Он просто наслаждался, глядя, как они корчатся, будто караси на сковородке, а когда одна сторона подрумянилась, он мысленно перевернул их, чтобы поджарилась и другая сторона. Староста повторил свой вопрос, но писарь вместо ответа сокрушенно покачал головой, сдвинул брови и пробормотал:
— Бог его знает!…
Этого было достаточно, чтобы все прочие опять повесили головы, опасаясь даже взглянуть друг на друга.
И в этой тишине писарь вдруг решительно произнес:
— А теперь, братья, пошли к уездному начальнику жаловаться на противозаконные действия крманской общины!
Все подняли головы, и будто солнце озарило и прояснило их лица. Батюшке так хотелось еще раз услышать утешительные слова, что он переспросил:
— Повтори, ради бога, что ты сказал?
— Я сказал, — повторил писарь, — пойдем к уездному начальнику и посмотрим, кто лучше знает законы: я или Радисав.
— А это поможет? — спросил староста.
— Конечно! — решительно ответил писарь.
— А что может начальник сделать? — спросил лавочник.
— Прикажет крманской общине взять ребенка.
— Вот хорошо бы! — воскликнули все хором.
— Но скажу вам еще и другое, — попытался охладить их писарь.
— Говори, говори, писарь! — просил староста.
— Не думайте, что все обойдется без труда. Начальник может решить по-своему, и дело обернется против нас.
— Ох, скверно! — со вздохом сказал батюшка.
— Но разве ты, писарь, не можешь сделать как-нибудь так, чтобы начальник решил дело законным образом? — размышлял староста.
— Это можно, — утешал писарь. — Я напишу такую жалобу, что ему никак не вывернуться.
— Чего же ты тогда боишься? — спросил лавочник.
— За себя я не боюсь, я думаю, как бы подкрепить это дело.
— Что ж, и подкрепим, ты, писарь, только научи, как…
— Мне кажется, — продолжал писарь после недолгого раздумья, — что с жалобой к начальнику должна пойти депутация!
— Правильно, — суетливо подхватил староста. — И пусть депутацию возглавит батюшка.
— А я думаю, — воспротивился поп, — что мне в это вмешиваться не годится. Вот если бы речь шла, скажем, о побелке церкви, тогда другое дело, я бы мог возглавить депутацию. Теперь же было бы лучше, чтобы от имени целого мира, как лицо мирское, выступил староста.
— Почему это я? — отпирался староста.
— Будет вам! Вспомните крестины! Неужели вы хотите, чтобы депутацию возглавил Радое Убогий? — пресек распрю писарь. Все перепугались от одной мысли, что такое может случиться.
— Твоя правда! — воскликнули все в один голос.
— В таком случае вы втроем завтра с рассветом и отправитесь. Другим идти незачем.
— Неужто непременно надо идти? — почесав за ухом, сказал батюшка.
— Поверь, батюшка, надо! — отрезал писарь. — Совсем иное дело, когда жалуются лично: тогда и начальник не станет с кондачка решать.
Подумали они, подумали и согласились, что иного, кроме предложенного писарем, выхода нет. Договорились, что и как будут делать, и разошлись по домам готовиться в путь, а писарь сел писать жалобу.
Стараясь не попасться на глаза односельчанам, с первыми лучами солнца три путника покинули село. Разумеется, с ними была официальная бумага за № 151 и бедняга Милич, который уже третий раз путешествовал в качестве приложения к документу.
После долгого пути вдали показался некий городок…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Некие власти
В рассказах наши уездные городки обычно называют буквами: А…, Б…, В…, Г…, Д…, Е…, Ж…, З… и так далее. Автор этого романа переворошил всю сербскую прозу, пытаясь найти неиспользованную букву, чтобы назвать ею тот городок, в котором предстоит развиваться действию. А поскольку такой буквы не оказалось, ему не оставалось ничего другого, как употребить слово «некий».
В этом некоем городке находятся, разумеется, и некие власти в лице некоего начальника уезда, о котором, с другой стороны, никак не скажешь «некий», потому что все мы его знаем. Да, друзья, это тот самый знаменитый уездный начальник Еротий, который геройски сражался с многочисленными комиссиями и имя которого появлялось во всех газетных «корреспонденциях из провинции…». Впрочем, не стоит истолковывать это плохо, так как уездный начальник Еротий снискивал большое уважение всюду, где ему приходилось служить. За десять лет службы он переменил четырнадцать уездов, и при расставании с ним каждый из этих уездов дарил ему саблю, а жители провожали его до самой границы уезда, о чем мы, белградцы, узнавали из специальной депеши, которая гласила: «Сегодня жители уезда П… проводили своего любимого начальника Еротия до границы своего уезда и при расставании подарили ему за добросовестную службу саблю. Можно лишь поздравить уезд Р…, куда переведен Еротий, с таким начальником, какого они получают в его лице». Правда, злые языки говорили, что он четырнадцать раз получал одну и ту же саблю (так как сам же от имени уезда заказывал саблю в Белграде) и четырнадцать раз посылал одну и ту же телеграмму за свой счет, но… от злых языков истины не жди.
