А думы его были о сыне, который уехал к бабушке месяц тому назад. Женя ехал в деревню всегда с охотой и радостью. Там у него были друзья, и самый первый — двоюродный брат Сережа, ну и, конечно же, Сережины приятели. Сыну нравилось сельское приволье, природа, которую он воспринимал еще бессознательно, стихийно, небольшая речушка, где в заводи можно было выкупаться в знойный полдень, наловить рыбы, прокатиться на лошади, посидеть с ребятами у костра, встречать возвращающихся вечером коров, срывать еще неспелые кислые яблоки и спать на сеновале.
Было около четырех часов пополудни, когда Добросклонцев подкатил к воротам отчего дома. Марфа Захаровна в белом платочке и новом в белую горошину по коричневому полю ситцевом платьице сидела на лавочке под молодым, но тенистым дубом. Юрий Иванович вспомнил: дубок этот посадил отец в годы своего возвращения с войны. О дне приезда Добросклонцев сообщил заранее, и Марфа Захаровна почитай с самого утра начала волноваться, поджидая сына. Ей и в голову не пришло, что путь от Москвы до их села неблизок.
— А я совсем заждалась, — сказала Марфа Захаровна, расцеловавшись с сыном. Руки ее дрожали от волнения. — Только услышу — загудит машина за околицей, я и бегу за ворота. А машин теперь развелось больше, чем собак. Вон и Матушка на той неделе купил себе «Ниву». — Голос у Марфы Захаровны мягкий, тихий, говорит не спеша, а глаза блестят счастливой слезой.
— Что за Матушка? — весело полюбопытствовал Юрий Иванович, открывая багажник с городскими гостинцами.
— Так у нас Колю Галкина зовут. Ты ж его знаешь, вместе в школе учились. Ай не помнишь?..
Юрий Иванович хорошо знал Николая Галкина, вспомнил, что у того была привычка в разговоре постоянно вставлять: «Матушка моя». Вспомнил и тихо улыбнулся.
— А вчера Варвара схоронили, — продолжала Марфа Захаровна. Эта новость для их села была важной: старик прожил девяносто шесть лет. — Не хворал, до последнего дня на пасеке пропадал. Там и помер. А машину-то во двор загоняй, — суетилась Марфа Захаровна. — Я сейчас ворота отворю, погоди. Да и Женя куда-то подевался. Все говорил: папа раньше вечера не приедет. А вот и приехал, а его нет. — И засеменила в сторону ворот.
— Погоди, мама, я сам, — сказал Добросклонцев.
— А что ж Катерина не приехала? — спросила Марфа Захаровна.
— Да с работы не отпустили. Ну как здесь Женя?
— С утра уйдет, так до самого обеда возле лошадей и пробегает. А их-то, лошадей, всего четыре и осталось на весь колхоз. Все машины. И приусадебные огороды лошадьми пашем. А Женя — лошадник. Это у него от деда Ивана. Тот любил лошадей, ой, как любил. Я говорила ему: тебе б не учителем, а конюхом быть. А он смеется: выгонят из школы за самовольное толкование истории — пойду в конюхи. А после обеда — музыка, — продолжала Марфа Захаровна без перехода опять о внуке. — Пойдет в сад, ляжет под яблоней на раскладушку и заводит магнитофон. Да не на все село, как другие, а тихо-тихо, только для себя. И так до самого вечера может слушать один. Ребята приходят, на речку зовут — нет, не идет. Лошади и музыка — его страсть.
Юрий Иванович это знал. Слушая мать, он неторопливо прошел в дом. В доме никаких особых изменений не случилось. Все было, как и два года тому назад, знакомо до последней герани на подоконнике. А вот мать заметно постарела, двигалась с усилием, медленно и тяжело. Во взгляде появились скорбь и усталость. Только глаза светились тихой осенней грустью и теплом. Да и то сказать — через год пойдет семидесятый. Хотя по-теперешнему в таком возрасте многие продолжают работать.
В доме было прохладно и сухо. Пахло мятой, жасмином и чисто вымытым полом. Белые глазки жасмина, пригретые жарким солнцем, в легкой истоме прижимались к оконному стеклу, точно просились впустить их в дом. Юрий Иванович отодвинул занавеску и открыл створки.
— Мухи налетят, — предупредила Марфа Захаровна.
— Ничего, выгоним… — успокоил мать Юрий Иванович.
— А вот и я, — запыхавшись появился в дверях Женя. — Привет, папа. А я с сенокоса. На клеверах мы были. Я видел, как ты ехал, сразу узнал.
Все это он выпалил одним залпом, веселый, возбужденный, сияющий.
— Ну, докладывай, бабушка, как он себя вел? — шутливо спросил Юрий Иванович.
— По-разному, — ответила Марфа Захаровна и подмигнула внуку.
— А ты в его возрасте всегда слушался?
— Понятно. Значит, бывало, и не слушался.
