На Александровском вокзале волновалась неоглядная толпа. Газеты свое дело сделали. Москвичи, узнав о прибытии в столицу страшноватого, загадочного генерала, повалили за Тверскую заставу. Наплыв народа оказался столь велик, что начальство растерялось. Опасались уличных эксцессов. Керенский болезненно морщился. Чрезмерный интерес москвичей к Корнилову Керенский ощущал как личное оскорбление.
Утром 13 августа к Большому театру никто не подошел. Все, в том числе и участники Московского совещания, устремились на вокзал.
В несколько рядов стояло юнкерское оцепление. В здание вокзала пропускали немногих.
Пуская клубы пара, локомотив так протащил состав, что вагон главковерха остановился прямо против распахнутых вокзальных дверей. Изумляя встречавших, выскочили необыкновенно колоритные текинцы и выстроились в линию. От их боевого вида у москвичей затеплились сердца. Ах и молодцы! Молодец генерал! Сейчас потребны именно такие люди! На перроне, очищенном от любопытных, богатейшая купчиха Морозова, дебелая, осанистая, в простонародном платочке на голове, тяжко опустилась на колени и простерла руки к долгожданному вагону.
Внезапно возникнув в дверях вагона, Корнилов казался приподнятым над толпой. В глаза бросилось генеральское убранство его мундира: широкие погоны, два Георгиевских креста (один на шее, другой на груди) и густые нити аксельбантов, свисавших с правого плеча. Фуражка, по обыкновению, надвинута на глаза.
Толпа взревела и кинулась к подножию вагона. Первыми были юнкера из оцепления.
Вскинутый на молодые плечи, Лавр Георгиевич поплыл в высокие вокзальные двери, затем его вынесли на площадь. Растерянный, он держал свою фуражку в откинутой руке. Его голова с короткой солдатской стрижкой была по-домашнему седа, белеса. Он вертел ею во все стороны. Ему было неловко на плечах, он пытался опереться, но тут же его рука оказывалась схвачена, и к ней прилипали чьи-то горячие, влажные губы. Внизу переталкивались юнкера, хватая его ноги в голенищах и водружая их себе на плечи.
Массовый психоз восторга перекинулся с площади на широкую Тверскую. Автомобиль с Корниловым пробирался медленно. Сторонились встречные извозчики. Люди в колясках вскакивали и таращились на скудную фигурку в генеральском мундире.
Прямо с вокзала Лавр Георгиевич проехал к часовне Иверской Божьей Матери, затем в кремлевский Успенский собор. Это был рассчитанный царский поступок. Центр Москвы бурлил. Из уст в уста передавалось: «Он молится!»
В этот день Лавр Георгиевич так и не показался в Большом театре. Он вернулся на вокзал и заперся в своем вагоне под охраной текинцев.
Вечером в корниловский вагон на Александровском вокзале началось паломничество. Хаджиев, начальник конвоя, потерял голову. Корнилов принимал не всех. До своего завтрашнего выступления в Большом театре он предпочел бы вообще ни с кем не разговаривать. И все же нескольких человек пришлось впустить в вагон.
С генералом Алексеевым он постарался не выказывать былой обиды. Старика обманули, обвели вокруг пальца… но это общая беда людей, неискушенных в подлостях. Зато заложил основы «Союза офицеров», организации боевой и деятельной. И Лавр Георгиевич с благодарностью вспомнил о Новосильцове.
Алексеев, сознавая свою виноватость во всем происходящем, держался подчиненно. Все же он не удержался и предостерег Корнилова. Как недавний начальник штаба Ставки, работавший с самим государем, он до сих пор имел множество преданных людей. Буквально накануне Московского совещания ему стало известно, что 3-й Конный корпус генерала Крымова стал грузиться в эшелоны. Снялась с мест дислокации и Туземная дивизия под командованием князя Багратиона. А в районе между Выбор-гом и Белоостровом принялись выгружаться части 5-й Кавказской дивизии из состава 1-го Конного корпуса… Человек искушенный, генерал Алексеев понимал, что начал осуществляться тайный план Ставки в Могилеве. Действуют соображения не столько стратегические, сколько политические. Поэтому он счел своим долгом подать Корнилову совет: заранее приготовиться к злобным обвинительным расспросам.
Встреча старых сослуживцев протекала мирно. Генерал Алексеев своим внезапным посещением первым сделал шаг к необходимому примирению. Лавр Георгиевич, тронутый этим поступком, предложил Алексееву вообще возглавить Белое движение. Начало положено – создан «Союз офицеров». Алексеев решительно замотал головой: стар, немощен, на роль диктатора совершенно не пригоден. Лавр Георгиевич усмехнулся своим мыслям и не стал настаивать.
Поздно ночью пожаловал Милюков. Он был грузен, краснолиц, с совершенно белой головой. Держался в вагоне так, словно они виделись совсем недавно. Сразу же заговорил о том, что близится момент открытого конфликта с Временным правительством, и сообщил, что Центральный Комитет кадетской партии высказался за переход кадетов на сторону военных. В то же время он опасался, как бы противостояние не приняло «насильственный и кровавый характер». В чем спасение от крови и насилия? Он предлагал дуумвират: Керенский плюс Корнилов. И никаких третьих лиц!
«Опоздал…» – усмехнулся Лавр Георгиевич.
Ночь прошла без сна. Лавр Георгиевич задремывал и просыпался от гортанных окриков часовых. Утром Хаджиев принес закопченный котелок, снятый прямо с огня. Он приготовил «ул-лы-бояру» крепчайшего чая, заваренного так, как это принято на холодных песчаных становищах кочевников в разгар зимы. Обжигая губы, Корнилов выпил две громадные кружки и сразу ощутил, как просветлело в голове.
В полдень автомобиль доставил его к Больпюму театру. Издали он увидел почетный караул юнкеров. Коридором по пути к колоннам выстроился ударный женский батальон. Верховский, назначенный командовать Московским военным округом, встретил Корнилова рапортом.Корнилов быстро пересек громадный вестибюль театра в окружении текинцев. Народу почти не было, все сидели в зале. Генерал появился в ложе, и по залу пронеслось движение. Головы завертелись. Лавр Георгиевич поместился так, чтобы его не было видно снизу. На сцене за большим столом сидели бороды, лысины, сюртуки и военные мундиры. Корнилов узнал зеленую фигуру Керенского с длинным лицом. Премьер-министр опасался неизбежного восторга и с беспокойством посматривал на корниловскую ложу.
На сцене в это время, у самой рампы, совершалось театральное братание. Комиссар Бубликов, тот самый, что в марте арестовывал царя, обнимался с Церетели. Они сплелись в объятиях и, поглядывая в зал, не разнимали рук. Им аплодировали: слева – сдержанно, справа – довольно бурно. Игрался хорошо продуманный спектакль: происходило историческое примирение давних политических противников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185