Таня приготовила холодную закуску и пожарила импортные рыбные палочки. Силин, разлив по фужерам шампанское, произнес благодарственное слово по адресу милого, душевного, доброго доктора, который своей нежной теплотой способствовал быстрому заживлению раны. Между прочим он сообщил, что московским сыщикам удалось напасть на след покушавшихся, установить их имена — это были, как и предполагалось, сообщники Полозова по рэкету — матерые рецидивисты. К сожалению, задержать их не удалось, очевидно, «залегли на дно» или перебрались в ближнее, а, может, и дальнее зарубежье. Был объявлен розыск, на успех которого Силин не надеялся, но рассчитывал, что его теперь оставят в покое.
Когда снова были наполнены фужеры, Таня, устремив на Силина теплый душевный взгляд, сказала:
— Дорогой Константин Харитонович, я пью это игристое вино за вашу мечту, за ее осуществление. Я восхищена вашим мужеством, честностью и патриотизмом.
— Спасибо, Татьяна Васильевна. Но мне с трудом верится, что ваше пожелание когда-нибудь сбудется.
— Почему же? Любопытно, что за несбыточная мечта? Или это тайна? Не хотите ее открыть?
Силин в смущении закрыл глаза. Потом поднял на нее как бы виноватый взгляд, решился:
— Открою. Вам открою. Только прошу вас, не судите меня строго. — Он волновался, и это волнение, эти смущенные глаза, и весь облик его совсем не напоминали строгого и сильного судью, облаченного в черную мантию и восседающего на «троне» в зале суда. Дрогнувшим голосом он проговорил, не глядя на Таню: — Моя заветная мечта, милейшая Татьяна Васильевна, на веки вечные связать свою жизнь с вашей.
Она не ожидала такого ответа, хотя в мыслях в последние дни и в бессонные ночи иногда тайком думала об этом. Лицо ее вспыхнуло, густые длинные ресницы смущенно затрепетали. Она растерянно молчала, и ее молчание приводило его в уныние. Наконец она спросила очень дружелюбно и тепло:
— А вы уверены… в выборе? Мы так мало знакомы. Вы уверены, что я могу вам принести счастье, которого вы заслуживаете? Не скрою, вы мне нравитесь, даже больше, — призналась она очень спокойно. Таня ждала такого объяснения, она видела, что он неравнодушен к ней и, пожалуй, по-настоящему влюблен.
— А я вас люблю, как никого в жизни не любил, — глухо, проникновенно прошептал он. — Вы моя единственная мечта и надежда. У нас много общего во взглядах, вкусах…
— Вы хотите сказать «родство душ»?
— Именно это, — с жаром подтвердил Силин.
— Для полного счастья, пожалуй, маловато.
— А что по-вашему, Татьяна Васильевна, нужно для полного счастья?
— Зовите меня просто Таней.
— Хорошо, очень рад. Ну тогда и вы меня без Харитоновича.
— Не сразу, постепенно привыкну.
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил он, сдерживая волнение. Она это видела и думала: «Боже мой, такой сильный, основательный, на вид даже суровый, он дрожит, как влюбленный юноша».
— Для полного счастья нужно не так уж много: любить и быть любимой, — ответила она, сверкнув горящими глазами, и продолжала: — Все остальное — достаток, тряпки, дачи, машины — они вторичны и без взаимной любви ничего не стоят. Поверьте, я убедилась в этом на собственном опыте.
Силин слушал ее с замиранием сердца и пытался в ее словах найти ответ на волнующий его главный вопрос: а любит ли она его? Спросить напрямую не решался, однако помнил ее слова: «Вы мне нравитесь, даже больше». Что означает это «больше»? Во всяком случае, оно обнадеживало.
Телефонный звонок прервал их такую важную, волнующую беседу. Звонил Василий Иванович.
— Здравствуй, Танюша. Ты дома? А я из автомата, от ВДНХ. На митинге был. Хочу к тебе подойти. Иду. Тебе ничего не надо из продуктов? По пути могу захватить.
Холодильник у Тани был полон.
— Сейчас придет отец. Он с митинга. Расскажет. Он у меня активно политизирован, ни одного патриотического митинга не пропускает, — пояснила Таня. — Думаю, вы найдете с ним общий язык. Правда, он резковат, придерживается крайних взглядов и неисправимый сталинист. Заочно он вас знает: я ему рассказывала. — Таня давно хотела познакомить Силина с отцом и теперь была рада случаю. Она говорила ему и о суде, и о ранении Силина.
