!
Гоур помнил миг, когда, едва услышав об этом и поняв, что его не разыгрывают — какие уж тут розыгрыши, on сдавленно вскрикнул: «Что же ты наделал, Господь, куда, Господь, смотрело твое всевидящее око!.. « Это был миг его прощания с верой в Бога. Гоур был молод, богат, ему прочили блестящую морскую карьеру. Но он бросил все, он не желал больше оставаться на родине, где все, казалось, напоминало ему о недавней трагедии. Через несколько месяцев он был уже на Карибах, вместе с бешеными. Грабил, убивал, ничем не отличаясь от других пиратов. Но к награбленному относился равнодушно. Убивал он только священников, монахов, миссионеров, остальных не трогал. Гоур мстил, по это не приносило ему желанного успокоения, все это было для него мелковато. Не то, не то, думал он. Лишь во Фрис-Чеде, когда Гоур стал тюремщиком, его жизнь, казалось, опять обрела смысл. Теперь он мстил не церковникам, а самому Богу — уничтожал в пленниках веру в Бога.
Он был терпелив. В тюрьме у него была особая комната, где стояла уютная мебель и на окнах висели вышитые узорами занавески, совсем по-домашнему. Он приглашал туда пленных, по одному, и, с глазу на глаз, вел с ними неторопливые разговоры.
— Что человеку надо? — спрашивал Гоур. — Разве человеческая жизнь так уж сложна?. Я думаю, людям нужно все простое и понятное: чтоб был свой дом и чтоб сытно жилось. И все это надо добыть — своими руками. Но, милостивый сударь, Бог-то здесь при чем? Когда-то люди придумали Бога, и с тех пор терзают себя размышлениями. Задают себе вопросы, на которые не знают ответа: где, в конце концов, обитает Бог, как он выглядит, почему он сквозь пальцы смотрит на земные мерзости?.. А жизнь, между тем, так проста и так хороша…
Он не угрожал, не кричал, ни на чем не настаивал. Расспрашивал пленников об их жизни — где те бывали, что видели, тоскуют ли по своим близким.
— Да, близкие, — сочувственно говорил Гоур. — Жаль, очень жаль… Но — надо выбирать. Живым, милостивый государь, вы отсюда не уйдете, увы. Рад бы вам помочь, по я и так делаю для вас то, что могу. Вы славный человек, я это вижу. Вы честно держитесь за свою веру, да, это понятно, вас так много с пей связывает, вся жизнь, но сути, с самого рождения… да, я понимаю. Молитесь, наверное, втихую, украдкой, просите Бога вызволить вас отсюда. Ну и что? Вызволяет? Ну, молитесь, молитесь… Надоест — скажете мне, я хоть и не Бог, по помочь вам — помогу: от гибели сберегу, это я вам гарантирую… Ступайте в барак и думайте, думайте…
Он был похож на заботливого отца. Пленные вскоре начинали ему доверять.
Зато он им не доверял.
Никому.
Ни на йоту.
Каждый из них, утверждал Гоур, может стать предателем. Никогда не известно, что у человека на уме. Разве не может случиться так, что, отрекшись вслух от Бога, человек в этот же миг, но мысленно, поклянется Богу в еще большей верности? Лишь бы, не имея другого выхода, спасти свою жизнь. А что этот человек сделает потом, прижившись во Фрис-Чеде… кто знает. Веру, впитанную с молоком матери, так просто не выкорчевать…
Наконец Гоур придумал, как избавить пиратский город от фокусов.
Отныне фрис-чедцы, захватывая пленных, задавали им странный вопрос:
— Грамоте обучен?
Нет — получай пулю, бедолага. Неграмотных брать не велено,
Да — и пуля оставалась в стволе.
Каждый пленник, согласившийся на первое условие фрис-чедцев — отречение от веры (а на второе условие, к слову, соглашались уже запросто), должен был написать письмо своему бывшему монарху. В письме, под ласковую диктовку Гоура, сообщалось: «Я, нижеподписавшийся, уроженец такого-то города или деревни, отказываюсь веровать в Бога и становлюсь пиратом, а Вас, Ваше величество, посылаю к чертовой матери».
Тюрьма была единственным местом во Фрис-Чеде, где имелись и писчая бумага, и чернила, и гусиные, топко заточенные перья.
— Не забудьте поставить точку, милостивый сударь, — заботливо напоминал Гоур. — Больше вам никогда не придется писать писем. Это — последнее.
Письмо, запечатанное в пакет, Гоур забирал с собой. Пленнику он говорил, что с ближайшей оказией пакет будет передан для отправки в Европу — адресату. Кто передаст и каким образом, оставалось тайной. Но, зная Гоура, пленники были уверены, что так оно и будет. Пираты передадут письмо через рыбаков или подбросят в испанский форт, а мало ли способов, дело ведь нехитрое.
Теперь дорога из Фрис-Чеда была для пленника закрыта.
