Дверь была слегка приоткрыта, и я, разумеется,
стал подслушивать.
Мелодичный дискант Мортона: - Представьте себе, недавно он изволил
сказать мне "привет".
- Хм! - прогрохотала слоновья глотка Эмори.- Либо он не проснулся
окончательно, либо ты стоял у него на дороге, а он просто хотел, чтобы ты
посторонился!
- По-моему, он даже не узнал меня. Не думаю, что Гэллинджер стал более
сонным, чем обычно, но теперь у него новая игрушка - марсианский язык. Всю
прошлую неделю я дежурил по ночам и каждый раз, когда в три часа проходил
мимо его двери, в комнате бубнил магнитофон. В пять, возвращаясь к себе, я
заставал ту же картину.
- Парень много работает,- неохотно согласился Эмори.- Думаю, он
глотает что-то возбуждающее. Все эти дни взгляд у него остекленевший. Хотя
кто знает, может у поэтов глаза всегда такие.
Здесь в разговор вмешалась Бетти:
- Что бы вы о нем ни думали, мне понадобится минимум год, чтобы просто
вникнуть в то, что он разыскал за три недели. А ведь я лингвист, а не
сочинитель.
Думаю, тяжеловесные чары Бетти так покорили Мортона, что он сложил
оружие.
- В университете нам читали курс современной поэзии,- начал он.- Всего
шесть авторов: Йитс, Паунд, Элиот, Крейн, Стивенс и Гэллинжер. В последний
день семестра профессор в негаданном порыве вдохновения выдал нам: "Шесть,
только шесть имен высечены на скрижалях столетия, и все врата хулы и ада
не одолеют их!" ("Я создал Церковь мою, и врата ада не одолеют ее" (Матф.,
16 18)). Сам я,- продолжил Мортон,- считаю его "Свирель Кришны" и
"Мадригалы" настоящими шедеврами и почел за огромную честь попасть в одну
экспедицию с ним. Ну а с тех пор, как мы с ним встретились, он даже
перекинулся со мной целой дюжиной слов!
Подоспела защита в лице верной Бетти: - Тебе когда-нибудь приходило в
голову, что, быть может, в детстве он страшно стеснялся своей внешности?
Может, он был вундеркиндом, и у него, скорее всего, даже в школе не
нашлось друзей. Он просто очень чувствительный и слишком погружен в себя.
- Погружен? Чувствителен?! - поперхнулся Эмори.- Да этот тип горд, как
Люцифер, это какой-то ходячий агрегат для оскорблений. Вы нажимаете какую-
нибудь кнопку, вроде "привет" или "добрый день", а в ответ тут же
получаете кукиш. Это у него на уровне рефлекса!
Они еще немного позлословили на мой счет и разошлись.
Ну спасибо, мальчишка Мортон, маленький прыщавый знаток! Я никогда не
изучал собственную поэзию, но рад, что кто-то так о ней отозвался. Врата
ада... Хорошо! Может, молитвы моего отца все-таки услышаны и я, кроме
всего прочего, еще и миссионер?
Вот только...
...Только что миссионер без веры, в которую он мог бы обращать
людей?.. У меня есть собственная этическая система и, надо полагать, хоть
какой-то побочный этический продукт она порождает. Но если мне и есть, что
проповедовать,- хотя бы в своих стихах, я никогда не стал бы делать это
перед такими пошляками, как все вы. Можете считать меня образцом
непорядочности, но я к тому же еще и сноб, и для вас не найдется места в
моих Небесах - это частное владение, и сюда приглашаются к обеду Свифт,
Шоу и Петроний Арбитр.
Как славно мы пируем вместе! Истинный пир Трималхиона! И главное блюдо
- Эмори. А тобой, Мортон, мы в лучшем случае заедаем суп!
Я повернулся и присел на стол. У меня возникло желание написать нечто.
Экклезиаст мог один отнять всю ночь. И я решил написать поэму о сто
семнадцатом танце Локара-о розе, летящей за лучом света, овеваемой ветром,
и увядающей, как роза романтика Блейка...
Я взял карандаш и начал.
Когда я положил его на место, я уже любил свою поэму. Она получилась
небольшой, во всяком случае, не больше, чем нужно - Высокий Марсианский
пока не был моим сильным местом. Помучившись немного, я переложил поэму на
английский и благополучно зарифмовал. Возможно, она появится в моей новой
книге. Я дал ей имя Браксы.
На земле, что окрашена в пурпур под веянье ветра, Там где властвует
время, холодного вечера дня, Заморожена жизнь в изначальи своем, но
нетленны Две луны, освещающих путь для полета меня...
Кот и пес в вечной схватке застыли на сумрачном
небе И последний цветок - чаша пламени - клонит
свой стебель...
Отложив исписанный листок, я проглотил таблетку фенобарбитала: меня
шатало от усталости.
Когда на следующий день я показал стихи М'Квайе, она несколько раз их
с большим вниманием перечитала.
- Восхитительно,- сказала она.- Но тут три слова на вашем языке. "Кот"
и "пес". Насколько я понимаю, это два небольших животных, ненавидящих друг
друга согласно традиции. Но что значит "цветок"?
- О,- сказал я.- У вас в языке нет такого понятия. Но вообще-то я имел
в виду земное растение - розу.
- А на что она похожа?
- Ее лепестки обычно огненно-красные. Я назвал это - "чаша пламени".
Еще я хотел передать обжигающий оттенок рыжих волос вместе с огнем жизни.
У розы защищенный шипами стебель, зеленые листья и непередаваемый аромат.
- Мне хотелось бы ее увидеть.
- Думаю, это возможно устроить. Я попробую.
- Пожалуйста, не забудь. Ты...- Она произнесла слово, означающее то ли
пророка, то ли религиозного поэта, вроде Исаии или Локара.- Твоя поэма
замечательна. Я расскажу о ней Браксе.
Я скромно опустил глаза, но был польщен. Это был день торжества, и я
попросил разрешения принести с собой фотокамеру. Мне предстояло скопиро-
вать все их книги, а без аппаратуры я не смог бы выполнить работу
достаточно быстро.
К моему немалому удивлению она согласилась сразу же, я даже
растерялся.
- Ты готов пойти в Храм и выполнить эту работу там? Ты можешь работать
в любое время, которое тебе удобно, кроме тех случаев, когда в Храме идет
служба.
Я кивнул.
- Почел бы за честь.
- Хорошо. Приноси свои приборы, я покажу комнату.
- Вас устроит сегодня после полудня?
- Пожалуйста.
- Тогда я поеду за вещами. И-до скорой встречи...
- Всего доброго.
Я предчувствовал, что осложнить мою жизнь в экспедиции способен только
Эмори. Пока мы болтались на корабле между Землей и Марсом, каждый жаждал
поскорее увидеть марсиан, приколоть их булавками в свои коллекции,
записать все и даже больше о марсианском климате, болезнях, почвах,
политике и грибах (наш ботаник обожал грибы, но был, тем не менее, вполне
приличным малым), а живых марсиан увидели из нас лишь четверо или пятеро.
Все свое время экспедиция тратила на раскопки мертвых городов и их
акрополей. Мы соблюдали правила игры, а марсиане оказались замкнутыми, как
японцы в девятнадцатом столетии. Я предполагал, что удерживать от переезда
меня никто на станет и оказался прав.
Напротив, мне недвусмысленно дали понять, что каждый был бы счастлив
поскорее выпроводить меня отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11