Я по-прежнему люблю ее и буду любить вечно, потому что она открыла в душе моей какой-то новый с юности желанный мир, зажгла в нем огонь, который не в силах потушить никаким пожарным.
Однажды, глядя на ее портрет, я как бы услышал ее голос — просьбу: позвони мне. И я решился набрать номер телефона господина Бориса Ильича. Ответил женский голос, очевидно секретарша. Я спросил, как мне связаться с Ларисой Малининой?
— Представьтесь, пожалуйста, — вежливо, но официально попросила секретарша.
— Я ее знакомый.
— У вас, очевидно, есть имя и фамилия, — съязвила она.
Да, разумеется, есть. Егор Лукич Богородский.
— Будьте любезны, оставьте свой телефон. Я передам о вас Ларисе Павловне.
— Она знает мой телефон.
— Хорошо. До свидания.
Прошел еще месяц после этого разговора. Лариса не позвонила. У меня появлялась мысль позвонить в Тверь, поговорить с Павлом Федоровичем. Но я отверг ее и уехал на дачу, отпустив за полгода бороду и усы. У меня пропал аппетит и я заметно похудел. И, как сказал Виталий Воронин, осунулся и превратился в бомжа. Да, я перестал следить за собой. На женщин не обращал внимания, в обществе не появлялся. Даже к друзьям не заходил. Так продолжалось около года.
На меня нашла бессонница. В котором бы часу я не ложился в постель, — в десять или в двенадцать, все равно я не мог уснуть до трех — четырех часов. Я думал о ней, иногда пытался избавиться от этих дум, но мне это не удавалось, они атаковали меня со всех сторон, всплывали воспоминания трогательными эпизодами. Помню, однажды она сказала мне, что я открыл в ней женщину, что до меня она не знала радости взаимоотношения полов. Засыпая, я жаждал увидеть ее во сне. Но тщетно: мне снилась всякая несуразица, чертовщина, но только не Лариса. Сон мой был не глубокий, какая-то полудрема. Я ворочался с боку на бок, иногда вставал, ходил по квартире, как неприкаянный и лишь под утро засыпал.
Однажды ночью в полудреме я очень четко, явственно слышал ее голос: «Егор!» она позвала меня. Казалось она была где-то рядом, в соседней комнате. Меня словно током пронзило. Я включил ночник, встал и вышел в гостиную, откуда, как мне казалось, раздался ее голос. Включил люстру. Часы показывали без четверти четыре. Я сел напротив ее портрета и напряженно уставился в ее лицо, разглядывая знакомые и родные мне черты. И вдруг я увидел, как губы ее шевельнулись, точно она хотела мне что-то сказать. Я с напряжением впился в нее взглядом, и увидел в ее печальных и необыкновенно прекрасных глазах слезы. Да, да, они блестели, переполненные влагой. Я вздрогнул, по всему телу прокатились колики. Мысли тревожно заметались: это вещее, она зовет меня на помощь, ей плохо. Спазмы сжимали мне горло, на глазах навертывались слезы. Я почувствовал себя беспомощным и виноватым перед ней. В чем состояла моя вина я не знал. Я чувствовал себя одиноким и ненужным в этой жизни. Мне не хотелось жить, хотелось просто исчезнуть, но прежде в последний миг встретиться с ней, сказать прощальное «прости» и «люблю» и провалиться. Просидев у портрета с час, я ушел в спальню и уснул. Разбудил меня телефон. Междугородний судя по частым тревожным звонкам. Было начало двенадцатого. За окном светило солнце. Я взял трубку, но никто не отзывался на мой голос. И я решил: звонила Лариса. Мне стало легче: значит она жива и помнит меня. И есть надежда еще увидеться.
Глава двенадцатая
ЛАРИСА
Вот уже месяц, как я референт президента фирмы Бориса Ильича Денисова. Должность референта придумана самим шефом, — на самом деле я его любовница со всеми вытекающими обязанностями. При том, любовница без любви, как предмет для его похотливых увлечений. Он, будучи цинично откровенным, так и сказал однажды «Я тебя приватизировал, и ты должна беспрекословно исполнять все мои требования». Это было сказано в грубой форме, когда он пожелал орального секса. Я решительно отказалась, заявив ему, что не могу.
— Для меня нет такого слова «не могу», — властно сказал он. — Для референта есть слово «слушаюсь». Все другие могут, а она, видите ли не может.
— Для этого у меня есть особая причина, — попыталась я объяснить. — Ты же знаешь, что я глубоко верующая и не могу позволить себе греха. А то, что ты требуешь — это грех. Я строго придерживаюсь заповеди: «И не введи мя во искушения». Ты должен считаться с моей верой и убеждениями и не принуждать меня к греховным деяниям.