А куда, если даже очень повезет, было бежать? На родину? Но там беглеца ждет инквизиция, пытки и гибель,
К бешеным? Слишком рискованно. Бешеные могут принять новичка гостеприимно, а могут и сделать своим рабом, у них раз на раз не приходится, на то они и бешеные.
Прорваться к испанским колонистам или в Европу и затеряться там под чужим именем? Но тогда до самой смерти придется жить в страхе быть случайно узнанным кем-то из земляков, которым, разумеется, все будет известно: такие скандальные письма монархам даже приговоренные к смерти не осмелятся написать, не говоря уж обо всех прочих людях.
Всю жизнь ощущать себя зверем, за которым идет погоня…
Нет.
Хватит себя мучить несбыточными надеждами. Для жизни в этом мире, на всем белом свете, у тебя теперь есть только одно место — город под названием Фрис-Чед.
Это было как раз то, чего хотел Гоур.
За все время лишь три пленника, в разные годы, пытались обмануть его, подписав свои письма вымышленными именами. Наивные люди. Гоур уже давно знал их настоящие имена. Он умел добывать нужные сведения — через других пленников. А тех троих он застрелил лично. Каждого из них, улыбаясь своей мягкой улыбкой, вдруг приглашал на прогулку в горы. И там, стоя у обрыва, стрелял сзади — в затылок.
С фокусами было покончено.
О том, что письма пленников Гоур преспокойно сжигает, знали только он сам и адмирал Фил.
8
По вечерам Гоур любил захаживать в гости к Дукату.
Усаживались на лавку во дворе под дубом и заводили неспешные разговоры.
Они давно знали друг друга. С того дня, как Гоур попал в плен. Дукат был первым, кто предложил не убивать раненого капитана бешеных. Его слово тогда оказалось решающим.
Дукат уже не ходил в море, но до сих пор считался на острове лучшим кормчим. Фил собирал искусно сделанное оружие, а старик — трофейные морские карты, в доме они хранились кипами. Изучать их было любимым занятием Дуката. Он и Фила к этому приучил, тот тоже знал толк в морских картах. Перед рейсами фрис-чедские капитаны приходили к Дукату обмозговать будущий маршрут. Должности главного кормчего на острове не было. Но если б она была, ее, без сомнения, бессменно занимал бы Дукат.
Это был кругленький, обритый наголо старик, еще крепкий, подвижный, с толстыми ляжками и умными, проницательными глазами,
Поговаривали, что своим ранним адмиральством Фил обязан Дукату, который сделал из приемного сына непобедимого морского волка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Гоур помнил миг, когда, едва услышав об этом и поняв, что его не разыгрывают — какие уж тут розыгрыши, on сдавленно вскрикнул: «Что же ты наделал, Господь, куда, Господь, смотрело твое всевидящее око!.. « Это был миг его прощания с верой в Бога. Гоур был молод, богат, ему прочили блестящую морскую карьеру. Но он бросил все, он не желал больше оставаться на родине, где все, казалось, напоминало ему о недавней трагедии. Через несколько месяцев он был уже на Карибах, вместе с бешеными. Грабил, убивал, ничем не отличаясь от других пиратов. Но к награбленному относился равнодушно. Убивал он только священников, монахов, миссионеров, остальных не трогал. Гоур мстил, по это не приносило ему желанного успокоения, все это было для него мелковато. Не то, не то, думал он. Лишь во Фрис-Чеде, когда Гоур стал тюремщиком, его жизнь, казалось, опять обрела смысл. Теперь он мстил не церковникам, а самому Богу — уничтожал в пленниках веру в Бога.
Он был терпелив. В тюрьме у него была особая комната, где стояла уютная мебель и на окнах висели вышитые узорами занавески, совсем по-домашнему. Он приглашал туда пленных, по одному, и, с глазу на глаз, вел с ними неторопливые разговоры.
— Что человеку надо? — спрашивал Гоур. — Разве человеческая жизнь так уж сложна?. Я думаю, людям нужно все простое и понятное: чтоб был свой дом и чтоб сытно жилось. И все это надо добыть — своими руками. Но, милостивый сударь, Бог-то здесь при чем? Когда-то люди придумали Бога, и с тех пор терзают себя размышлениями. Задают себе вопросы, на которые не знают ответа: где, в конце концов, обитает Бог, как он выглядит, почему он сквозь пальцы смотрит на земные мерзости?.. А жизнь, между тем, так проста и так хороша…
Он не угрожал, не кричал, ни на чем не настаивал. Расспрашивал пленников об их жизни — где те бывали, что видели, тоскуют ли по своим близким.
— Да, близкие, — сочувственно говорил Гоур. — Жаль, очень жаль… Но — надо выбирать. Живым, милостивый государь, вы отсюда не уйдете, увы. Рад бы вам помочь, по я и так делаю для вас то, что могу. Вы славный человек, я это вижу. Вы честно держитесь за свою веру, да, это понятно, вас так много с пей связывает, вся жизнь, но сути, с самого рождения… да, я понимаю. Молитесь, наверное, втихую, украдкой, просите Бога вызволить вас отсюда. Ну и что? Вызволяет? Ну, молитесь, молитесь… Надоест — скажете мне, я хоть и не Бог, по помочь вам — помогу: от гибели сберегу, это я вам гарантирую… Ступайте в барак и думайте, думайте…
Он был похож на заботливого отца. Пленные вскоре начинали ему доверять.
