Впрочем, я был убежден: Стерлинг не убивал Джорджа и вообще не имеет отношения к миллеровским делам. Вернее, это он меня в этом убедил. А вот в том, что Мара не скрывается у него, — нет. А раз сомнения мои мистер Стерлинг развеять не сумел, следовало подтвердить или опровергнуть их каким-то иным способом.
Стерлинг сказал, что Энтони работает сегодня в ночь. Он выразил сожаление по поводу вчерашнего происшествия: ждали Миллера и готовились к большому скандалу. Стерлинг сорвал бы голос, извиняясь, если бы я не буркнул «да ладно» и не направился к двери. В конце концов троим его служащим крепко от меня досталось, так что мы почти в расчете. Когда я уже взялся за ручку, он спросил:
— Вы... завершили?.. То есть я хочу спросить, вы еще придете?
— Нужно будет — приду.
Выйдя из кабинета, я чувствовал, что все глаза устремлены на меня, но держался персонал на почтительном расстоянии, что меня устраивало. «Красные каблуки» посасывали что-то из стакана за маленьким столиком в баре. Это артистическое существо поперхнулось, когда мы встретились взглядами, и кадык у него на шее запрыгал. Проходя мимо, я замедлил шаги и сказал:
— Я вчера вечером слушал, как вы пели. Потрясающе.
Страх улетучился из его глаз, побелевшие костяшки пальцев, обхвативших стакан, вновь стали нормального, розового цвета.
— Ах, спасибо! Спасибо... э-э...
— Джек.
— Спасибо, Джек, ответил несчастный парень, и нечто вроде улыбки скользнуло по его лицу.
— На здоровье, детка.
Куда же мне теперь податься, размышлял я, шагая к выходу. В дверях остановился. К Миллеру пойти? К мисс Уорд? Заняться Байлером? Каррасом? Серелли? Ехать ли в полицию, к Рэю? В Плейнтон, к Эндрену или к папе и маме Филипс? С кого начать? С лежащего в морге Джорджа, хотя сомнительно, что даже такая искусная сиделка, как я, услышит от него хоть словечко. Все тело у меня ныло и ломило от недавней драки, все результаты вчерашней беседы с Энтони заявляли о себе в полный голос, а запястье — громче всех. Оно прямо-таки вопило.
Я проглотил одну из оставшихся таблеток. Но этого было. И поздно. Секунды тянулись как годы, и каждая последующая была изнурительней предыдущей. Несколько десятилетий спустя я понял, что отправиться сейчас мог только по одному адресу.
И поехал домой.
Глава 17
Войдя в квартиру, я обнаружил там Эльбу Санторио, расчесывавшую мою собаку Балто. Я и забыл, что сегодня — день уборки. Честно говоря, я вообще забыл, какой сегодня день. Балто рванул ко мне и чуть не сбил с ног, что не так уж трудно для помеси лайки с овчаркой килограммов под пятьдесят весом.
Эльба стояла в прихожей, потирая ладони. Ей не больше двенадцати, но она забирает мою корреспонденцию, наводит в квартире чистоту, кормит Балто, когда меня не бывает дома, заботится о том, чтобы дома нашлась какая-нибудь еда и для его хозяина.
— О, Dios mio! Que pasa? Что это с тобой такое?
Я должен был принять в расчет, что застану у себя Эльбу. Семейство Санторио поселилось в нашем доме два года назад, и довольно скоро я понял, что счастливой, улыбающейся девочке некто с помощью ремня дает первые уроки в школе жизни. Я навел справки. Выяснилось, что мать у нее умерла, а отец иных способов воспитания, кроме порки, не признает, особенно когда выпьет, а пил он ежедневно, вовсе не отдавая предпочтение субботам и воскресеньям перед буднями.
— Да ничего особенного, мамаша. На танцы ходил.
— С кем же ты отплясывал — с Коза Ностра, что ли? Джек, тебе пора взяться за ум.
— Ой, пора, давно пора. Вот я и пришел домой, к тебе.
— Ладно-ладно, скорей снимай с себя все это! Все в крови, и в грязи, и в какой-то дряни. Все снимай и оставь тут. А сам иди под душ! Пусти воду погорячей, отмокни. Понятно?
— Понятно, мамаша.
— И не вздумай хватать новые полотенца — вытрись сначала теми, что висят там, слева, — донесся до меня через дверь ванной се голос. — Понял?
— Понял.
Я слышал, как она собирает в прихожей мое барахло, бормоча себе под нос что-то нелестное «об этих мужчинах». Она, как говорится, не по годам мудра, но мудрость эта, к сожалению, ей недешево досталась... Я стоял под обжигающей струей душа, омывавшего мои раны, и вспоминал.
...Однажды ночью разноголосый детский плач, к которому все в доме уже привыкли, не смолкал очень долго — дольше, чем обычно. Никто не вмешивался, и это вполне понятно: лезть в чужие семейные дела никому не хочется, да и закон всегда на стороне семьи. И любой полицейский вам объяснит, что если один близкий родственник лупит другого, лучше не встревать, а то может достаться от обоих. На первый взгляд — это полная ересь, но человеческие чувства с первого взгляда не поймешь. Хотите найти истину — загляните поглубже.
Но в ту ночь вопли и плач не стихали. Они так гулко отдавались во дворе, проникая в окна моей спальни, что, мне наконец надоело делать вид, будто я ничего не слышу. Я слез с кровати — было ясно, что уснуть мне не удастся — и прошлепал на кухню проверить холодильник. Вопли преследовали меня и там, и за дверью. Не вполне проснувшись, я вышел наружу и двинулся по звуку на источник беспокойства. Я обнаружил его двумя этажами ниже. Когда я остановился у двери Санторио — тогда я еще не знал, кто там живет, — неожиданно воцарилась звенящая тишина. Повторяю, я не знал тогда, что там происходит и почему среди ночи раздаются крики. Но терпеть их — причем почти каждую ночь — я больше был не намерен.
По правде говоря, внутренний голос убедительно советовал мне не вмешиваться. Итак, время шло, а я, босой, в одних пижамных штанах, стоял перед дверью, как дурак. Вдобавок вспомнил, что оставил свою собственную дверь незапертой... «Ступай домой», — твердила мне та часть моего мозга, которая уважала достижения современной цивилизации и выработанные ею понятия о том, как надо поступать, а как не надо. Я заколебался было, но тут из-за двери донесся уже не плач, не крик, а какой-то нутряной вопль, полный отчаяния и безнадежной уверенности в том, что будущее ничем не будет отличаться от прошлого и ничего никогда не изменится.
Когда я высадил дверь, он еще держал в руке ремень, а полуголая Эльба, избитая так, что глядеть на нее было страшно, валялась на полу вся в крови. Я ступил за порог, отвел его в другую комнату и там взялся за него всерьез. Я продолжал бить Сантарио и после того, как он поклялся, что пальцем не тронет дочь. И после того, как он стал молить о пощаде. И после того, как его вывернуло наизнанку на стены, на пол, на нас обоих. И если бы девочка — сплошные кровоточащие рубцы и огромные, расширенные ужасом карие глаза — не открыла дверь, я бы забил его до смерти. К тому шло.
Я остановился и отпустил его, овладев собой в миллиметре от убийства, и он пополз от меня на четвереньках, мерзко попискивая, словно жирная маленькая крыса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62