В конце концов, злые языки могут говорить, что хотят, а гораздо важнее то, что за девять лет службы его снимали с поста всего шесть раз, и всегда за то, что он не соглашался либо с программой своего министра или окружного начальника, либо с программой органов Государственного контроля. В нашем уезде он находился уже месяца три, народ был очень доволен им, и, что самое главное, он был доволен народом.
Сидит, значит, уездный начальник Еротий однажды утром в своем кабинете и изучает жалобу какой-то вдовы, вдруг входит стражник и докладывает ему о приходе старосты и священника из села Прелепницы.
— Пусть войдут, — сказал начальник, отложил в сторону жалобу, поднял голову и посмотрел на батюшку и старосту, появившихся в дверях… (Позже мы поймем, почему не пришел лавочник Йова.)
Уездный начальник Еротий смерил взглядом попа и старосту с головы до ног, так как знал их только понаслышке.
— Какое у вас дело ко мне? — спросил он наконец.
Староста с батюшкой не договорились заранее, кому говорить с начальством, и поэтому они переглянулись и промолчали.
— С каким делом пришли, спрашиваю я вас?
Первым осмелился заговорить староста.
— Мы, так сказать, пришли от имени ребенка, то есть от имени нашей общины, которая внебрачно родила ребенка, то есть…
Увидев, что староста запутался и своими объяснениями навлечет на них еще больший позор, батюшка сунул ему локтем в ребра, чтобы замолчал, и продолжил сам:
— В нашей общине родился внебрачный ребенок, который нам не принадлежит.
— Почему он вам не принадлежит? — строго спросил начальник.
— Его мать, вдова, принадлежала нам, — вставил староста, но батюшка снова сунул ему локтем в ребра и продолжил:
— Мать его — вдова, родом она из другого села, из Крман, поэтому ребенок ее принадлежит той общине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Бог его знает!…
Этого было достаточно, чтобы все прочие опять повесили головы, опасаясь даже взглянуть друг на друга.
И в этой тишине писарь вдруг решительно произнес:
— А теперь, братья, пошли к уездному начальнику жаловаться на противозаконные действия крманской общины!
Все подняли головы, и будто солнце озарило и прояснило их лица. Батюшке так хотелось еще раз услышать утешительные слова, что он переспросил:
— Повтори, ради бога, что ты сказал?
— Я сказал, — повторил писарь, — пойдем к уездному начальнику и посмотрим, кто лучше знает законы: я или Радисав.
— А это поможет? — спросил староста.
— Конечно! — решительно ответил писарь.
— А что может начальник сделать? — спросил лавочник.
— Прикажет крманской общине взять ребенка.
— Вот хорошо бы! — воскликнули все хором.
— Но скажу вам еще и другое, — попытался охладить их писарь.
— Говори, говори, писарь! — просил староста.
— Не думайте, что все обойдется без труда. Начальник может решить по-своему, и дело обернется против нас.
— Ох, скверно! — со вздохом сказал батюшка.
— Но разве ты, писарь, не можешь сделать как-нибудь так, чтобы начальник решил дело законным образом? — размышлял староста.
— Это можно, — утешал писарь. — Я напишу такую жалобу, что ему никак не вывернуться.
— Чего же ты тогда боишься? — спросил лавочник.
— За себя я не боюсь, я думаю, как бы подкрепить это дело.
— Что ж, и подкрепим, ты, писарь, только научи, как…
— Мне кажется, — продолжал писарь после недолгого раздумья, — что с жалобой к начальнику должна пойти депутация!
— Правильно, — суетливо подхватил староста. — И пусть депутацию возглавит батюшка.
— А я думаю, — воспротивился поп, — что мне в это вмешиваться не годится. Вот если бы речь шла, скажем, о побелке церкви, тогда другое дело, я бы мог возглавить депутацию. Теперь же было бы лучше, чтобы от имени целого мира, как лицо мирское, выступил староста.
— Почему это я? — отпирался староста.
