Нет-нет, Леонид, тут надо проявить индивидуальный подход.
— Ну, в общем, — вслух подумал он и вопросительно посмотрел на помощника.
— Вот последняя сводка. — Александров извлек из своего портфеля названное, длиннейший рулон плотно скатанной бумаги. — Садат вчера встречался с двумя американскими дипломатами Дерковицем и Винокуром, тайно, на Асуане.
— Ох, Садат, Садат, — закряхтел от старой болячки Генеральный. — Ох, допрыхается этот Анвар Садат…
Помощник продолжал огорчать:
— Вот к тому же, Леонид Ильич, от нашего человечка, близкого к… ну, к тому, кого называют «американским Александровым-Агентовым», — широчайшая, хотя и закрытым ртом улыбка исказила небольшое лицо специалиста, — ну, вот… стало известно, что возможно невероятное — мирные переговоры Израиля и Египта.
— Ыхыпта? — потрясенный генсек стал вздыматься из кресел. — Да ведь это же всю нашу… всю ее к этим… да ведь надо же ж срочно… стратехыческую оперативку… усех науерх!
— Стратегическая группа уже собрана, Леонид Ильич, — сказал помощник. — Товарищи ждут вас. Как всегда, под курантами.
Уже в стоячей позиции Брежнев подтянул письмишко Велосипедова и написал в левом верхнем углу свое заветное «разобраться». Прости, дорогой уважаемый многоуважаемый товарищ, не до тебя — Ближний Восток из-под носа уплывает. Искренне ваш — Л.Б.
Поднимаясь впереди Александрова по узкой сырой лестнице в комнату под курантами, он остановился на площадке, глянул в бойницу — народ по-прежнему бежал в ГУМ и из ГУМа — и спросил помощничка:
— А скажи, есть такое слово — «ищущесть»?
— Нет такого слова, Леонид Ильич, — быстро и спокойно ответил Александров-Агентов, но внутренне содрогнулся. Надо же придумать такое жутчайшее комсомольское слово — ищущесть!
Что же далее произошло в Спасской башне? До стратегических высот нам, конечно, не добраться, да и никакого желания нет туда карабкаться, а вот в оставленном кабинете генсека мы еще побудем несколько минут вместе с работниками личного секретариата, которые немедленно, как и положено, появились здесь после ухода вождя.
Все, что Брежнев набросал на своем столе, было немедленно собрано до последних мелочей. Затем работники на бронированном лифте низверглись в глубокое подземелье, где, собственно говоря, и располагалось продолжение Брежнева как государственного деятеля, гигантский личный секретариат Генерального Секретаря, или, если можно так выразиться, предводителя всей бессчетной армии секретарей, мудро управляющей секретами нашей большой грубой страны.
Здесь, в подземном центре, все, что набросал за это утро на своем столе Брежнев, поступило в обработку, частично на компьютер, но больше вручную. Такой же участи, разумеется, подверглось и письмо Велосипедова с резолюцией «разобраться».
Там, конечно, работал один американский шпион, который снял копию с этого письма, как, впрочем, и с некоторых других мелочей, и вынес все это хозяйство на поверхность.
В скором времени вся куча поступила на компьютеры большого учреждения в окрестностях Вашингтона, а там, конечно, сидел шпион одного большого телеграфного агентства, который устраивал там еженедельную «утечку». Вот так, собственно говоря, сочинение Игоря Велосипедова, опус 2, размножившись в газетных публикациях, ушло в эфир, а потом легло в виде страничек так называемого «радиоперехвата» (престраннейшая и абсурдная терминология нынче используется в идеологической войне, которая и сама по себе является тяжелой чушью), легло, стало быть, на рабочий стол Жени Гжатского.
Московский «Лабиринт»
Вдруг происходит совершенно невероятное: Спартачок Гизатуллин приглашает меня на футбол. Але, говорит, совершенно случайно лишний билет в Лужники. Колышет?
— Колышет! — кричу я. — Конечно же колышет, Спартак! Еще бы не заколыхало!
И вот мы торопимся в магазин, чтобы запастись перед футболом всем необходимым, и по дороге обсуждаем, кого выставит тренер Зонин в сегодняшнем матче сборной против Югославии, потянет ли Рудаков, и как торчит Хурцилава, и с чем едят этого нового крайка Байдачного, и так далее, как в старые добрые времена, как будто и не было разрыва дружбы.
— У Байдачного ход именно быстрый, — говорю я, — но тактики не понимает, поля не видит, в общем, провинциал. Согласен, Спартак?
— А я тебя вчера слышал, — вдруг говорит Спартак. — В программе «Что пишут американские газеты о Советском Союзе».
У меня, признаюсь, некоторый развал кишечника.
— О чем ты, друг?
