— Ляг поудобнее, Присцилла. Дай я поправлю тебе подушки.
— Возьми меня за руку, Брэдли.
— Я и держу тебя за руку.
— Если хочешь убить себя, это признак сумасшествия?
— Нет. И ты вовсе не хочешь убить себя. У тебя просто депрессия.
— Депрессия! Если бы ты только знал, каково это — быть на моем месте! У меня такое чувство, будто я сделана из старых тряпок — труп из тряпок. О Брэдли, не уходи от меня, я сойду с ума в темноте.
— Помнишь, когда мы были совсем маленькие, мы просили маму, чтобы она не ложилась спать и всю ночь нас сторожила? Она соглашалась, и мы сразу же засыпали, а она тихонько уходила.
— И ночник. Брэдли, может быть, мне можно поставить ночник?
— У меня нет ночника, и сейчас уже поздно. Завтра я тебе достану. Тут лампа, у кровати, можешь включить, когда захочешь.
— У Кристиан над дверью такое полукруглое окно, и в него падал свет из коридора.
— Я оставлю дверь приоткрытой, тебе будет виден свет с лестницы.
— Я просто умру от страха в темноте, мысли мои меня убьют.
— Послушай, Присцилла, я послезавтра уезжаю из города работать. Ненадолго. Тебя я поручу Фрэнсису…
— Нет, нет, нет! Брэдли, не уезжай, не оставляй меня, может прийти Роджер…
— Он не может прийти, я это точно знаю.
— Если он придет, — я умру от стыда и страха… О, моя жизнь так ужасна, мое существование так страшно, ты не можешь себе представить, каково это — просыпаться каждое утро и каждое утро убеждаться, что все по-прежнему, что ты — это ты и от этого ужаса никуда не деться. Брэдли, ты не можешь уехать, скажи, ты ведь не уедешь? У меня же никого нет, кроме тебя.
— Ну, хорошо, хорошо.
— Обещай, что ты не уедешь, ты обещаешь?
— Хорошо, пока не уеду.
— Нет, ты скажи: «Обещаю», скажи это слово.
— Обещаю.
— У меня в голове какой-то туман.
— Это ты хочешь спать. Ну, спокойной ночи, будь умницей. Я оставлю дверь чуть приоткрытой. Мы с Фрэнсисом будем рядом.
Она пыталась спорить, но я вышел и возвратился в гостиную. Здесь горела только одна лампа, отбрасывая вокруг багровые тени. Некоторое время из спальни еще доносилось бормотание, потом все стихло. Я чувствовал большую усталость. Так много всего успело произойти за один день.
— Что за мерзкий запах?
— Это, газ, Брэд. Я не мог найти спички.
Фрэнсис сидел на полу, смотрел на газовое пламя и держал бутылку хереса в руках. Уровень содержимого в ней значительно понизился.
— Не может человек помнить своего пребывания в утробе матери, — сказал я ему. — Это невозможно.
— Нет, возможно. И бывает довольно часто.
— Глупости.
— Мы даже помним, как наши родители вступали в половые сношения, когда мы были в утробе матери.
— Ну, если вы в такую чушь способны поверить!..
— Мне очень жаль, что я расстроил Присциллу.
— Присцилла все время твердит о самоубийстве. Я слышал, если человек говорит, что убьет себя, значит, он этого не сделает. Верно?
— Да нет. Она может и сделать.
— Вы присмотрите за ней, если я уеду?
— Конечно. Мне бы только стол и квартиру и немного мелочи на…
— Все равно. Я не могу уехать. О господи! — Я откинулся на спинку одного из кресел и закрыл глаза. Спокойный образ Рейчел взошел перед моим внутренним взором, подобный тропической луне. Мне захотелось поговорить о себе, но я мог говорить только загадками. Я сказал: — Муж Присциллы влюблен в молоденькую девушку. Она уже много лет его любовница. Теперь он счастлив, что избавился от Присциллы. Собирается жениться. Присцилле я, понятно, не рассказывал. Не странно ли, как человек вдруг влюбляется. Это может случиться со всяким и во всякое время.
