«Первый день лета», — крикнул я весело.
«Черта с два, — каркнул в ответ Бальтазар. — Посмотри-ка на дымку. И утро жаркое, слишком жаркое. Я уже поспорил с Клеа на тысячу пиастров, что к обеду соберется гроза».
«Вечно скажет какую-нибудь гадость», — улыбнулась Клеа.
«Я знаю мою Александрию», — сказал Бальтазар.
Так, балагуря и пересмеиваясь, мы тронулись в путь, и Клеа заняла свое привычное место у румпеля. В гавани ветра, почитай, не было вовсе, и яхта еле-еле плелась, несомая к выходу в море лишь несильным здешним течением. Мы прошлись вразвалочку по фарватеру мимо лайнеров и боевых кораблей, под гротом, вот только что совсем не обвисшим, пока не поравнялись с серыми многоугольниками фортов у самого выхода из гавани. Здесь вода никогда не бывала спокойной, течение сталкивалось с приливной волной, и мы какое-то время рыскали по сторонам и болтались на мертвой зыби, покуда яхта наконец не поймала ветер, не накренилась резко и не легла на верный курс. Мы заскользили над морской поверхностью, как большая летучая рыба, звездой вписавшись в геральдическое поле неба. Я лежал на палубе, глядел сквозь паруса на золотой диск солнца и слушал, как волны ударяют в элегантные обводы яхты. Бальтазар мурлыкал что-то себе под нос. Загорелая ладошка Клеа с этакой нарочитой небрежностью лежала на румпеле. И паруса набиты ветром. Есть особенная, греющая душу прелесть в маленьких парусных судах в хорошую погоду. Теплое солнце, сильный, ровный ветер, прохладные — едва-едва — прикосновения соленых брызг — букет изысканный, и я вбирал его в себя в немом восторге. Мы зашли подальше на восток, чтобы лечь потом на другой галс и подойти прямо к берегу. Мы столько раз успели отработать этот маневр, что он уже стал второй натурой Клеа: идя на полной скорости прямо на скалу, выждать нужный момент и свернуть в затишку, на тихую ровную воду, чтоб парус повис, чуть подрагивая, как ресницы, прикрывшие глаз; я тут же убирал его и спрыгивал на берег, швартовался…
«Ловко это у вас получается, — сказал, одобрительно качнув головой, Бальтазар и шагнул прямо в воду. — Боже ж ты мой! Тепло, как в раю!»
«А я тебе что говорила!» — сказала Клеа, копаясь в рундуке.
«Что лишний раз подтверждает мою полную правоту — насчет грозы».
И, как ни странно, в этот самый миг откуда-то издалека донеся явственный громовой раскат — и ни облачка от горизонта до горизонта. «Ну, что я говорил, — в голосе у Бальтазара звякнула торжественная нота. — Мы все тут промокнем до нитки, а ты, голубушка, будешь мне еще и денег должна».
«Мы еще посмотрим».
«Это береговая батарея», — сказал я.
«Чушь собачья», — ответил Бальтазар.
Итак, мы пришвартовались и выгрузили на берег припасы. Бальтазар в благодушнейшем из настроений улегся на спину, надвинув шляпу на глаза. Нет, купаться он не станет, и вообще пловец из него никакой, так что мы с Клеа, как всегда, вдвоем ушли в знакомую лагуну, в первый раз за столько месяцев. Ничего не изменилось. Часовые были на посту, шушукались о чем-то беззвучно, собравшись в полукруг, хотя беспокойное зимнее море и отнесло их чуть в сторону, ближе к обломкам судна. Мы поприветствовали их не без иронии, но весьма уважительно, и в этих древних жестах и в странных — под водой — улыбках узнали отблеск прежних радостей, хотя бы просто оттого, что мы вот так же плыли — вдвоем и вместе. Как будто кровь опять нашла дорогу и заструилась в жилах — пережатых, сухих, пустых. Я поймал ее за пятку и запустил кувырком через голову в сторону мертвых, и она, вильнув, как рыба, вбок, отплатила мне той же монетой: зашла со спины и толкнула что было сил меня — вниз, себя же — наверх, к воздуху и свету, прежде чем я успел ее, хулиганку, перехватить. Вот там-то, в тот самый миг, образ Клеа, плывущей по спирали вверх (и волосы клубятся за спиной), вернулся и занял прежнее место. Время вернуло ее нетронутой, цельной, «взаправдашней, как Муза, Муза Города, чьи серые глаза…» — если вспомнить стих по-гречески. Едва ее пальцы коснулись коротким и точным движением моего плеча, со дна встало все наше прошлое лето.
А потом сидеть, как прежде, на солнышке и потягивать красное сент-менасское вино, пока она ломает на куски длинный ржаной батон или тянется вот за тем особенным кусочком сыра или веткой фиников. Покуда Бальтазар в полудреме глаголет о виноградниках Аммона, о королях Королевства Острог и о королевских битвах, о мареотийских винах, воздействию которых не история, но Гораций, известный сплетник, приписывал разного рода странности в характере Клеопатры… («История прощает все и все готова объяснить — даже то, чего мы сами простить себе не в состоянии».)
День такой безветренный и жаркий, а мы лежали на горячих голышах; и наконец — к восторгу Бальтазара и некоторой растерянности Клеа — дала о себе знать предсказанная им гроза, для начала явив эдаким герольдом огромное иссиня-черное облако, мигом накатившееся с востока и обложившее Город. И так же внезапно — как каракатица, когда она в испуге выпускает облачко чернил и вода мутнеет вокруг в мгновение ока, — сверкающей плотной пеленой на Город обрушился дождь, загромыхал гром, раскатился, треснул еще и еще. При каждом новом ударе Бальтазар восторженно хлопал в ладоши — не только оттого, что оказался прав, но также и потому, что мы-то сидели здесь, на пляже, в тепле, на солнышке, ели апельсины и пили вино над тихой голубой лагуной.
«Хватит каркать», — сурово сказала Клеа.
То была одна из странных местных весенних гроз, которые обязаны своим рождением резкому контрасту температур между землей и морем. Они способны за несколько секунд превратить городскую улицу в бурлящий горный поток, но полчаса для них — крайний срок. Налетит вдруг ветер, и туча тут же свалится за горизонт, как не было ее. «И, помяните мое слово, — сказал Бальтазар, опьяненный собственным провидческим даром, — к тому времени, как мы вернемся в гавань, все будет снова сухо, суше не бывает».
Но тут сей странный день одарил и порадовал нас еще одним явлением природы — нечастым в здешних водах летом: скорее это случается поздней осенью, когда в ожидании зимних штормов барометр вдруг резко падает… Вода в лагуне потемнела и словно сгустилась, а потом набухла изнутри фосфоресцирующим призрачным светом. Первой заметила свечение Клеа. «Смотрите, — крикнула она, бултыхнув ногами в мелкой прибрежной воде и разбудив целый сонм мелких суетливых искр. — Фосфоресцирует!» Бальтазар начал было излагать что-то уж слишком умное насчет организмов, вызывающих подобный феномен, но мы уже его не слушали — мы оба упали в воду бок о бок, головой вперед и круто пошли вниз, волшебно преображенные в две огненные фигуры, и крохотные молнии слетали на ходу с пальцев наших рук и ног, а около лиц бушевало пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87