— Будет вам! Вспомните крестины! Неужели вы хотите, чтобы депутацию возглавил Радое Убогий? — пресек распрю писарь. Все перепугались от одной мысли, что такое может случиться.
— Твоя правда! — воскликнули все в один голос.
— В таком случае вы втроем завтра с рассветом и отправитесь. Другим идти незачем.
— Неужто непременно надо идти? — почесав за ухом, сказал батюшка.
— Поверь, батюшка, надо! — отрезал писарь. — Совсем иное дело, когда жалуются лично: тогда и начальник не станет с кондачка решать.
Подумали они, подумали и согласились, что иного, кроме предложенного писарем, выхода нет. Договорились, что и как будут делать, и разошлись по домам готовиться в путь, а писарь сел писать жалобу.
Стараясь не попасться на глаза односельчанам, с первыми лучами солнца три путника покинули село. Разумеется, с ними была официальная бумага за № 151 и бедняга Милич, который уже третий раз путешествовал в качестве приложения к документу.
После долгого пути вдали показался некий городок…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Некие власти
В рассказах наши уездные городки обычно называют буквами: А…, Б…, В…, Г…, Д…, Е…, Ж…, З… и так далее. Автор этого романа переворошил всю сербскую прозу, пытаясь найти неиспользованную букву, чтобы назвать ею тот городок, в котором предстоит развиваться действию. А поскольку такой буквы не оказалось, ему не оставалось ничего другого, как употребить слово «некий».
В этом некоем городке находятся, разумеется, и некие власти в лице некоего начальника уезда, о котором, с другой стороны, никак не скажешь «некий», потому что все мы его знаем. Да, друзья, это тот самый знаменитый уездный начальник Еротий, который геройски сражался с многочисленными комиссиями и имя которого появлялось во всех газетных «корреспонденциях из провинции…». Впрочем, не стоит истолковывать это плохо, так как уездный начальник Еротий снискивал большое уважение всюду, где ему приходилось служить. За десять лет службы он переменил четырнадцать уездов, и при расставании с ним каждый из этих уездов дарил ему саблю, а жители провожали его до самой границы уезда, о чем мы, белградцы, узнавали из специальной депеши, которая гласила: «Сегодня жители уезда П… проводили своего любимого начальника Еротия до границы своего уезда и при расставании подарили ему за добросовестную службу саблю. Можно лишь поздравить уезд Р…, куда переведен Еротий, с таким начальником, какого они получают в его лице». Правда, злые языки говорили, что он четырнадцать раз получал одну и ту же саблю (так как сам же от имени уезда заказывал саблю в Белграде) и четырнадцать раз посылал одну и ту же телеграмму за свой счет, но… от злых языков истины не жди.
В конце концов, злые языки могут говорить, что хотят, а гораздо важнее то, что за девять лет службы его снимали с поста всего шесть раз, и всегда за то, что он не соглашался либо с программой своего министра или окружного начальника, либо с программой органов Государственного контроля. В нашем уезде он находился уже месяца три, народ был очень доволен им, и, что самое главное, он был доволен народом.
Сидит, значит, уездный начальник Еротий однажды утром в своем кабинете и изучает жалобу какой-то вдовы, вдруг входит стражник и докладывает ему о приходе старосты и священника из села Прелепницы.
— Пусть войдут, — сказал начальник, отложил в сторону жалобу, поднял голову и посмотрел на батюшку и старосту, появившихся в дверях… (Позже мы поймем, почему не пришел лавочник Йова.)
Уездный начальник Еротий смерил взглядом попа и старосту с головы до ног, так как знал их только понаслышке.
— Какое у вас дело ко мне? — спросил он наконец.
Староста с батюшкой не договорились заранее, кому говорить с начальством, и поэтому они переглянулись и промолчали.
— С каким делом пришли, спрашиваю я вас?
Первым осмелился заговорить староста.
— Мы, так сказать, пришли от имени ребенка, то есть от имени нашей общины, которая внебрачно родила ребенка, то есть…
Увидев, что староста запутался и своими объяснениями навлечет на них еще больший позор, батюшка сунул ему локтем в ребра, чтобы замолчал, и продолжил сам:
— В нашей общине родился внебрачный ребенок, который нам не принадлежит.
— Почему он вам не принадлежит? — строго спросил начальник.
— Его мать, вдова, принадлежала нам, — вставил староста, но батюшка снова сунул ему локтем в ребра и продолжил:
— Мать его — вдова, родом она из другого села, из Крман, поэтому ребенок ее принадлежит той общине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53