— Ничего, поладим, — сказал Силин и подумал, как Василий Иванович посмотрит на их отношения с Таней: обычно родители в этом деле придирчивы и ревнивы.
Таня поставила прибор для отца и водку: шампанским Василий Иванович пренебрегал.
Прошло не больше десяти минут, как появился собственной персоной отставной полковник милиции. Он был слегка возбужден то ли от митинга, то ли от быстрой десятиминутной ходьбы.
— Папа, у меня гость, — предупредила его еще в прихожей Таня, а когда Василий Иванович вошел в гостиную, представила: — Знакомьтесь — Константин Харитонович Силин, мой большой друг, судья и, можно сказать, именинник: мы сегодня сняли повязку с его раны. И вот по этому поводу решили… — Она не закончила фразу, улыбнулась.
И Силин и полковник обратили внимание на ее слова: не просто «друг», а «большой друг».
— По рассказам Тани я вас именно таким и представлял, — сказал полковник весело и приподнято. — Значит, рана залечена и вы снова в строю.
— Выходит, так.
Василий Иванович налил себе полную рюмку водки и, не садясь за стол, стоя произнес:
— За ваше исцеление, за знакомство! — Он отпил половину, поставил рюмку на стол, торопливо прожевал кусочек ветчины и продолжал: — Я сейчас был на митинге. Сегодня целых три митинга: профсоюзы собрали беспартийных, коммунистов — Зюганов и «Трудовая Москва» Анпилова. Это все на одной площади, но с разными трибунами и с разными лозунгами. А на Лубянке митинговали демократические отбросы, или «выбросы», как они себя называют, разные «мемориалы». Одним словом, произраильско-проамериканская шваль, типа Новодворской. Кстати, народишку у них не густо, как впрочем и у профсоюзов. Они же, наши профсоюзы, всегда были лакеями при властях. Так и сохранили за собой эту должность. И вот это меня удивляет и возмущает: народ нищенствует, заводы закрываются, безработица, а они, видите ли, вне политики, как бараны идут за своими продажными лидерами. — Он говорил приподнято, возбужденно, ему хотелось излить свою душу тому, кто его понимал, хотя он мог и поспорить. Он взял бутылку шампанского, налил в фужер Силину, плеснул немного Тане, чокнулся — за Россию, за Советский Союз. — Силин одобрительно кивнул и сделал два глотка, а Василий Иванович, захватив инициативу, продолжил: — Самая мощная демонстрация была у коммунистов и по численности, и по содержанию.
— Это у кого же: у Анпилова или Зюганова? — уточнил Силин, хотя и догадывался, кого имеет в виду полковник.
— Да какой из Анпилова коммунист? — презрительно поморщился Василий Иванович. — Амбициозный мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Когда снова были наполнены фужеры, Таня, устремив на Силина теплый душевный взгляд, сказала:
— Дорогой Константин Харитонович, я пью это игристое вино за вашу мечту, за ее осуществление. Я восхищена вашим мужеством, честностью и патриотизмом.
— Спасибо, Татьяна Васильевна. Но мне с трудом верится, что ваше пожелание когда-нибудь сбудется.
— Почему же? Любопытно, что за несбыточная мечта? Или это тайна? Не хотите ее открыть?
Силин в смущении закрыл глаза. Потом поднял на нее как бы виноватый взгляд, решился:
— Открою. Вам открою. Только прошу вас, не судите меня строго. — Он волновался, и это волнение, эти смущенные глаза, и весь облик его совсем не напоминали строгого и сильного судью, облаченного в черную мантию и восседающего на «троне» в зале суда. Дрогнувшим голосом он проговорил, не глядя на Таню: — Моя заветная мечта, милейшая Татьяна Васильевна, на веки вечные связать свою жизнь с вашей.
Она не ожидала такого ответа, хотя в мыслях в последние дни и в бессонные ночи иногда тайком думала об этом. Лицо ее вспыхнуло, густые длинные ресницы смущенно затрепетали. Она растерянно молчала, и ее молчание приводило его в уныние. Наконец она спросила очень дружелюбно и тепло:
— А вы уверены… в выборе? Мы так мало знакомы. Вы уверены, что я могу вам принести счастье, которого вы заслуживаете? Не скрою, вы мне нравитесь, даже больше, — призналась она очень спокойно. Таня ждала такого объяснения, она видела, что он неравнодушен к ней и, пожалуй, по-настоящему влюблен.
— А я вас люблю, как никого в жизни не любил, — глухо, проникновенно прошептал он. — Вы моя единственная мечта и надежда. У нас много общего во взглядах, вкусах…
— Вы хотите сказать «родство душ»?
— Именно это, — с жаром подтвердил Силин.