— Ты должна знать народное изречение: в чужой монастырь со своими молитвами не ходят, — парировал он.
— Значит, я ошиблась монастырем: он не для меня, — решилась я на дерзость. На самом деле ссылка на «грех» была использована мной, как уловка. Но он, кажется, поверил и не стал настаивать на своих притязаниях: для этого занятия у него были другие «приватизированные». В моем твердом отказе «не могу» он, очевидно, почувствовал решимость добровольно покинуть «чужой монастырь», а ему этого не хотелось. Он привык ко мне, я его в чем-то устраивала, была не как «все другие».
Как фиговый референт, я имела свое рабочее место — письменный стол в кабинете секретарши, за которым я, не имея никаких поручений, просматривала разного рода журналы, которых в ельцинской России расплодилось видимо-невидимо. Секретарша — молоденькая блондиночка, недавно окончившая среднюю школу, несомненно догадывалась о наших интимных отношениях с Денисовым, смотрела на меня, скучающую от безделья, с ревнивой завистью. Но и я не была совершенно свободна и без разрешения шефа не могла надолго отлучаться из офиса. Иногда он через секретаршу вызывал меня в кабинет и доброжелательно спрашивал:
— Как у тебя сегодня настроение?
— Как всегда: скучаю от безделья.
— Пойди, пройдись по магазинам, купи чего-нибудь вкусненького на ужин. Жди меня к семи часам. И не вздумай появляться в Брюсовом переулке.
От Ююкина он знал о Лукиче и строго запретил мне с ним встречаться. Я уже много месяцев не виделась с Лидой, позвонила ей, и мы решили встретиться у нее дома. По пути к Лиде я зашла в магазин, купила торт и бутылку шампанского. Я пришла к ней в новой дубленке с капюшоном, и Лида уже в прихожей, удивленная моим нарядом, начала осыпать меня комплиментами.
— Да ты выглядишь королевой.
А когда я сняла дубленку и предстала перед ней в короткой, выше колен черной юбке и черном жакете на белой блузке, она совсем заговорила междометиями:
— О-о! Ух ты! Шикарно! Настоящая офисная девица. И хотя говорила Лида искренно, фраза «офисная девица» меня больно покоробила, — да, докатилась: кандидат исторических наук с перспективой доктора и профессора, превратилась в «офисную девицу». В этих словах было что-то непристойное, порочное, нечто среднее между куртизанкой и проституткой, хотя между той и другой я не вижу разницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Однажды, глядя на ее портрет, я как бы услышал ее голос — просьбу: позвони мне. И я решился набрать номер телефона господина Бориса Ильича. Ответил женский голос, очевидно секретарша. Я спросил, как мне связаться с Ларисой Малининой?
— Представьтесь, пожалуйста, — вежливо, но официально попросила секретарша.
— Я ее знакомый.
— У вас, очевидно, есть имя и фамилия, — съязвила она.
Да, разумеется, есть. Егор Лукич Богородский.
— Будьте любезны, оставьте свой телефон. Я передам о вас Ларисе Павловне.
— Она знает мой телефон.
— Хорошо. До свидания.
Прошел еще месяц после этого разговора. Лариса не позвонила. У меня появлялась мысль позвонить в Тверь, поговорить с Павлом Федоровичем. Но я отверг ее и уехал на дачу, отпустив за полгода бороду и усы. У меня пропал аппетит и я заметно похудел. И, как сказал Виталий Воронин, осунулся и превратился в бомжа. Да, я перестал следить за собой. На женщин не обращал внимания, в обществе не появлялся. Даже к друзьям не заходил. Так продолжалось около года.
На меня нашла бессонница. В котором бы часу я не ложился в постель, — в десять или в двенадцать, все равно я не мог уснуть до трех — четырех часов. Я думал о ней, иногда пытался избавиться от этих дум, но мне это не удавалось, они атаковали меня со всех сторон, всплывали воспоминания трогательными эпизодами. Помню, однажды она сказала мне, что я открыл в ней женщину, что до меня она не знала радости взаимоотношения полов. Засыпая, я жаждал увидеть ее во сне. Но тщетно: мне снилась всякая несуразица, чертовщина, но только не Лариса. Сон мой был не глубокий, какая-то полудрема. Я ворочался с боку на бок, иногда вставал, ходил по квартире, как неприкаянный и лишь под утро засыпал.
