– Ты ведь знаешь, что я работаю над книгой?
– Да, Пятый.
– Я не очень доволен тем, что написал в последнее время.
– Почему?
– Мне кажется, что я уделяю недостаточно внимания моей главной героине.
– Ты бы хотел посвятить ей больше страниц?
– Я бы хотел посвятить ей все страницы, но, будучи писателем, я не могу это сделать. Мне надо уделять внимание другим действующим лицам.
– Я понимаю.
– Ты понимаешь?
– Да, я думаю, что хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
– Это как бы конфликт личных пристрастий и законов жанра.
– Ничего страшного. Ты справишься.
– Надеюсь. По крайней мере, со временем. Ладно, я пошел. До встречи.
– Увидимся.
И мы расходились, приветливо улыбнувшись друг другу. Вечером, придя домой, я восстанавливал в памяти наши разговоры. И каждый раз в них обнаруживался новый смысл, возможно даже тот, который Мари вовсе не вкладывала в свои слова.
Временами я задавал себе очевидный вопрос: а не вызвана ли эта пламенная влюбленность обстоятельствами, в которых мы находимся? Запретный плод сладок, и сложно было вообразить плод, окруженный большими запретами. Возникли бы у меня такие же чувства, не будь мы скованы в своих действиях? Стал ли бы я так же радоваться одному намеку, если бы нам не надо опутывать свои слова паутиной двойного смысла? И не ослабнет ли мое влечение в тот день, когда все препятствия исчезнут? Но каждый раз я приходил к одному и тому же ответу. Да, своей влюбленностью я немало обязан обстоятельствам. Именно они придали ей полноту и силу, которые, возможно, не возникли бы в других условиях. Но теперь, когда это чувство поселилось во мне, оно не уйдет вслед за вылепившими его обстоятельствами. И вновь душа принималось за свое веселое пение.
Однако в эти радостные душевные трели вплетались минорные нотки. Как ни крути, а Мари была для меня абсолютно недоступна. Более того, не существовало ни малейшей надежды на улучшение ситуации. Об официальном разрешении на роман говорить не приходилось. Связи были строжайше запрещены, равно как и любые проявления сексуальности на людях. Наши одежды были свободны и непроницаемы, наши женщины не знали косметики и завивки. Кокетство и флирт совершенно не были знакомы бессмертному обществу. Говорить о сексе было не то что бы неприлично, а неинтересно. Хотя всем было известно, откуда появляются дети. Просто этому процессу придавалось не больше значения, чем стрижке ногтей. В отличие от нормального человеческого общества, секс не нес на себе ореола наслаждения и двусмысленности. Все аспекты супружеской жизни оставались личным делом немногочисленных пар. Неудивительно, что на фоне этих негласных запретов повсеместное развитие искусств порой представлялось мне какой-то гигантской сублимацией.
Единственной формой связи между мужчиной и женщиной являлся брак. Примечательно, что местное супружество было в буквальном смысле «союзом, угодным небу». Ибо каждый союз заключался по прямому повелению Господа. Без какой-либо видимой причины Всемогущий мог объявить о том, что такой-то и такая-то должны вступить в брак для того, чтобы впоследствии увеличить население мира. Мужчина при этом всегда был старше женщины. Этот деловой подход нес в себе что-то, на мой взгляд, унизительное. Однако этика нашего мира во многом расходилась с моими представлениями, и я, следуя совету Тесье, старался «плевать на обществоведение». Разумеется, в реальности такого принудительного спаривания никогда не происходило. Все существующие браки были заключены в незапамятные времена, и никто не знал, когда Господь пожелает создать новый союз. Никого, впрочем, это и не волновало.
Раньше я иногда задумывался над тем, как бедному подопытному преподавали эту доктрину. Наверное, маленький Зритель вприпрыжку прибегал к маме и спрашивал:
– Мама, а почему вы с папой решили сделать меня?
– Потому что так повелел Господь, – улыбалась она в ответ.
– А как вы узнали об этом? – вопрошал малыш.
– Однажды все люди услышали голос Господа, который повелел нам с твоим папой стать мужем и женой.
– А я тоже когда-нибудь услышу этот голос? – не унимался любознательный ребенок.
– Конечно, услышишь, моя радость, – ласково отвечала мама.
– А кто станет моей женой?
– Та, кого выберет Господь.
– А кого он может выбрать?
– Не знаю, сыночек. Кого бы он ни избрал, она еще не родилась.
– А сколько я буду этого ждать?
– Никто не знает этого. Но тебе не надо торопиться. В этом нет ничего особенного.
Малыш задумывался, а потом задавал маме нелегкий вопрос:
– А почему я должен ждать, пока Господь выберет мне жену? Почему я не могу выбрать ее сам?
«Потому что невозможно раз в три года подбирать женщин, которые будут одновременно хорошими психологами и превосходными актрисами, согласятся спать с тобой, будут неотличимы друг друга в голом виде и при этом смогут абсолютно одинаково вести себя в постели», – с жалостью думала она. Но вслух отвечала:
– Потому что Господь несравнимо мудрее нас. Он лучше знает, что должно происходить в мире. А теперь давай я почитаю тебе книжку.
Так что мне оставалось уповать либо на голос небес, либо на свою изобретательность.
Несколько дней спустя я сообщил Николь о том, что мои литературные попытки не увенчались успехом. За отсутствием альтернативы я не возражал против публикации своей «рукописи». Моя менторша отнеслась к этому сообщению весьма равнодушно.
– Ты совсем отказываешься от своей идеи или все-таки попробуешь писать? – спросила она.
На фоне последних событий недавняя затея казалась теперь совсем непривлекательной. Уныло корпеть над полными фальши сочинениями, вместо того чтобы разговаривать с Мари? Спасибо, не надо. Однако концепция «творческого запоя» мне понравилась, и я решил не отказываться от такой возможности уединяться.
– Конечно, буду пробовать, – бодро ответил я. – Только надо больше времени. Трудно писать, сестра.
К моему удивлению, пояснять последнюю фразу не пришлось.
– Как хочешь, Серапионов брат, – отозвалась Николь. – Заказ на следующую книгу мы будем давать через три месяца. Если до этого времени что-то напишешь – дай знать. Желаю удачи.
«Ладно тебе прикидываться, – пробрюзжал я про себя. – Никакой удачи ты мне не желаешь, притворщица». После встречи с Мари мое отношение к мадемуазель Луазо стало весьма прохладным. Вначале я был просто зол на нее за тот спектакль, который она разыграла на пару с Тесье. Затем, когда раздражение немного улеглось, я понял, что обижаться не за что: ведь она просто делала свою работу. Но именно поэтому никаких причин любить ее тоже не было. Вспоминая ситуацию с Эмилем, в которой она, якобы нарушая свои обязанности, пришла мне на помощь, я начал сомневаться в ее искренности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78