Зато он им не доверял.
Никому.
Ни на йоту.
Каждый из них, утверждал Гоур, может стать предателем. Никогда не известно, что у человека на уме. Разве не может случиться так, что, отрекшись вслух от Бога, человек в этот же миг, но мысленно, поклянется Богу в еще большей верности? Лишь бы, не имея другого выхода, спасти свою жизнь. А что этот человек сделает потом, прижившись во Фрис-Чеде… кто знает. Веру, впитанную с молоком матери, так просто не выкорчевать…
Наконец Гоур придумал, как избавить пиратский город от фокусов.
Отныне фрис-чедцы, захватывая пленных, задавали им странный вопрос:
— Грамоте обучен?
Нет — получай пулю, бедолага. Неграмотных брать не велено,
Да — и пуля оставалась в стволе.
Каждый пленник, согласившийся на первое условие фрис-чедцев — отречение от веры (а на второе условие, к слову, соглашались уже запросто), должен был написать письмо своему бывшему монарху. В письме, под ласковую диктовку Гоура, сообщалось: «Я, нижеподписавшийся, уроженец такого-то города или деревни, отказываюсь веровать в Бога и становлюсь пиратом, а Вас, Ваше величество, посылаю к чертовой матери».
Тюрьма была единственным местом во Фрис-Чеде, где имелись и писчая бумага, и чернила, и гусиные, топко заточенные перья.
— Не забудьте поставить точку, милостивый сударь, — заботливо напоминал Гоур. — Больше вам никогда не придется писать писем. Это — последнее.
Письмо, запечатанное в пакет, Гоур забирал с собой. Пленнику он говорил, что с ближайшей оказией пакет будет передан для отправки в Европу — адресату. Кто передаст и каким образом, оставалось тайной. Но, зная Гоура, пленники были уверены, что так оно и будет. Пираты передадут письмо через рыбаков или подбросят в испанский форт, а мало ли способов, дело ведь нехитрое.
Теперь дорога из Фрис-Чеда была для пленника закрыта.
А куда, если даже очень повезет, было бежать? На родину? Но там беглеца ждет инквизиция, пытки и гибель,
К бешеным? Слишком рискованно. Бешеные могут принять новичка гостеприимно, а могут и сделать своим рабом, у них раз на раз не приходится, на то они и бешеные.
Прорваться к испанским колонистам или в Европу и затеряться там под чужим именем? Но тогда до самой смерти придется жить в страхе быть случайно узнанным кем-то из земляков, которым, разумеется, все будет известно: такие скандальные письма монархам даже приговоренные к смерти не осмелятся написать, не говоря уж обо всех прочих людях.
Всю жизнь ощущать себя зверем, за которым идет погоня…
Нет.
Хватит себя мучить несбыточными надеждами. Для жизни в этом мире, на всем белом свете, у тебя теперь есть только одно место — город под названием Фрис-Чед.
Это было как раз то, чего хотел Гоур.
За все время лишь три пленника, в разные годы, пытались обмануть его, подписав свои письма вымышленными именами. Наивные люди. Гоур уже давно знал их настоящие имена. Он умел добывать нужные сведения — через других пленников. А тех троих он застрелил лично. Каждого из них, улыбаясь своей мягкой улыбкой, вдруг приглашал на прогулку в горы. И там, стоя у обрыва, стрелял сзади — в затылок.
С фокусами было покончено.
О том, что письма пленников Гоур преспокойно сжигает, знали только он сам и адмирал Фил.
8
По вечерам Гоур любил захаживать в гости к Дукату.
Усаживались на лавку во дворе под дубом и заводили неспешные разговоры.
Они давно знали друг друга. С того дня, как Гоур попал в плен. Дукат был первым, кто предложил не убивать раненого капитана бешеных. Его слово тогда оказалось решающим.
Дукат уже не ходил в море, но до сих пор считался на острове лучшим кормчим. Фил собирал искусно сделанное оружие, а старик — трофейные морские карты, в доме они хранились кипами. Изучать их было любимым занятием Дуката. Он и Фила к этому приучил, тот тоже знал толк в морских картах. Перед рейсами фрис-чедские капитаны приходили к Дукату обмозговать будущий маршрут. Должности главного кормчего на острове не было. Но если б она была, ее, без сомнения, бессменно занимал бы Дукат.
Это был кругленький, обритый наголо старик, еще крепкий, подвижный, с толстыми ляжками и умными, проницательными глазами,
Поговаривали, что своим ранним адмиральством Фил обязан Дукату, который сделал из приемного сына непобедимого морского волка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27