Васька полноценный человек, потому что он не один. Оттого-то лишний раз Васька продемонстрировала перед всеми и перед Боней свой уход с солдатом, свое небрежение пайком. Так может поступать занятый и| уважающий себя человек.
Будет теперь разговоров в спальне!
А выгнать Ваську не могут, куда его выгонишь… Ему, как нищему, терять нечего, одна деревня сгорит, он в другую уйдет. Детдомов в Подмосковье напихано видимо-невидимо. Государство подрост оберегает, как лесник саженцы в погорелом лесу.
Беспризорный знак — лучший пропуск в роно, знавал Васька и это учреждение. Засуетятся, приветят, на место сопроводят. Да не только по служебной обязанности, а по естественному состраданию к детям.
Что греха таить, бездомные знали свое преимущество и умели пользоваться им. Васька тоже пользовался.
Шли солдат и Васька по тропе, навстречу попадались перевязанные солдатики. Кто гулял, кто первые желтенькие цветы нюхал. Один раненый медицинскую сестренку в кустах обнимал. А еще один лег под деревом и тянул через соломинку березовый сок. Поднял задумчивые голубые глаза на Ваську с солдатом и продолжил свое бесхитростное занятие.
А небось месяц-другой назад притирался к земле не так, под навесным огнем. Землю носом пахал, молил несуществующего бога пронести смерть мимо. Пронесло, да не совсем. Теперь-то он барин, лежит, наслаждается. Тянет прохладный, пахнущий древесным нутром сладковатый сок, и ничего ему больше не надо в жизни. Блаженное состояние — пить сок в тишине госпитальского парка, после оглушительных боев…
Оглянулся Андрей, позавидовал, что ли.
И Васька оглянулся, углядел под лежащим разостланную шинельку.
— А кленовый сок слаще, — сказал он. — Шинель-то, дядя Андрей, где забыл?
Солдат спокойно отвечал, что шинель свою продал.
— Как продал? — изумился Васька, остановившись на тропинке.
— Продал, Василий. Деньги нужны.
— Вот еще, — протянул тот. — Деньги и так можно достать. А шинель — форма, как без нее жить.
— Что шинель… Вон руки-ноги люди теряли, а живут. Потому что душа в них живая осталась.
— Души нет, — сказал Васька. — Это поповские выдумки.
— А что же есть?
— Внутренности!
— И все?
— Ну, кишки еще. А знаешь, дядя Андрей, как нужно кричать, когда тебя лупят?
— Как?
Васька преобразился, будто втрое уменьшился, застонал, заныл, заблеял тоненько:
— Дяденька, не бейте, я семимесячный… Не бейте, я малокровный…
Выпрямился Васька, стал на себя похож. Гордо посмотрел на солдата.
А у того язык онемел, прошибло всего. Глотнул слюну, спросил странным голосом:
— Кто же это… Кто тебя такому научил? Васька засмеялся глуповато.
— Когда бьют, сам придумаешь.
— Тебя били? Часто?
— Не считал, — отмахнулся Васька. Засвистел на весь лес. Разговор становился ему неинтересен.
— Послушай, Василий, — позвал солдат. — А про какие такие деньги ты говорил? И как их можно достать? Они стояли перед лазом и смотрели друг на друга.
— По-всякому, — пробормотал Васька и сунул голову в дырку. Ему не хотелось объясняться подробнее.
— А все-таки? Ну, говори, говори.
— Чего говорить, — пронудил Васька. — Ну, я у спекулянтки сопру… Справедливо или нет?
— Конечно, нет, — сказал солдат. — Сегодня спекулянт, а завтра честный человек попадется.
— Барыг всегда видно, — упрямо твердил Васька. — Я в глаза посмотрю, в радужку… По радужке кого хошь узнаю. Они знаете где червонцы хранят? Никогда не угадаете! В валенках!
— Почему в валенках? — засмеялся солдат, удивляясь Васькиной фантазии.
— Что ты придумываешь?
— Знаю, раз говорю, — обиделся тот. — Во-первых, в валенках жулики не ищут. А во-вторых, случись пожар в доме. Все сгорит, а валенок в валенок засунутые не сгорят… Дядя Андрей, а ты видел фильм «Два бойца»?
— Видел.
— Помнишь, они там на трамвае по городу едут? И один, который артист Андреев, говорит другому: «Кому война, а кому мать родна!» Это он про кого говорит? Про снабженцев, да?
— Про сволочь, — сказал солдат.
— А мы в детдоме говорим так: «Смерть немецким оккупантам и люберецким спекулянтам!»
Они остановились, пришли.
Солдат показал на одноэтажный домик около шоссе, темный, не освещенный изнутри.
— Смотри, Василий. Мой дом.
Васька посмотрел. Недоверчиво хмыкнул:
— Твой, а не живешь. В сарае валяешься…
— Другие живут.
— Кто другие?
— Не знаю, Василий.
Васька опять посмотрел. Сперва на дом, потом на солдата. Проверял как будто.
— Самый, самый твой настоящий?
— Настоящий… Я тут с мамой жил. А сейчас… Даже боюсь зайти.