Однажды ночью в полудреме я очень четко, явственно слышал ее голос: «Егор!» она позвала меня. Казалось она была где-то рядом, в соседней комнате. Меня словно током пронзило. Я включил ночник, встал и вышел в гостиную, откуда, как мне казалось, раздался ее голос. Включил люстру. Часы показывали без четверти четыре. Я сел напротив ее портрета и напряженно уставился в ее лицо, разглядывая знакомые и родные мне черты. И вдруг я увидел, как губы ее шевельнулись, точно она хотела мне что-то сказать. Я с напряжением впился в нее взглядом, и увидел в ее печальных и необыкновенно прекрасных глазах слезы. Да, да, они блестели, переполненные влагой. Я вздрогнул, по всему телу прокатились колики. Мысли тревожно заметались: это вещее, она зовет меня на помощь, ей плохо. Спазмы сжимали мне горло, на глазах навертывались слезы. Я почувствовал себя беспомощным и виноватым перед ней. В чем состояла моя вина я не знал. Я чувствовал себя одиноким и ненужным в этой жизни. Мне не хотелось жить, хотелось просто исчезнуть, но прежде в последний миг встретиться с ней, сказать прощальное «прости» и «люблю» и провалиться. Просидев у портрета с час, я ушел в спальню и уснул. Разбудил меня телефон. Междугородний судя по частым тревожным звонкам. Было начало двенадцатого. За окном светило солнце. Я взял трубку, но никто не отзывался на мой голос. И я решил: звонила Лариса. Мне стало легче: значит она жива и помнит меня. И есть надежда еще увидеться.
Глава двенадцатая
ЛАРИСА
Вот уже месяц, как я референт президента фирмы Бориса Ильича Денисова. Должность референта придумана самим шефом, — на самом деле я его любовница со всеми вытекающими обязанностями. При том, любовница без любви, как предмет для его похотливых увлечений. Он, будучи цинично откровенным, так и сказал однажды «Я тебя приватизировал, и ты должна беспрекословно исполнять все мои требования». Это было сказано в грубой форме, когда он пожелал орального секса. Я решительно отказалась, заявив ему, что не могу.
— Для меня нет такого слова «не могу», — властно сказал он. — Для референта есть слово «слушаюсь». Все другие могут, а она, видите ли не может.
— Для этого у меня есть особая причина, — попыталась я объяснить. — Ты же знаешь, что я глубоко верующая и не могу позволить себе греха. А то, что ты требуешь — это грех. Я строго придерживаюсь заповеди: «И не введи мя во искушения». Ты должен считаться с моей верой и убеждениями и не принуждать меня к греховным деяниям.
— Ты должна знать народное изречение: в чужой монастырь со своими молитвами не ходят, — парировал он.
— Значит, я ошиблась монастырем: он не для меня, — решилась я на дерзость. На самом деле ссылка на «грех» была использована мной, как уловка. Но он, кажется, поверил и не стал настаивать на своих притязаниях: для этого занятия у него были другие «приватизированные». В моем твердом отказе «не могу» он, очевидно, почувствовал решимость добровольно покинуть «чужой монастырь», а ему этого не хотелось. Он привык ко мне, я его в чем-то устраивала, была не как «все другие».
Как фиговый референт, я имела свое рабочее место — письменный стол в кабинете секретарши, за которым я, не имея никаких поручений, просматривала разного рода журналы, которых в ельцинской России расплодилось видимо-невидимо. Секретарша — молоденькая блондиночка, недавно окончившая среднюю школу, несомненно догадывалась о наших интимных отношениях с Денисовым, смотрела на меня, скучающую от безделья, с ревнивой завистью. Но и я не была совершенно свободна и без разрешения шефа не могла надолго отлучаться из офиса. Иногда он через секретаршу вызывал меня в кабинет и доброжелательно спрашивал:
— Как у тебя сегодня настроение?
— Как всегда: скучаю от безделья.
— Пойди, пройдись по магазинам, купи чего-нибудь вкусненького на ужин. Жди меня к семи часам. И не вздумай появляться в Брюсовом переулке.
От Ююкина он знал о Лукиче и строго запретил мне с ним встречаться. Я уже много месяцев не виделась с Лидой, позвонила ей, и мы решили встретиться у нее дома. По пути к Лиде я зашла в магазин, купила торт и бутылку шампанского. Я пришла к ней в новой дубленке с капюшоном, и Лида уже в прихожей, удивленная моим нарядом, начала осыпать меня комплиментами.
— Да ты выглядишь королевой.
А когда я сняла дубленку и предстала перед ней в короткой, выше колен черной юбке и черном жакете на белой блузке, она совсем заговорила междометиями:
— О-о! Ух ты! Шикарно! Настоящая офисная девица. И хотя говорила Лида искренно, фраза «офисная девица» меня больно покоробила, — да, докатилась: кандидат исторических наук с перспективой доктора и профессора, превратилась в «офисную девицу». В этих словах было что-то непристойное, порочное, нечто среднее между куртизанкой и проституткой, хотя между той и другой я не вижу разницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67