— Для полного счастья, пожалуй, маловато.
— А что по-вашему, Татьяна Васильевна, нужно для полного счастья?
— Зовите меня просто Таней.
— Хорошо, очень рад. Ну тогда и вы меня без Харитоновича.
— Не сразу, постепенно привыкну.
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил он, сдерживая волнение. Она это видела и думала: «Боже мой, такой сильный, основательный, на вид даже суровый, он дрожит, как влюбленный юноша».
— Для полного счастья нужно не так уж много: любить и быть любимой, — ответила она, сверкнув горящими глазами, и продолжала: — Все остальное — достаток, тряпки, дачи, машины — они вторичны и без взаимной любви ничего не стоят. Поверьте, я убедилась в этом на собственном опыте.
Силин слушал ее с замиранием сердца и пытался в ее словах найти ответ на волнующий его главный вопрос: а любит ли она его? Спросить напрямую не решался, однако помнил ее слова: «Вы мне нравитесь, даже больше». Что означает это «больше»? Во всяком случае, оно обнадеживало.
Телефонный звонок прервал их такую важную, волнующую беседу. Звонил Василий Иванович.
— Здравствуй, Танюша. Ты дома? А я из автомата, от ВДНХ. На митинге был. Хочу к тебе подойти. Иду. Тебе ничего не надо из продуктов? По пути могу захватить.
Холодильник у Тани был полон.
— Сейчас придет отец. Он с митинга. Расскажет. Он у меня активно политизирован, ни одного патриотического митинга не пропускает, — пояснила Таня. — Думаю, вы найдете с ним общий язык. Правда, он резковат, придерживается крайних взглядов и неисправимый сталинист. Заочно он вас знает: я ему рассказывала. — Таня давно хотела познакомить Силина с отцом и теперь была рада случаю. Она говорила ему и о суде, и о ранении Силина.
— Ничего, поладим, — сказал Силин и подумал, как Василий Иванович посмотрит на их отношения с Таней: обычно родители в этом деле придирчивы и ревнивы.
Таня поставила прибор для отца и водку: шампанским Василий Иванович пренебрегал.
Прошло не больше десяти минут, как появился собственной персоной отставной полковник милиции. Он был слегка возбужден то ли от митинга, то ли от быстрой десятиминутной ходьбы.
— Папа, у меня гость, — предупредила его еще в прихожей Таня, а когда Василий Иванович вошел в гостиную, представила: — Знакомьтесь — Константин Харитонович Силин, мой большой друг, судья и, можно сказать, именинник: мы сегодня сняли повязку с его раны. И вот по этому поводу решили… — Она не закончила фразу, улыбнулась.
И Силин и полковник обратили внимание на ее слова: не просто «друг», а «большой друг».
— По рассказам Тани я вас именно таким и представлял, — сказал полковник весело и приподнято. — Значит, рана залечена и вы снова в строю.
— Выходит, так.
Василий Иванович налил себе полную рюмку водки и, не садясь за стол, стоя произнес:
— За ваше исцеление, за знакомство! — Он отпил половину, поставил рюмку на стол, торопливо прожевал кусочек ветчины и продолжал: — Я сейчас был на митинге. Сегодня целых три митинга: профсоюзы собрали беспартийных, коммунистов — Зюганов и «Трудовая Москва» Анпилова. Это все на одной площади, но с разными трибунами и с разными лозунгами. А на Лубянке митинговали демократические отбросы, или «выбросы», как они себя называют, разные «мемориалы». Одним словом, произраильско-проамериканская шваль, типа Новодворской. Кстати, народишку у них не густо, как впрочем и у профсоюзов. Они же, наши профсоюзы, всегда были лакеями при властях. Так и сохранили за собой эту должность. И вот это меня удивляет и возмущает: народ нищенствует, заводы закрываются, безработица, а они, видите ли, вне политики, как бараны идут за своими продажными лидерами. — Он говорил приподнято, возбужденно, ему хотелось излить свою душу тому, кто его понимал, хотя он мог и поспорить. Он взял бутылку шампанского, налил в фужер Силину, плеснул немного Тане, чокнулся — за Россию, за Советский Союз. — Силин одобрительно кивнул и сделал два глотка, а Василий Иванович, захватив инициативу, продолжил: — Самая мощная демонстрация была у коммунистов и по численности, и по содержанию.
— Это у кого же: у Анпилова или Зюганова? — уточнил Силин, хотя и догадывался, кого имеет в виду полковник.
— Да какой из Анпилова коммунист? — презрительно поморщился Василий Иванович. — Амбициозный мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52