— Вот еще! — воскликнул Васька поражение. — Чего бояться? У меня вон койка своя, пусть попробуют занять! Любого прогоню!
— Ишь какой боевой, — усмехнулся солдат.
— Был бы у меня свой дом! — сказал Васька задумчиво.
— Ну и что?
— Так… поставил бы себе топчан, тумбочку, тарелку бы собственную имел. И никому бы не разрешил ее облизывать.
— Кто же станет облизывать в твоем доме-то?
— Найдутся… шакалы, детдомовские. Они везде пролезут. — Васька прикинул. — Я бы, пожалуй, еще замок повесил. А сам через окно ходил.
— Вот те раз! — захохотал солдат. — Какой же это дом? Это не дом, а черт знает что! Берлога!
— Какой хочу, — нахмурился Васька.
— Ладно, ладно, — согласился солдат. — А теперь я вон туда, видишь домик? А ты в обратную сторону. Завтра встретимся. Иди, иди…
Проследил, пока Васька скроется, поднялся на крыльцо. Постучался, а сам раздумывал над Васькиными фантазиями о своем доме.
Дверь открыла Муся.
Не удивилась, произнесла: «Пришел?» Обыденно, чуть по-бабьи.
Андрей разглядел, что она в халатике, в валенках на босу ногу. Поверх халата — ватник. Но и такой показалась она по-домашнему уютной.
Он будто чувствовал тепло, исходящее от нее, женское, одурманивающее. Притаил дыхание, испугавшись чего-то.
Много всякого разного прошло с их встречи. Были моменты, когда он вовсе не вспоминал эту женщину, она жила в нем, как забытый сон. Сейчас увидел и опьянел, одурел от ее близости. От одной возможности быть рядом с нею.
В комнате стоял полумрак. Горела коптилка.
Тетя Маня поднялась навстречу, в темном, на плечах плед.
— Андрюша пришел! А мы ждали… И Муся ждала. Та, не глядя, кивнула, стала собирать на столе карты.
— Гадаешь? — спросил Андрей.
— Сейчас все гадают…
Муся исподтишка посмотрела на гостя, не смогла скрыть жалобного восклицания:
— Ой, что с вами? С тобой? Так изменился… Андрей повернулся к ней, молча глядел. Что он мог ответить?
— Изменился, потому что время прошло.
Тетя Маня пришла на выручку, подхватив слова о времени. Мол, недавно сидели здесь, разговаривали об Оленьке, а теперь…
Вынула платок, засморкалась. Суетливыми и будто постаревшими руками достала бумажку, никак не могла развернуть.
Андрей у нее взял, развернул, прочел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Будет теперь разговоров в спальне!
А выгнать Ваську не могут, куда его выгонишь… Ему, как нищему, терять нечего, одна деревня сгорит, он в другую уйдет. Детдомов в Подмосковье напихано видимо-невидимо. Государство подрост оберегает, как лесник саженцы в погорелом лесу.
Беспризорный знак — лучший пропуск в роно, знавал Васька и это учреждение. Засуетятся, приветят, на место сопроводят. Да не только по служебной обязанности, а по естественному состраданию к детям.
Что греха таить, бездомные знали свое преимущество и умели пользоваться им. Васька тоже пользовался.
Шли солдат и Васька по тропе, навстречу попадались перевязанные солдатики. Кто гулял, кто первые желтенькие цветы нюхал. Один раненый медицинскую сестренку в кустах обнимал. А еще один лег под деревом и тянул через соломинку березовый сок. Поднял задумчивые голубые глаза на Ваську с солдатом и продолжил свое бесхитростное занятие.
А небось месяц-другой назад притирался к земле не так, под навесным огнем. Землю носом пахал, молил несуществующего бога пронести смерть мимо. Пронесло, да не совсем. Теперь-то он барин, лежит, наслаждается. Тянет прохладный, пахнущий древесным нутром сладковатый сок, и ничего ему больше не надо в жизни. Блаженное состояние — пить сок в тишине госпитальского парка, после оглушительных боев…
Оглянулся Андрей, позавидовал, что ли.
И Васька оглянулся, углядел под лежащим разостланную шинельку.
— А кленовый сок слаще, — сказал он. — Шинель-то, дядя Андрей, где забыл?
Солдат спокойно отвечал, что шинель свою продал.
— Как продал? — изумился Васька, остановившись на тропинке.
— Продал, Василий. Деньги нужны.
— Вот еще, — протянул тот. — Деньги и так можно достать. А шинель — форма, как без нее жить.
— Что шинель… Вон руки-ноги люди теряли, а живут. Потому что душа в них живая осталась.
— Души нет, — сказал Васька. — Это поповские выдумки.
— А что же есть?
— Внутренности!
— И все?
— Ну, кишки еще. А знаешь, дядя Андрей, как нужно кричать, когда тебя лупят?
— Как?
Васька преобразился, будто втрое уменьшился, застонал, заныл, заблеял тоненько:
— Дяденька, не бейте, я семимесячный… Не бейте, я малокровный…
Выпрямился Васька, стал на себя похож. Гордо посмотрел на солдата.