— Бабушка, это не педагогично: нельзя критиковать родителей в присутствии детей, — озорно ввернул Женя.
— Уж ты все знаешь-то: что можно и что нельзя, — ласково сказала Марфа Захаровна и спохватилась: — Да что ж это я: с дороги, Юра, умыться надо, да покушать. Обед у меня стынет.
Юрий Иванович вышел в сад. Под антоновкой, которую отец посадил той осенью, когда Юра пошел в первый класс, стояла раскладушка — убежище Жени. На антоновке многие ветви были спилены и места срезов аккуратно замазаны масляной краской. Яблок на ней было негусто. «Деревья тоже стареют», — с грустью подумал Добросклонцев. Мысли его спугнул Женя, подошедший тихо:
— Папа, а на Куликово поле поедем?
— Непременно.
— Когда? — В голосе сына звучало нетерпение.
— Да хоть завтра.
— Хорошо бы. А то погода может испортиться, дожди пойдут, — вздохнул Женя. И после паузы, вспомнив, зачем пришел, добавил: — Бабушка зовет кушать.
После щедрого сельского угощения Юрий Иванович вдруг почувствовал усталость: сказывалось напряжение долгого пути. И к тому же мать посоветовала: отдохнул бы с дороги под своей яблоней. Марфа Захаровна вынесла подушку и одеяло, постелила на раскладушке и приказала Жене не включать музыку, пусть, мол, отец отдохнет.
Нагретый воздух, насыщенный свежестью листвы и трав, клонил к приятной дреме, и Добросклонцев, сам того не желая, медленно и благостно погрузился в глубокий сон, такой глубокий, что даже надоедливые мухи не могли его разбудить. Проснулся он от резкого оглушительного шума и треска: казалось, небо упало на землю и разверзлась земная твердь. Он открыл глаза и, поддавшись инстинкту элементарной осторожности, не вставая с раскладушки, коснулся ногами земли. Земля была невредимой, и небо над головой спокойным и невозмутимым. Просто по улице промчался мотоцикл.
Запыленное усталое солнце висело над горизонтом, и казалось, тепло исходило не от него, а от нагретых им за день воздуха и земли.
— Разбудили тебя тарахтельщики, — сокрушенно сказала Марфа Захаровна: она полола грядки в огороде тут же рядом с садом. — Носятся как ошалелые, покоя от них нет. Может, перекусишь? Зеленого лука нарву — и со сметаной. Ты же раньше любил.
— Спасибо, мама, потом. Сейчас хочу просто пройтись, сон сбросить.
Огородами Юрий Иванович вышел за околицу по знакомой исхоженной тропинке, которая вела к речке, когда-то в пору его детства не то что многоводной, но вполне оправдывающей свое название, Голубица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Было около четырех часов пополудни, когда Добросклонцев подкатил к воротам отчего дома. Марфа Захаровна в белом платочке и новом в белую горошину по коричневому полю ситцевом платьице сидела на лавочке под молодым, но тенистым дубом. Юрий Иванович вспомнил: дубок этот посадил отец в годы своего возвращения с войны. О дне приезда Добросклонцев сообщил заранее, и Марфа Захаровна почитай с самого утра начала волноваться, поджидая сына. Ей и в голову не пришло, что путь от Москвы до их села неблизок.
— А я совсем заждалась, — сказала Марфа Захаровна, расцеловавшись с сыном. Руки ее дрожали от волнения. — Только услышу — загудит машина за околицей, я и бегу за ворота. А машин теперь развелось больше, чем собак. Вон и Матушка на той неделе купил себе «Ниву». — Голос у Марфы Захаровны мягкий, тихий, говорит не спеша, а глаза блестят счастливой слезой.
— Что за Матушка? — весело полюбопытствовал Юрий Иванович, открывая багажник с городскими гостинцами.
— Так у нас Колю Галкина зовут. Ты ж его знаешь, вместе в школе учились. Ай не помнишь?..
Юрий Иванович хорошо знал Николая Галкина, вспомнил, что у того была привычка в разговоре постоянно вставлять: «Матушка моя». Вспомнил и тихо улыбнулся.
— А вчера Варвара схоронили, — продолжала Марфа Захаровна. Эта новость для их села была важной: старик прожил девяносто шесть лет. — Не хворал, до последнего дня на пасеке пропадал. Там и помер. А машину-то во двор загоняй, — суетилась Марфа Захаровна. — Я сейчас ворота отворю, погоди. Да и Женя куда-то подевался. Все говорил: папа раньше вечера не приедет. А вот и приехал, а его нет. — И засеменила в сторону ворот.
— Погоди, мама, я сам, — сказал Добросклонцев.
— А что ж Катерина не приехала? — спросила Марфа Захаровна.
— Да с работы не отпустили. Ну как здесь Женя?
