Но господь посылает нам такие испытания для того лишь, чтобы мы научились их преодолевать. Возможно, жизнь в этом краю слишком легкая, вот люди и изнежились. Поверьте мне, Гийон, из этих испытаний мы выйдем только крепче и чище.
Матье захотелось рассказать ему о своей жизни, о жене и о других – о тех, кто умер у него на глазах, потому что кормить их было нечем и ухаживать за ними некому. Вот спросить бы сейчас у священника, чем прогневали господа бога те, что погибли ужасной смертью в горящих деревнях, но он не решился. Он ведь был только возчик. И куда больше привык к лошадям, чем к людям. Он легко нашел бы слова, если б говорил с лошадьми, но беседовать со священником – совсем другое дело. А тем более с таким, который до того красно рассказывает про страну, про людей, про их жизнь, прямо заслушаешься.
А иезуит все говорил и говорил о Конте, каким оно было когда-то, – о Конте, простиравшемся от Монбельяра до земель епископа Базельского, от Невшателя до кантона Во, рассуждал то про Савойю, то про Бургундию, так что вознице вдруг захотелось спросить – уж не на крыльях ли он летает. Сам-то Матье Гийон в мирные времена исколесил вдоль и поперек этот край, но при лошадях, запряженных в огромные, доверху груженные повозки. Час за часом, ценою тяжких усилий поглощал он дорожные версты. И никогда не видел землю Конте такой, какой она открывалась этому священнику, который будто смотрел на нее с высоты птичьего полета, когда дороги, деревни, реки, мосты, возделанные поля и леса сливаются воедино и начинают походить на человеческое лицо, на котором читаются все горести людские.
Матье понимал не все из того, что говорил священник, но слушать его было приятно. И речи эти настолько увлекли возницу, что он забыл, куда идет.
Улицы все еще были почти пусты; пока они шли через город к площади мэрии, им встретились лишь двое-трое горожан да столько же солдат и ополченцев.
В прежние счастливые времена в такой час на этой широкой площади жизнь била ключом. Повозки, всадники и пешие, торговцы, работники и ремесленники – все шли и ехали сюда, едва займется рассвет. В это же утро здесь не было никого, кроме них троих, и шаги их звонко отдавались в безлюдной пустоте. Солдат, неподвижно стоявший у входа в мэрию, казался в рассветных сумерках каменным истуканом. Справа, у стены, дожидалась кого-то огромная, четырехколесная повозка с поднятыми оглоблями. Ни дуги, ни боковых решеток у нее не было, а под вылинявшей, плохо натянутой парусиной угадывался груз бочек и мешков.
Отец Буасси, указав на повозку, заметил:
– Похоже, эту повозку нам придется взять с собой.
Стражник исчез под сводами мэрии и почти тут же вернулся с высоким сухопарым стариком в черном, наглухо застегнутом плаще и рыжих кожаных сапогах. Повернувшись к Матье, который никогда прежде его не видел, человек этот резким голосом произнес:
– Тебе повезло, Гийон. В другом городе тебя бы повесили или пристрелили. Ты ведь пришел к нам в Сален, не сказав, от чего умерла твоя жена.
– Но она же не от…
Иезуит крепко сжал запястье Матье и сказал старику:
– Господин советник, не столь уж это важно, от чего умерла его жена. Мы с Гийоном настроены одинаково. Он по доброй воле готов идти в бараки и помочь там.
Тонкие губы советника раздвинулись, приоткрыв желтоватые зубы. Он усмехнулся и, дернув подбородком в сторону стражника, сказал:
– По доброй воле и в сопровождении солдата!
– Гийон не знал, что наверху нужны люди. Но как только услышал, что там ждут могильщика, тут же сказал, что может выполнять эту работу. Спросите у него.
Отец Буасси повернулся и посмотрел на стражника.
Тот, поколебавшись секунду, подтвердил:
– Так и есть, господин советник.
– Тогда стражник может не идти с вами. Оно и к лучшему, потому что у меня здесь не так уж много здоровых людей.
– Как бы то ни было, я отвечаю перед вами за Гийона, – заверил его иезуит.
– Благодарю вас, отец мой, – сказал советник. – Пусть Гийон запрягает. А я тем временем изготовлю вам пропускной лист.
– Да хранит господь ваш город.
– Благодарю, отец мой. Я сообщу вашему настоятелю, что вы пошли в наши бараки.
Советник ушел в сопровождении стражника, а Гийон направился в конюшню. Там стояла одна-единственная кобыла, которая прежде, видимо, была вполне крепкой, но теперь явно ослабела от недоедания. Матье отвязал ее и подвел к повозке, где отец Буасси укладывал под парусину свою дорожную сумку.
– Ежели весь этот воз должна тащить вот эта животина, мы не скоро наверху будем.