— Ну что ты, Гоша, твое же письмо напечатано в газете «Филадельфия инкваерер», ну и по радио пошло в обратном переводе с английского. Здорово рванул, Велосипедов, поздравляю, все точки над игреками поставил, пусть теперь жэ почешут, наследники Сталина. Поздравляю, Гоша, и беру свои слова обратно. Теперь мне твоя политика понятна.
— Да какая же политика, да что ты, Спартачок, да я ведь лично Леониду Ильичу, без всяких газет, даже у Агриппины не перепечатал, от руки в одном экземпляре…
Спартак обнимает меня за плечи, подмигивает, все, говорит, понимаю, и тут я вижу в очереди, почти уже у самых дверей винного магазина, один мужик в сером костюме нам машет — быстрей, быстрей, ребята! Здоровый такой мужик, усики, пробор, что-то нерусское, вдруг вспоминаю — да это же майор милиции Орландо, тот, что освободил из несправедливого заточения, только в штатском.
— Втроем идем с майором, — пояснил Спартак. — Отличный, между прочим, мужик, жертва фашизма и испанского культа личности, младенцем сюда привезен.
Майор пояснил окружающим, что мы стояли, что он предупреждал, что занимал на троих. Кто-то из непонятливых, конечно, начинает базарить, дескать, не вы одни на футбол опаздываете, но тут ему дают понять, что непростой человек в очереди стоит, а майорского чину, мог бы и вообще не стоять, а сзаду зайти. В общем, мы берем пару «Кубанской», пару «Солнцедара», и дюжину пива Шура обеспечивает персонально для майора Орландо, нет сомнения, популярный мужик.
По дороге в такси майор Орландо рассказал немного о себе:
— Я был в младенческом возрасте вывезен из горящей Барселоны, вот поэтому ненавижу тоталитаризм во всех его проявлениях. Вы понимаете, мальчики? Надеюсь, что понят правильно. Я, между прочим, Игорь, слышал вчера ваше письмо в «Программе для полуночников» и поздравляю. У нас сегодня в подразделении ребята обменивались мнениями по вашему письму, большинству нравится. Вы, надеюсь, не против милиции? Порядок надо охранять везде, говорят, что даже город Нью-Йорк нуждается в нашем советском опыте. Простите меня, Спартак и Игорь, я вот хочу сказать немного о себе, чтобы не было неясностей. К сожалению, своих родителей в Испании я не знаю, а воспитала Густаво Орландо русская женщина Капитолина Васильевна Онегина, вот почему я ненавижу колхозную систему и другие пережитки сталинизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Ну, в общем, — вслух подумал он и вопросительно посмотрел на помощника.
— Вот последняя сводка. — Александров извлек из своего портфеля названное, длиннейший рулон плотно скатанной бумаги. — Садат вчера встречался с двумя американскими дипломатами Дерковицем и Винокуром, тайно, на Асуане.
— Ох, Садат, Садат, — закряхтел от старой болячки Генеральный. — Ох, допрыхается этот Анвар Садат…
Помощник продолжал огорчать:
— Вот к тому же, Леонид Ильич, от нашего человечка, близкого к… ну, к тому, кого называют «американским Александровым-Агентовым», — широчайшая, хотя и закрытым ртом улыбка исказила небольшое лицо специалиста, — ну, вот… стало известно, что возможно невероятное — мирные переговоры Израиля и Египта.
— Ыхыпта? — потрясенный генсек стал вздыматься из кресел. — Да ведь это же всю нашу… всю ее к этим… да ведь надо же ж срочно… стратехыческую оперативку… усех науерх!
— Стратегическая группа уже собрана, Леонид Ильич, — сказал помощник. — Товарищи ждут вас. Как всегда, под курантами.
Уже в стоячей позиции Брежнев подтянул письмишко Велосипедова и написал в левом верхнем углу свое заветное «разобраться». Прости, дорогой уважаемый многоуважаемый товарищ, не до тебя — Ближний Восток из-под носа уплывает. Искренне ваш — Л.Б.
Поднимаясь впереди Александрова по узкой сырой лестнице в комнату под курантами, он остановился на площадке, глянул в бойницу — народ по-прежнему бежал в ГУМ и из ГУМа — и спросил помощничка:
— А скажи, есть такое слово — «ищущесть»?
— Нет такого слова, Леонид Ильич, — быстро и спокойно ответил Александров-Агентов, но внутренне содрогнулся. Надо же придумать такое жутчайшее комсомольское слово — ищущесть!
Что же далее произошло в Спасской башне? До стратегических высот нам, конечно, не добраться, да и никакого желания нет туда карабкаться, а вот в оставленном кабинете генсека мы еще побудем несколько минут вместе с работниками личного секретариата, которые немедленно, как и положено, появились здесь после ухода вождя.
