его.
— Любое дело начинать надо с азов — тогда наверняка добьешься успеха! Не зря я полетал ведомым, — уверенно, пожалуй излишне самоуверенно, ответил он мне.
Бой был простой. Наши летчики пришли на аэродром значительно выше восьмерки фашистских патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Надо об этом напомнить Маркову, но я не хотел омрачать радость первой победы.
Истребители в этом вылете уничтожили шесть вражеских самолетов. Миша Сачков сбил ФВ-190. На фюзеляже его «яка» техник нарисовал. пятнадцатую звездочку. Командир полка обещал сегодня же дать указания, чтобы на Сачкова подготовили все документы на представление к званию Героя Советского Союза. За 15 лично сбитых самолетов положено представлять к Герою. Правда, Василяка редко с охотой представляет летчиков к награждению. Он обычно с этим делом не торопится, а то и совсем «забывает». Недавно его за это крепко поругал комдив. Очевидно, этим можно объяснить сегодняшнюю щедрость командира.
Теперь все довольны: удачи всегда заглаживают ошибки.
5
Странно — ночь, пурга, а нас подняли по тревоге. Во тьме-тьмущей через снежные сугробы пешком с трудом добираемся до аэродрома. Зачем, никто не знает. В такую непроглядь и зверь не высовывает носа из своего пристанища. Вот уже несколько дней мы не летаем из-за непогоды.
— А может, немцы под вой метели улизнули из котла и теперь прут прямо на нас? — высказался Хохлов.
Лазарев, перекричав пургу, не без тревоги бросил:
— Ты еще не проснулся? Бредишь?
— Иван Андреевич языку утреннюю разминку делает, — пошутил кто-то.
— А вы зря подтруниваете над стариком, — заступился за Хохлова Коваленко. — Не могут же они без конца сидеть в окружении. В конце концов на что-то должны решиться.
Ночь, снег, подъем по тревоге — все это волновало летчиков, не любивших неопределенность, и вызывало разные кривотолки. Аэродром только усилил тревогу. На всех самолетных стоянках — и у истребителей, и у штурмовиков — в темноте, точно светлячки, таинственно мерцали огоньки. Техники прибыли раньше нас и уже, подсвечивая машины лампочками от аккумуляторов, готовили их к полетам. Вот где-то вдали капризно зачихал промерзший мотор. Он явно не хотел запускаться. Ему, фыркая, отозвался другой, третий… Один из моторов, словно прочистив горло, легонько загудел. Его голос постепенно начал крепнуть. К нему пристроилось еще несколько голосов. Гул нарастал, усиливался, а когда мы подошли к командному пункту, все — воздух, ночь, земля — уже содрогалось от металлического рева сотни машин. От их винтов снег вихрился, будто над аэродромом стоял смерч. Ни говорить, ни идти. Как бы пугая, в ночи всюду носились снопы огня, похожие на какие-то сказочные помела бабы-яги. Это из моторов выскакивали языки пламени. Они нет-нет да вырывали из темноты силуэты людей, бока машин, причудливые вихри метели.
Наконец перед нами вырос снежный бугор. Это занесенная землянка КП. Кто-то из летчиков отыскал вход, распахнул дверь. Блеснул тусклый свет. Стряхивая с себя снег, мы спустились на огонек. Здесь топится печка. Тепло и тихо. Нас встречает оперативный дежурный по полку капитан Плясун. Тихон Семенович пытается шутить:
— Без потерь обошлось или кого дорогой занесло?
— Что случилось? — спрашиваем его, продолжая очищать себя от снега.
— Приказано всем быть в готовности.
Когда рассвело, Василяка поднял меня с нар и пригласил на улицу. Здесь по-прежнему властвовал ветер и снег. В десяти метрах самолета не видно.
— Нет желания слетать в разведку? — спросил командир полка. Я удивленно пожал плечами.
Мы пришли на КП. Василяка, облизывая обветренные губы, сел на топчан и, взяв телефонную трубку, кого-то спросил:
— Вы, наверное, изволили пошутить насчет полета в разведку? В такую погоду даже не взлетишь: гробанешься.
Сквозь вой пурги Васисяка, видимо, ничего не слышал и, дуя в микрофон, «овне он засорился, напрягал слух. Через минуту уже спокойно повторил:
— Понятно! Понятно! — и, облегченно вздохнув, положил трубку. — Да, выше себя не прыгнешь. А жаль… — Он молчал. Я токе. Слышно было, как потрескивал на столе горящий фитиль лампы. В нее наливался бензин с солью. Соль предохраняет бензин от взрыва. Из стекла лампы словно из трубы котельной, валила копоть. Василяка, увертывая фитиль, говорил:
— Видно, рехнулись фрицы или в отчаянии перепились. Из Корсунь-Шевченковского котла валом прут на наши окопы и пушки. Вот на эту картину с воздуха и требовалось взглянуть.
— А зачем привели в готовность все три полка на нашем аэродроме, погод-то явно нелетная? — спросил я.
— Да не только на нашем, всю авиацию привели в готовность. Очевидно, на случай улучшения погоды… — После паузы Василяка дополнил: — А черт знает, может, отдельные танки немцев и прорвались к нам в тыл. Ночь ведь, пурга…
Две недели шло сражение по уничтожению окруженных десяти фашистских давизий и одной бригады в районе Корсунь-Шевченковского. Намертво охваченные силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, фашисты сражались поистине со звериным ожесточением. Даже тогда, когда вся территория, занимаемая ими, уже простреливалась нашей артиллерией и надежды на выход из окружения не стало никакой, они ответили огнем на гуманное предложение советского командования сложить оружие.
Безумие. Впрочем, не только безумие, но и дисциплина, жестокая, фанатичная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113