Но, наблюдая за их вялыми розысками, я убедился, что никто из них не хочет копаться в этой куче дерьма двадцатилетней давности. Скоро я почувствовал, что они сами не знают, как со мной обойтись. И когда мне посоветовали «скрыться с глаз долой», я не стал спорить. Печальный конец Бомона, как следствие его разоблачений, убеждал куда красноречивее, нежели их туманные намеки на пользу молчания. Намек понят. Дело закрыто.
Передо мной ставят зеленоватую формочку с шариками липкого риса, издающими вполне приятный аромат.
— Опять еда, в такое время суток?!
— Здесь кормят каждые четыре часа; это единственное, что они придумали, лишь бы мы не расхаживали по салону.
Жара усыпила меня. Я открывал глаза только в те минуты, когда мой попутчик выбирался в туалет, что он, к сожалению, проделывал регулярно.
Сестра приютила меня на несколько недель, пока не зажила нога и я не начал нормально ходить. Я сидел с ее малышами и устраивал пикники в лесу. О сигаретах я забыл напрочь и не выпил за это время ни капли спиртного. Подлечившись, я занялся тем, что и планировал на остаток лета: мне выдали ключи от семи квартир, которые я, как обычно, охранял до самого сентября. Два месяца спокойного домашнего житья, в обществе ленивых кошек, перед телевизором. Я прочел кучу книг, и мне ни разу не захотелось высунуть нос на улицу после восьми вечера. Я счел, что болеть отступила и что теперь самое время поразмыслить о будущем, пока не наступил учебный год.
Но сперва мне предстояло уладить одно дельце.
* * *
Аэропорт Дакки напомнил мне старый сквот за Монпарнасским вокзалом. Перед зданием торчат два-три ветхих самолетика, куда грузчики в шортах запихивают какие-то грузы, а дальше, до самого горизонта, сухая, выжженная земля, поросшая кустарником. И солнце, которое явно не намерено вас щадить. Совсем наоборот. Я провел восемь часов под вентилятором, сидя на деревянной скамье среди дремлющих пассажиров. Вернувшись в самолет, я увидел, как одна из стюардесс упала в обморок как раз перед взлетом. Поскольку она не спешила прийти в чувство, нам принесла еду ее коллега.
Жан-Марк сейчас в Нью-Йорке, и ему хватит там башлей по крайней мере на полгода: он получил сказочный гонорар за рекламный ролик, где сыграл японского туриста. Сообщил, что на обратном пути заедет во Вьетнам, дабы познакомиться с отцовской ветвью семьи. И он никогда больше не вспоминал о том, как Стюарт и Рикки приставили ему пистолет к виску, вынудив к признаниям. Единственное, что я смог выжать из моего друга-сумиста, была лаконичная фраза, успокоившая меня насчет его репутации: «А все-таки я ни разу не дал им в морду».
Несколько часов дремы и миниатюрных пейзажей внизу, вот и Рангун. С высоты трапа Бирма выглядела вполне живописно: цветастые джунгли, гигантские деревья, пышная влажная растительность.
— Вы не сможете покинуть самолет.
— Жаль!
— Я-то сам мог бы выйти в город, у меня семидневная виза, но сейчас просто времени нет. Если хотите, могу вам порассказать, что и как
— Нет, спасибо.
Во время допросов я непрерывно говорил им о своем друге, неком Бертране Лорансе. Который исчез — исчез буквально, физически. Никто, кроме Бомона, не знал, где он. Или же никто не пожелал мне сообщить о его местонахождении; мне казалось, что всем на это плевать.
А ведь у этого поганца были родные. Время от времени он намекал на свои вандейские корни. Мне не очень-то улыбалось снова играть в сыщика и листать толстые телефонные справочники, обнаруживая там кучи всяческих Лорансов. Тем не менее я занялся розысками, с риском все-таки наткнуться на нужных мне Лорансов и, может быть, услышать в ответ, что его тело нашли в какой-то мрачной дыре. И что он умер от голода. И что это моя вина. Я поискал-поискал и бросил это дело.
Люди в салоне вдруг зашевелились.
— Что случилось?
— Подлетаем.
— Ну вот, видите, а вы волновались.
— Погодите, мы еще не сели.
Пять часов дня. Похоже, скоро начнет темнеть. В зале аэропорта я вижу множество лиц, прилипших к окнам в ожидании выхода пассажиров. Вереница такси. После обычных таможенных процедур мне шлепнули в паспорт месячную визу. Целый месяц…
Снаружи уже почти темно. Мне жарко. Я сажусь в такси и велю доставить себя в столицу, невзирая на совет Блеза: «Лучше поезжайте автобусом, эти парни могут завезти вас бог знает куда».