Все, что Брежнев набросал на своем столе, было немедленно собрано до последних мелочей. Затем работники на бронированном лифте низверглись в глубокое подземелье, где, собственно говоря, и располагалось продолжение Брежнева как государственного деятеля, гигантский личный секретариат Генерального Секретаря, или, если можно так выразиться, предводителя всей бессчетной армии секретарей, мудро управляющей секретами нашей большой грубой страны.
Здесь, в подземном центре, все, что набросал за это утро на своем столе Брежнев, поступило в обработку, частично на компьютер, но больше вручную. Такой же участи, разумеется, подверглось и письмо Велосипедова с резолюцией «разобраться».
Там, конечно, работал один американский шпион, который снял копию с этого письма, как, впрочем, и с некоторых других мелочей, и вынес все это хозяйство на поверхность.
В скором времени вся куча поступила на компьютеры большого учреждения в окрестностях Вашингтона, а там, конечно, сидел шпион одного большого телеграфного агентства, который устраивал там еженедельную «утечку». Вот так, собственно говоря, сочинение Игоря Велосипедова, опус 2, размножившись в газетных публикациях, ушло в эфир, а потом легло в виде страничек так называемого «радиоперехвата» (престраннейшая и абсурдная терминология нынче используется в идеологической войне, которая и сама по себе является тяжелой чушью), легло, стало быть, на рабочий стол Жени Гжатского.
Московский «Лабиринт»
Вдруг происходит совершенно невероятное: Спартачок Гизатуллин приглашает меня на футбол. Але, говорит, совершенно случайно лишний билет в Лужники. Колышет?
— Колышет! — кричу я. — Конечно же колышет, Спартак! Еще бы не заколыхало!
И вот мы торопимся в магазин, чтобы запастись перед футболом всем необходимым, и по дороге обсуждаем, кого выставит тренер Зонин в сегодняшнем матче сборной против Югославии, потянет ли Рудаков, и как торчит Хурцилава, и с чем едят этого нового крайка Байдачного, и так далее, как в старые добрые времена, как будто и не было разрыва дружбы.
— У Байдачного ход именно быстрый, — говорю я, — но тактики не понимает, поля не видит, в общем, провинциал. Согласен, Спартак?
— А я тебя вчера слышал, — вдруг говорит Спартак. — В программе «Что пишут американские газеты о Советском Союзе».
У меня, признаюсь, некоторый развал кишечника.
— О чем ты, друг?
— Ну что ты, Гоша, твое же письмо напечатано в газете «Филадельфия инкваерер», ну и по радио пошло в обратном переводе с английского. Здорово рванул, Велосипедов, поздравляю, все точки над игреками поставил, пусть теперь жэ почешут, наследники Сталина. Поздравляю, Гоша, и беру свои слова обратно. Теперь мне твоя политика понятна.
— Да какая же политика, да что ты, Спартачок, да я ведь лично Леониду Ильичу, без всяких газет, даже у Агриппины не перепечатал, от руки в одном экземпляре…
Спартак обнимает меня за плечи, подмигивает, все, говорит, понимаю, и тут я вижу в очереди, почти уже у самых дверей винного магазина, один мужик в сером костюме нам машет — быстрей, быстрей, ребята! Здоровый такой мужик, усики, пробор, что-то нерусское, вдруг вспоминаю — да это же майор милиции Орландо, тот, что освободил из несправедливого заточения, только в штатском.
— Втроем идем с майором, — пояснил Спартак. — Отличный, между прочим, мужик, жертва фашизма и испанского культа личности, младенцем сюда привезен.
Майор пояснил окружающим, что мы стояли, что он предупреждал, что занимал на троих. Кто-то из непонятливых, конечно, начинает базарить, дескать, не вы одни на футбол опаздываете, но тут ему дают понять, что непростой человек в очереди стоит, а майорского чину, мог бы и вообще не стоять, а сзаду зайти. В общем, мы берем пару «Кубанской», пару «Солнцедара», и дюжину пива Шура обеспечивает персонально для майора Орландо, нет сомнения, популярный мужик.
По дороге в такси майор Орландо рассказал немного о себе:
— Я был в младенческом возрасте вывезен из горящей Барселоны, вот поэтому ненавижу тоталитаризм во всех его проявлениях. Вы понимаете, мальчики? Надеюсь, что понят правильно. Я, между прочим, Игорь, слышал вчера ваше письмо в «Программе для полуночников» и поздравляю. У нас сегодня в подразделении ребята обменивались мнениями по вашему письму, большинству нравится. Вы, надеюсь, не против милиции? Порядок надо охранять везде, говорят, что даже город Нью-Йорк нуждается в нашем советском опыте. Простите меня, Спартак и Игорь, я вот хочу сказать немного о себе, чтобы не было неясностей. К сожалению, своих родителей в Испании я не знаю, а воспитала Густаво Орландо русская женщина Капитолина Васильевна Онегина, вот почему я ненавижу колхозную систему и другие пережитки сталинизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50