Отец Буасси усмехнулся и потрепал кобылу по холке.
– Ну вот, вам уже не терпится поскорее туда добраться, – сказал он. – Если бы советник вас слышал, он бы окончательно успокоился.
Вернулся стражник и протянул священнику бумагу.
– Кроме этой животины, ничего у вас нет? – спросил Гийон.
– Скажи спасибо, что тебя самого не запрягли, – ухмыльнулся стражник.
Гийон пожал плечами, подтянул подпругу, а когда обернулся, стражника уже не было. Видя, что Матье ищет глазами стражника, отец Буасси со смехом заметил:
– Решил не задерживаться… Он уверен, понимаете ли, что в вас сидит зараза.
– Господи боже мой, да на этой кляче мы ни в жизнь не доедем.
– Не поминайте имя господа всуе и трогайтесь в путь.
– А вы не сядете, святой отец?
– Нет, сейчас я предпочитаю идти пешком. Ну, двинулись. Мне не терпится выйти из этого города.
Возница внимательно посмотрел на священника, но взор того был по-прежнему ясен и невозмутим. И все же Гийон решил, что неспроста это – поначалу иезуит солгал, чтобы избавиться от охраны, а теперь торопится выйти из города. Он взял кнут, заткнутый за передок повозки, щелкнул им, а левой рукой сгреб вожжи, чтоб сподручней было править кобылой. Стук ее копыт и грохот железных ободьев заполнили всю улицу.
– Ну что, приятно снова заниматься своим делом? – заметил отец Буасси.
– А вы прямо мысли мои читаете. Ведь как щелкнул кнут и завертелись колеса, я как раз об этом подумал.
– Иначе и быть не могло. Вы – возница. И сейчас вновь вернулись к привычному занятию… Но я просил уже вас не поминать имя господа всуе.
Свернув налево, на Гальвозскую дорогу, они сразу опознали городские ворота по густым клубам серого дыма, поднимавшегося от костра, который жгли стражники, чтобы не подпустить к себе болезнь. Указав на дым, что стлался над городом и наискось перерезал долину, священник сказал:
– Только что ветер дул с востока, а теперь подул с севера. Сейчас середина ноября, и, если этот ветер удержится, начнутся холода. А с холодами и эпидемии придет конец. Давно замечено, что зима без труда расправляется с эпидемиями.
Дорога полого спускалась под откос, и кобыла шла резво. Путники добрались до заставы, где два стражника, стоя возле костра, разведенного в основании редута, швыряли время от времени в огонь еловые и можжевеловые ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Матье захотелось рассказать ему о своей жизни, о жене и о других – о тех, кто умер у него на глазах, потому что кормить их было нечем и ухаживать за ними некому. Вот спросить бы сейчас у священника, чем прогневали господа бога те, что погибли ужасной смертью в горящих деревнях, но он не решился. Он ведь был только возчик. И куда больше привык к лошадям, чем к людям. Он легко нашел бы слова, если б говорил с лошадьми, но беседовать со священником – совсем другое дело. А тем более с таким, который до того красно рассказывает про страну, про людей, про их жизнь, прямо заслушаешься.
А иезуит все говорил и говорил о Конте, каким оно было когда-то, – о Конте, простиравшемся от Монбельяра до земель епископа Базельского, от Невшателя до кантона Во, рассуждал то про Савойю, то про Бургундию, так что вознице вдруг захотелось спросить – уж не на крыльях ли он летает. Сам-то Матье Гийон в мирные времена исколесил вдоль и поперек этот край, но при лошадях, запряженных в огромные, доверху груженные повозки. Час за часом, ценою тяжких усилий поглощал он дорожные версты. И никогда не видел землю Конте такой, какой она открывалась этому священнику, который будто смотрел на нее с высоты птичьего полета, когда дороги, деревни, реки, мосты, возделанные поля и леса сливаются воедино и начинают походить на человеческое лицо, на котором читаются все горести людские.
Матье понимал не все из того, что говорил священник, но слушать его было приятно. И речи эти настолько увлекли возницу, что он забыл, куда идет.
Улицы все еще были почти пусты; пока они шли через город к площади мэрии, им встретились лишь двое-трое горожан да столько же солдат и ополченцев.
В прежние счастливые времена в такой час на этой широкой площади жизнь била ключом. Повозки, всадники и пешие, торговцы, работники и ремесленники – все шли и ехали сюда, едва займется рассвет. В это же утро здесь не было никого, кроме них троих, и шаги их звонко отдавались в безлюдной пустоте. Солдат, неподвижно стоявший у входа в мэрию, казался в рассветных сумерках каменным истуканом. Справа, у стены, дожидалась кого-то огромная, четырехколесная повозка с поднятыми оглоблями. Ни дуги, ни боковых решеток у нее не было, а под вылинявшей, плохо натянутой парусиной угадывался груз бочек и мешков.