Странный тип этот Блез. Халявщик, как и я, но жадный до невозможности, ни разу не поделился адресочком. У него были свои каналы, у нас свои, и мы всегда действовали врозь. Помню, однажды вечером, на каком-то коктейле, мы стали расспрашивать друг друга, нет ли чего подходящего на ближайшие часы. Я ответил «нет», и это было вранье. Он тоже ответил «нет», и я знал, что он тоже врет. Через десять минут мы встретились в толпе желающих пройти на праздник рекламистов около Лувра. Я всегда считал, что он меня терпеть не может.
Однако где-то в феврале он начал усиленно разыскивать меня. Говорил, что я ему очень нужен. Мне это показалось странным. Он обзвонил всех и вся и спустя два часа нашел меня. Я сидел в «Тысяче и одной ночи».
— Я вам кое-что скажу, но вы мне наверняка не поверите.
— А вы попробуйте.
— Я только что провел неделю в Бангкоке. В последний вечер я получил приглашение на прием в «Альянс Франсэз». Когда я входил туда, то увидел вашего дружка, он выезжал за ворота в служебной машине.
— Что?!
— Это был он, я же помню его самодовольную физиономию — породистый нос, томный вид.
— Да, это похоже на него, но… Нет, невозможно!
— Не думаю, что я ошибся. Разве что у него есть идеальный двойник в Таиланде. Вот и все, что я хотел вам сказать.
— Ploenjit jitlom?
Шофер явно ни черта не понял. А ведь я затвердил эту фразу еще в самолете. Пытаюсь повторять ее с разными интонациями. Тщетно. Наконец, потеряв терпение, делаю то, что следовало сделать с самого начала, — сую ему под нос адрес гостиницы, написанный по-таиландски изящным почерком Блеза. У него свои привычки: он проводит зиму в Бангкоке, едва разживется «капустой». Или для того, чтобы разжиться ею там, на месте. Он у нас перелетный халявщик.
До центра города двадцать километров. Я спокоен, я даже любуюсь видами предместья, которые еще можно разглядеть в этой темноте. Группы беседующих мужчин в летних рубашках, освещенные фонарями пустые площадки, трехэтажные дома, уличные торговцы супом, гигантская киноафиша, узкие, заросшие густой травой арыки, отведенные от каналов. Я ожидал чего-то другого. Но делать нечего, вот она — местная экзотика.
Даю шоферу богатые чаевые. В двойном размере. Как-то нет ощущения, что это настоящие деньги. Машины идут сплошным потоком, непрерывно обгоняя и подрезая друг дружку; здешнее движение похуже парижского. Едва я выхожу из такси, как меня душит бензиновая вонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Передо мной ставят зеленоватую формочку с шариками липкого риса, издающими вполне приятный аромат.
— Опять еда, в такое время суток?!
— Здесь кормят каждые четыре часа; это единственное, что они придумали, лишь бы мы не расхаживали по салону.
Жара усыпила меня. Я открывал глаза только в те минуты, когда мой попутчик выбирался в туалет, что он, к сожалению, проделывал регулярно.
Сестра приютила меня на несколько недель, пока не зажила нога и я не начал нормально ходить. Я сидел с ее малышами и устраивал пикники в лесу. О сигаретах я забыл напрочь и не выпил за это время ни капли спиртного. Подлечившись, я занялся тем, что и планировал на остаток лета: мне выдали ключи от семи квартир, которые я, как обычно, охранял до самого сентября. Два месяца спокойного домашнего житья, в обществе ленивых кошек, перед телевизором. Я прочел кучу книг, и мне ни разу не захотелось высунуть нос на улицу после восьми вечера. Я счел, что болеть отступила и что теперь самое время поразмыслить о будущем, пока не наступил учебный год.
Но сперва мне предстояло уладить одно дельце.
* * *
Аэропорт Дакки напомнил мне старый сквот за Монпарнасским вокзалом. Перед зданием торчат два-три ветхих самолетика, куда грузчики в шортах запихивают какие-то грузы, а дальше, до самого горизонта, сухая, выжженная земля, поросшая кустарником. И солнце, которое явно не намерено вас щадить. Совсем наоборот. Я провел восемь часов под вентилятором, сидя на деревянной скамье среди дремлющих пассажиров. Вернувшись в самолет, я увидел, как одна из стюардесс упала в обморок как раз перед взлетом. Поскольку она не спешила прийти в чувство, нам принесла еду ее коллега.
Жан-Марк сейчас в Нью-Йорке, и ему хватит там башлей по крайней мере на полгода: он получил сказочный гонорар за рекламный ролик, где сыграл японского туриста. Сообщил, что на обратном пути заедет во Вьетнам, дабы познакомиться с отцовской ветвью семьи. И он никогда больше не вспоминал о том, как Стюарт и Рикки приставили ему пистолет к виску, вынудив к признаниям. Единственное, что я смог выжать из моего друга-сумиста, была лаконичная фраза, успокоившая меня насчет его репутации: «А все-таки я ни разу не дал им в морду».