— С утра уйдет, так до самого обеда возле лошадей и пробегает. А их-то, лошадей, всего четыре и осталось на весь колхоз. Все машины. И приусадебные огороды лошадьми пашем. А Женя — лошадник. Это у него от деда Ивана. Тот любил лошадей, ой, как любил. Я говорила ему: тебе б не учителем, а конюхом быть. А он смеется: выгонят из школы за самовольное толкование истории — пойду в конюхи. А после обеда — музыка, — продолжала Марфа Захаровна без перехода опять о внуке. — Пойдет в сад, ляжет под яблоней на раскладушку и заводит магнитофон. Да не на все село, как другие, а тихо-тихо, только для себя. И так до самого вечера может слушать один. Ребята приходят, на речку зовут — нет, не идет. Лошади и музыка — его страсть.
Юрий Иванович это знал. Слушая мать, он неторопливо прошел в дом. В доме никаких особых изменений не случилось. Все было, как и два года тому назад, знакомо до последней герани на подоконнике. А вот мать заметно постарела, двигалась с усилием, медленно и тяжело. Во взгляде появились скорбь и усталость. Только глаза светились тихой осенней грустью и теплом. Да и то сказать — через год пойдет семидесятый. Хотя по-теперешнему в таком возрасте многие продолжают работать.
В доме было прохладно и сухо. Пахло мятой, жасмином и чисто вымытым полом. Белые глазки жасмина, пригретые жарким солнцем, в легкой истоме прижимались к оконному стеклу, точно просились впустить их в дом. Юрий Иванович отодвинул занавеску и открыл створки.
— Мухи налетят, — предупредила Марфа Захаровна.
— Ничего, выгоним… — успокоил мать Юрий Иванович.
— А вот и я, — запыхавшись появился в дверях Женя. — Привет, папа. А я с сенокоса. На клеверах мы были. Я видел, как ты ехал, сразу узнал.
Все это он выпалил одним залпом, веселый, возбужденный, сияющий.
— Ну, докладывай, бабушка, как он себя вел? — шутливо спросил Юрий Иванович.
— По-разному, — ответила Марфа Захаровна и подмигнула внуку.
— А ты в его возрасте всегда слушался?
— Понятно. Значит, бывало, и не слушался.
— Бабушка, это не педагогично: нельзя критиковать родителей в присутствии детей, — озорно ввернул Женя.
— Уж ты все знаешь-то: что можно и что нельзя, — ласково сказала Марфа Захаровна и спохватилась: — Да что ж это я: с дороги, Юра, умыться надо, да покушать. Обед у меня стынет.
Юрий Иванович вышел в сад. Под антоновкой, которую отец посадил той осенью, когда Юра пошел в первый класс, стояла раскладушка — убежище Жени. На антоновке многие ветви были спилены и места срезов аккуратно замазаны масляной краской. Яблок на ней было негусто. «Деревья тоже стареют», — с грустью подумал Добросклонцев. Мысли его спугнул Женя, подошедший тихо:
— Папа, а на Куликово поле поедем?
— Непременно.
— Когда? — В голосе сына звучало нетерпение.
— Да хоть завтра.
— Хорошо бы. А то погода может испортиться, дожди пойдут, — вздохнул Женя. И после паузы, вспомнив, зачем пришел, добавил: — Бабушка зовет кушать.
После щедрого сельского угощения Юрий Иванович вдруг почувствовал усталость: сказывалось напряжение долгого пути. И к тому же мать посоветовала: отдохнул бы с дороги под своей яблоней. Марфа Захаровна вынесла подушку и одеяло, постелила на раскладушке и приказала Жене не включать музыку, пусть, мол, отец отдохнет.
Нагретый воздух, насыщенный свежестью листвы и трав, клонил к приятной дреме, и Добросклонцев, сам того не желая, медленно и благостно погрузился в глубокий сон, такой глубокий, что даже надоедливые мухи не могли его разбудить. Проснулся он от резкого оглушительного шума и треска: казалось, небо упало на землю и разверзлась земная твердь. Он открыл глаза и, поддавшись инстинкту элементарной осторожности, не вставая с раскладушки, коснулся ногами земли. Земля была невредимой, и небо над головой спокойным и невозмутимым. Просто по улице промчался мотоцикл.
Запыленное усталое солнце висело над горизонтом, и казалось, тепло исходило не от него, а от нагретых им за день воздуха и земли.
— Разбудили тебя тарахтельщики, — сокрушенно сказала Марфа Захаровна: она полола грядки в огороде тут же рядом с садом. — Носятся как ошалелые, покоя от них нет. Может, перекусишь? Зеленого лука нарву — и со сметаной. Ты же раньше любил.
— Спасибо, мама, потом. Сейчас хочу просто пройтись, сон сбросить.
Огородами Юрий Иванович вышел за околицу по знакомой исхоженной тропинке, которая вела к речке, когда-то в пору его детства не то что многоводной, но вполне оправдывающей свое название, Голубица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79