Отец Буасси, указав на повозку, заметил:
– Похоже, эту повозку нам придется взять с собой.
Стражник исчез под сводами мэрии и почти тут же вернулся с высоким сухопарым стариком в черном, наглухо застегнутом плаще и рыжих кожаных сапогах. Повернувшись к Матье, который никогда прежде его не видел, человек этот резким голосом произнес:
– Тебе повезло, Гийон. В другом городе тебя бы повесили или пристрелили. Ты ведь пришел к нам в Сален, не сказав, от чего умерла твоя жена.
– Но она же не от…
Иезуит крепко сжал запястье Матье и сказал старику:
– Господин советник, не столь уж это важно, от чего умерла его жена. Мы с Гийоном настроены одинаково. Он по доброй воле готов идти в бараки и помочь там.
Тонкие губы советника раздвинулись, приоткрыв желтоватые зубы. Он усмехнулся и, дернув подбородком в сторону стражника, сказал:
– По доброй воле и в сопровождении солдата!
– Гийон не знал, что наверху нужны люди. Но как только услышал, что там ждут могильщика, тут же сказал, что может выполнять эту работу. Спросите у него.
Отец Буасси повернулся и посмотрел на стражника.
Тот, поколебавшись секунду, подтвердил:
– Так и есть, господин советник.
– Тогда стражник может не идти с вами. Оно и к лучшему, потому что у меня здесь не так уж много здоровых людей.
– Как бы то ни было, я отвечаю перед вами за Гийона, – заверил его иезуит.
– Благодарю вас, отец мой, – сказал советник. – Пусть Гийон запрягает. А я тем временем изготовлю вам пропускной лист.
– Да хранит господь ваш город.
– Благодарю, отец мой. Я сообщу вашему настоятелю, что вы пошли в наши бараки.
Советник ушел в сопровождении стражника, а Гийон направился в конюшню. Там стояла одна-единственная кобыла, которая прежде, видимо, была вполне крепкой, но теперь явно ослабела от недоедания. Матье отвязал ее и подвел к повозке, где отец Буасси укладывал под парусину свою дорожную сумку.
– Ежели весь этот воз должна тащить вот эта животина, мы не скоро наверху будем.
Отец Буасси усмехнулся и потрепал кобылу по холке.
– Ну вот, вам уже не терпится поскорее туда добраться, – сказал он. – Если бы советник вас слышал, он бы окончательно успокоился.
Вернулся стражник и протянул священнику бумагу.
– Кроме этой животины, ничего у вас нет? – спросил Гийон.
– Скажи спасибо, что тебя самого не запрягли, – ухмыльнулся стражник.
Гийон пожал плечами, подтянул подпругу, а когда обернулся, стражника уже не было. Видя, что Матье ищет глазами стражника, отец Буасси со смехом заметил:
– Решил не задерживаться… Он уверен, понимаете ли, что в вас сидит зараза.
– Господи боже мой, да на этой кляче мы ни в жизнь не доедем.
– Не поминайте имя господа всуе и трогайтесь в путь.
– А вы не сядете, святой отец?
– Нет, сейчас я предпочитаю идти пешком. Ну, двинулись. Мне не терпится выйти из этого города.
Возница внимательно посмотрел на священника, но взор того был по-прежнему ясен и невозмутим. И все же Гийон решил, что неспроста это – поначалу иезуит солгал, чтобы избавиться от охраны, а теперь торопится выйти из города. Он взял кнут, заткнутый за передок повозки, щелкнул им, а левой рукой сгреб вожжи, чтоб сподручней было править кобылой. Стук ее копыт и грохот железных ободьев заполнили всю улицу.
– Ну что, приятно снова заниматься своим делом? – заметил отец Буасси.
– А вы прямо мысли мои читаете. Ведь как щелкнул кнут и завертелись колеса, я как раз об этом подумал.
– Иначе и быть не могло. Вы – возница. И сейчас вновь вернулись к привычному занятию… Но я просил уже вас не поминать имя господа всуе.
Свернув налево, на Гальвозскую дорогу, они сразу опознали городские ворота по густым клубам серого дыма, поднимавшегося от костра, который жгли стражники, чтобы не подпустить к себе болезнь. Указав на дым, что стлался над городом и наискось перерезал долину, священник сказал:
– Только что ветер дул с востока, а теперь подул с севера. Сейчас середина ноября, и, если этот ветер удержится, начнутся холода. А с холодами и эпидемии придет конец. Давно замечено, что зима без труда расправляется с эпидемиями.
Дорога полого спускалась под откос, и кобыла шла резво. Путники добрались до заставы, где два стражника, стоя возле костра, разведенного в основании редута, швыряли время от времени в огонь еловые и можжевеловые ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65