Несколько часов дремы и миниатюрных пейзажей внизу, вот и Рангун. С высоты трапа Бирма выглядела вполне живописно: цветастые джунгли, гигантские деревья, пышная влажная растительность.
— Вы не сможете покинуть самолет.
— Жаль!
— Я-то сам мог бы выйти в город, у меня семидневная виза, но сейчас просто времени нет. Если хотите, могу вам порассказать, что и как
— Нет, спасибо.
Во время допросов я непрерывно говорил им о своем друге, неком Бертране Лорансе. Который исчез — исчез буквально, физически. Никто, кроме Бомона, не знал, где он. Или же никто не пожелал мне сообщить о его местонахождении; мне казалось, что всем на это плевать.
А ведь у этого поганца были родные. Время от времени он намекал на свои вандейские корни. Мне не очень-то улыбалось снова играть в сыщика и листать толстые телефонные справочники, обнаруживая там кучи всяческих Лорансов. Тем не менее я занялся розысками, с риском все-таки наткнуться на нужных мне Лорансов и, может быть, услышать в ответ, что его тело нашли в какой-то мрачной дыре. И что он умер от голода. И что это моя вина. Я поискал-поискал и бросил это дело.
Люди в салоне вдруг зашевелились.
— Что случилось?
— Подлетаем.
— Ну вот, видите, а вы волновались.
— Погодите, мы еще не сели.
Пять часов дня. Похоже, скоро начнет темнеть. В зале аэропорта я вижу множество лиц, прилипших к окнам в ожидании выхода пассажиров. Вереница такси. После обычных таможенных процедур мне шлепнули в паспорт месячную визу. Целый месяц…
Снаружи уже почти темно. Мне жарко. Я сажусь в такси и велю доставить себя в столицу, невзирая на совет Блеза: «Лучше поезжайте автобусом, эти парни могут завезти вас бог знает куда».
Странный тип этот Блез. Халявщик, как и я, но жадный до невозможности, ни разу не поделился адресочком. У него были свои каналы, у нас свои, и мы всегда действовали врозь. Помню, однажды вечером, на каком-то коктейле, мы стали расспрашивать друг друга, нет ли чего подходящего на ближайшие часы. Я ответил «нет», и это было вранье. Он тоже ответил «нет», и я знал, что он тоже врет. Через десять минут мы встретились в толпе желающих пройти на праздник рекламистов около Лувра. Я всегда считал, что он меня терпеть не может.
Однако где-то в феврале он начал усиленно разыскивать меня. Говорил, что я ему очень нужен. Мне это показалось странным. Он обзвонил всех и вся и спустя два часа нашел меня. Я сидел в «Тысяче и одной ночи».
— Я вам кое-что скажу, но вы мне наверняка не поверите.
— А вы попробуйте.
— Я только что провел неделю в Бангкоке. В последний вечер я получил приглашение на прием в «Альянс Франсэз». Когда я входил туда, то увидел вашего дружка, он выезжал за ворота в служебной машине.
— Что?!
— Это был он, я же помню его самодовольную физиономию — породистый нос, томный вид.
— Да, это похоже на него, но… Нет, невозможно!
— Не думаю, что я ошибся. Разве что у него есть идеальный двойник в Таиланде. Вот и все, что я хотел вам сказать.
— Ploenjit jitlom?
Шофер явно ни черта не понял. А ведь я затвердил эту фразу еще в самолете. Пытаюсь повторять ее с разными интонациями. Тщетно. Наконец, потеряв терпение, делаю то, что следовало сделать с самого начала, — сую ему под нос адрес гостиницы, написанный по-таиландски изящным почерком Блеза. У него свои привычки: он проводит зиму в Бангкоке, едва разживется «капустой». Или для того, чтобы разжиться ею там, на месте. Он у нас перелетный халявщик.
До центра города двадцать километров. Я спокоен, я даже любуюсь видами предместья, которые еще можно разглядеть в этой темноте. Группы беседующих мужчин в летних рубашках, освещенные фонарями пустые площадки, трехэтажные дома, уличные торговцы супом, гигантская киноафиша, узкие, заросшие густой травой арыки, отведенные от каналов. Я ожидал чего-то другого. Но делать нечего, вот она — местная экзотика.
Даю шоферу богатые чаевые. В двойном размере. Как-то нет ощущения, что это настоящие деньги. Машины идут сплошным потоком, непрерывно обгоняя и подрезая друг дружку; здешнее движение похуже парижского. Едва я выхожу из такси, как меня душит бензиновая вонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54