Такое случилось с ним в первый раз, и он попытался разобраться, в чем тут дело или, может быть, какой-то секрет. Ему запомнились не столько отдельные детали ее лица, сколько общая, какая-то очаровательная женственность во всем ее облике. Ну и, конечно же, глаза — эти бездонные лесные омуты с сиянием любви. Семейная жизнь Константина Харитоновича сложилась не то что неудачно, но как-то совсем не так, как ему представлялась в молодости. Женился, как ему казалось, по любви на студентке института иностранных языков, дочери профессора искусствоведения, девушке с большими амбициями и непомерными претензиями. Вскоре у них родилась Оля, потом сын. Воспитанием детей, уходом за ними и вообще всеми семейными заботами занималась бабушка — мать Силина. Эту привилегию с удовольствием предоставила ей невестка, предпочитавшая работу сначала в школе, а затем в институте, избегая кухонно-домашних проблем. Хозяйкой она, по ее же словам, была «никакой», но обладала властным характером и повышенными требованиями к другим, в первую очередь к мужу. Запросы ее всегда превышали возможности супруга, главным образов материальные, и на этой почве после рождения второго ребенка в их семейной жизни пошли нелады. Дело доходило до развода, но в последние часы верх брал рассудок, и наступало примирение. Конечно же, временное — это было похоже на разбитый и кое-как склеенный сосуд. Внешне все казалось мирным, не вспыхивали ссоры или размолвки — во имя сохранения семьи, ради детей, между супругами установились добрососедские, сдержанной учтивости отношения. Каждый жил своей жизнью, но от детей такое положение скрывалось. На пути Силина встречались женщины, иногда довольно привлекательные, но он смотрел на них с недоверчивостью и подозрением, да они и не задевали в душе его сокровенных струн, даже после расторжения брака и отъезда жены в Штаты.
И вот встреча в парке. Наверно, в каждом человеке заложен свой единственный и неповторимый магнит, который действует на окружающих строго избирательно. Так считал Константин Силин, и это было его убеждение и неразгаданная загадка души, ее непостижимая тайна, или, как говорил Лермонтов: «А душу можно ль рассказать?» Прошло уже два месяца, как он случайно повстречал Таню, а ее неотразимые черты, тот внутренний магнит не давали ему покоя, всплывали в памяти, заставляли думать о ней с приятной, волнующей грустинкой и тайным желанием какого-то несбыточного чуда. И хотя он знал, что чудес не бывает, но все-таки в глубине души верил, что очень редко, в порядке исключения, чудо может явиться на ответный зов, если только сильно и, главное, искренне его пожелать. Он желал, искренне и сильно, и чудо свершилось: она придет!.. Силин пытался скрыть свое волнение от дочери, но это было не просто сделать: он как-то весь вдруг преобразился, в живо блестящих глазах таился скрытый, сдерживаемый огонь, угрюмое лицо оживилось, в движениях и жестах появилась плохо скрываемая суетливость. Он принял ванну, надел новую серую рубаху с погончиками и нагрудными карманами, тщательно причесал серебристые волосы и, что позабавило наблюдательную Олю, побрился уже второй раз в этот день, чего раньше никогда не делал. Открыл флакон одеколона и остановился в нерешительности: а стоит ли «душиться»? Вдруг она неправильно истолкует? И решил: лучше не надо.
— Зачем ты встал? Тебе надо лежать. Ты мерил температуру? — Заботливо хлопотала возле больного Оля. Ее радовали и забавляли внезапные перемены в поведении отца.
— Нет у меня температуры, нормальная. Ты бы, доченька, немножко порядок навела. Вон тапочки валяются. Прибери их. И посмотри, что у нас есть к чаю: ну, сушки или печенье. Предложишь чай доктору или кофе. Как она пожелает.
— Все, папа, будет в порядке. Ты не беспокойся, — весело улыбалась проницательная дочь, довольная тем, что ей удалось пригласить в дом такую симпатичную женщину. Она с пониманием относилась к неожиданному оживлению отца, знала, что он нуждается в женском обществе.
Силин сидел в спальне на широкой кровати поверх покрывала. Весь его костюм состоял из рубахи, надетой на голое тело, и спортивных брюк. Рядом на тумбочке лежали термометр и томик Диккенса.
— Волнуешься? — спросила Оля с детской доверчивостью.
— От чего мне волноваться? — Напряженное угрюмое лицо Силина смягчилось смущенной улыбкой.
— Я же вижу, папа, — озорно сверкнула глазами Оля.
— Ничего ты не видишь. Просто любопытно… — с грубоватым равнодушием ответил Силин. Глаза его живо блестели. В нем не было ни тени позерства. Чувство достоинства никогда не покидало этого широкоплечего, мускулистого человека с открытым, простым, честным лицом. Друзья и просто знакомые говорили о нем: строг, справедлив и честен. Что может быть выше этой характеристики для судьи, тем паче в наше продажное, растленное время, когда отброшены все нравственные нормы?
С Олей у Силина были отношения доверительнои дружбы, он питал к ней неподдельную нежность, особенно с тех пор, как она отказалась уехать с матерью в Штаты. К людям он был добр и терпим, не ворчлив и не раздражителен, со всеми держался с поразительным благородством. Большим его достоинством было и превосходное здоровье: серьезно он никогда не болел, легкие недомогания переносил на ногах, избегая врачей и разных таблеток, к которым относился всегда скептически. Он был очень восприимчив к прекрасному, особенно к женской красоте и классической музыке, обожествлял Бетховена. Страсть к самоанализу заставила Силина перед приходом Тани задать самому себе некоторые вопросы: почему он так взволнован? Что особенного, необычного нашел он в этой женщине, с которой и виделся-то всего несколько минут? Чем покорила она его воображение, проникла так глубоко в сознание? Что было в ней притягательным для чувственной души? А может, им просто завладела страсть: ведь он еще не стар, можно сказать, в расцвете сил, и оставаться в одиночестве после развала семьи он не помышлял. Но почему именно эта случайная, мимолетная встреча? Разве мало на его жизненном пути попадалось молодых женщин и девушек привлекательных и красивых, но ни одна из них не задела в его сердце тех глубинных струн, которые зазвучали лишь при встрече с Татьяной Васильевной. За прошедших два месяца после их первой встречи его воображение рисовало ее портрет: скорее миловидная, чем красивая, приятные манеры, хрупкая фигура, но эта хрупкость делала ее утонченной, и эта пленительная скромность, женственность… Но, пожалуй, главное — глаза, эти лесные озера, темные и чистые, как глаза ребенка, в них таилась нежность и неизъяснимая прелесть. В ее дивных глазах светилось что-то не мирское, небесное, какое-то сложное сияние.
Звонок в дверь заставил Силина вздрогнуть, словно забарабанили по его нервам, он услышал, как Оля побежала открывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52