— Вот что, — сказал Фрэнсис. — Значит, Присцилла в аду. Ну что ж, мы все в аду. Жизнь — это мука, мука, которую осознаешь. И все наши маленькие уловки — это только дозы морфия, чтобы не кричать.
— Нет, нет! — возразил я. — Хорошее в жизни тоже бывает. Например… ну вот, например — любовь.
— Каждый из нас кричит, надрывается в своей отдельной, обитой войлоком, звуконепроницаемой камере.
— Не согласен. Когда по-настоящему любишь…
— Так, значит, вы влюблены, — сказал Фрэнсис.
— Вовсе нет!
— В кого же? Впрочем, я знаю и сам могу вам сказать.
— То, что вы видели сегодня утром…
— О, я не ее имею в виду.
— Кого же тогда?
— Арнольда Баффина.
— То есть вы хотите сказать, что я влюблен в?.. Что за непристойная чушь!
— А он влюблен в вас. Иначе для чего бы ему любезничать с Кристиан, для чего вам любезничать с Рейчел?
— Я вовсе не…
— Для того, чтобы заставить ревновать другого. Вы оба подсознательно добиваетесь перелома в ваших отношениях. Почему вам снятся кошмары про пустые магазины, почему вас преследует образ башни Почтамта, почему вы так чувствительны к запахам?..
— Это Присцилле снятся пустые магазины, а у меня они забиты до отказа…
— Ага! Вот видите?
— А образ башни Почтамта преследует каждого лондонца, и…
— Неужели вы никогда не осознавали своей подавленной гомосексуальности?
— Послушайте, — сказал я. — Я признателен вам за то, что вы помогаете тут с Присциллой. И пожалуйста, поймите меня правильно. У меня нет предрассудков. Я абсолютно ничего не имею против гомосексуализма. По мне, пусть люди поступают так, как им хочется. Но так уж вышло, что лично я — абсолютно нормальный, гетеросексуальный индивидуум и…
— Нужно уметь принимать свое тело таким, как оно есть. Не надо воевать с ним. Насчет запахов это у вас типичный комплекс вины из-за подавленных наклонностей, вы не хотите смириться со своим телом, это хорошо изученный невроз…
— Я не невротик!
— Вы — сплошные нервы, сплошной трепет…
— Как же иначе? Ведь я художник!
— Вам приходится воображать себя художником из-за Арнольда, вы отождествляете себя с ним…
— Да это я его открыл! — заорал я. — Я был писателем задолго до него, я пользовался известностью, когда он еще лежал в колыбели!
— Тсс! Разбудите Присциллу. Ваши чувства находят выход, когда вы направляете их на женщин, но источником их являетесь вы и Арнольд, вы одержимы друг другом…
— Говорю вам, я не гомосексуалист и не невропат, я себя знаю!
— Ну и хорошо, — вдруг другим тоном отозвался Фрэнсис, пересаживаясь спиной к огню. — Пожалуйста. Пусть будет по-вашему.
— Вы просто все это выдумали мне назло.
— Да, я просто выдумал. Это я гомосексуалист и невропат, и нет слов, как от этого страдаю. Счастливец, вы не знаете себя. Я-то себя хорошо знаю… — И он заплакал.
Мне редко случалось видеть плачущего мужчину, зрелище это внушает мне страх и отвращение. Фрэнсис плакал в голос, заливаясь, совершенно для меня неожиданно, потоком слез. Его пухлые красные руки мокро поблескивали в газовом свете.
— Да перестаньте вы, ради бога!
— Простите меня, Брэд. Я бедный, жалкий извращенец… Всю жизнь я такой несчастный… Когда меня лишили диплома, я думал, что умру от горя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123