А у того язык онемел, прошибло всего. Глотнул слюну, спросил странным голосом:
— Кто же это… Кто тебя такому научил? Васька засмеялся глуповато.
— Когда бьют, сам придумаешь.
— Тебя били? Часто?
— Не считал, — отмахнулся Васька. Засвистел на весь лес. Разговор становился ему неинтересен.
— Послушай, Василий, — позвал солдат. — А про какие такие деньги ты говорил? И как их можно достать? Они стояли перед лазом и смотрели друг на друга.
— По-всякому, — пробормотал Васька и сунул голову в дырку. Ему не хотелось объясняться подробнее.
— А все-таки? Ну, говори, говори.
— Чего говорить, — пронудил Васька. — Ну, я у спекулянтки сопру… Справедливо или нет?
— Конечно, нет, — сказал солдат. — Сегодня спекулянт, а завтра честный человек попадется.
— Барыг всегда видно, — упрямо твердил Васька. — Я в глаза посмотрю, в радужку… По радужке кого хошь узнаю. Они знаете где червонцы хранят? Никогда не угадаете! В валенках!
— Почему в валенках? — засмеялся солдат, удивляясь Васькиной фантазии.
— Что ты придумываешь?
— Знаю, раз говорю, — обиделся тот. — Во-первых, в валенках жулики не ищут. А во-вторых, случись пожар в доме. Все сгорит, а валенок в валенок засунутые не сгорят… Дядя Андрей, а ты видел фильм «Два бойца»?
— Видел.
— Помнишь, они там на трамвае по городу едут? И один, который артист Андреев, говорит другому: «Кому война, а кому мать родна!» Это он про кого говорит? Про снабженцев, да?
— Про сволочь, — сказал солдат.
— А мы в детдоме говорим так: «Смерть немецким оккупантам и люберецким спекулянтам!»
Они остановились, пришли.
Солдат показал на одноэтажный домик около шоссе, темный, не освещенный изнутри.
— Смотри, Василий. Мой дом.
Васька посмотрел. Недоверчиво хмыкнул:
— Твой, а не живешь. В сарае валяешься…
— Другие живут.
— Кто другие?
— Не знаю, Василий.
Васька опять посмотрел. Сперва на дом, потом на солдата. Проверял как будто.
— Самый, самый твой настоящий?
— Настоящий… Я тут с мамой жил. А сейчас… Даже боюсь зайти.
— Вот еще! — воскликнул Васька поражение. — Чего бояться? У меня вон койка своя, пусть попробуют занять! Любого прогоню!
— Ишь какой боевой, — усмехнулся солдат.
— Был бы у меня свой дом! — сказал Васька задумчиво.
— Ну и что?
— Так… поставил бы себе топчан, тумбочку, тарелку бы собственную имел. И никому бы не разрешил ее облизывать.
— Кто же станет облизывать в твоем доме-то?
— Найдутся… шакалы, детдомовские. Они везде пролезут. — Васька прикинул. — Я бы, пожалуй, еще замок повесил. А сам через окно ходил.
— Вот те раз! — захохотал солдат. — Какой же это дом? Это не дом, а черт знает что! Берлога!
— Какой хочу, — нахмурился Васька.
— Ладно, ладно, — согласился солдат. — А теперь я вон туда, видишь домик? А ты в обратную сторону. Завтра встретимся. Иди, иди…
Проследил, пока Васька скроется, поднялся на крыльцо. Постучался, а сам раздумывал над Васькиными фантазиями о своем доме.
Дверь открыла Муся.
Не удивилась, произнесла: «Пришел?» Обыденно, чуть по-бабьи.
Андрей разглядел, что она в халатике, в валенках на босу ногу. Поверх халата — ватник. Но и такой показалась она по-домашнему уютной.
Он будто чувствовал тепло, исходящее от нее, женское, одурманивающее. Притаил дыхание, испугавшись чего-то.
Много всякого разного прошло с их встречи. Были моменты, когда он вовсе не вспоминал эту женщину, она жила в нем, как забытый сон. Сейчас увидел и опьянел, одурел от ее близости. От одной возможности быть рядом с нею.
В комнате стоял полумрак. Горела коптилка.
Тетя Маня поднялась навстречу, в темном, на плечах плед.
— Андрюша пришел! А мы ждали… И Муся ждала. Та, не глядя, кивнула, стала собирать на столе карты.
— Гадаешь? — спросил Андрей.
— Сейчас все гадают…
Муся исподтишка посмотрела на гостя, не смогла скрыть жалобного восклицания:
— Ой, что с вами? С тобой? Так изменился… Андрей повернулся к ней, молча глядел. Что он мог ответить?
— Изменился, потому что время прошло.
Тетя Маня пришла на выручку, подхватив слова о времени. Мол, недавно сидели здесь, разговаривали об Оленьке, а теперь…
Вынула платок, засморкалась. Суетливыми и будто постаревшими руками достала бумажку, никак не могла развернуть.
Андрей у нее взял, развернул, прочел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58