Жизнь без смерти. Вы еще молоды, вам это все кажется абстракцией. Мне пятьдесят два… Вы знаете, как это мучительно? Каждый день видеть его, понимать, что он не меняется, знать, что ты ничем не отличаешься от него, И знать, что ты одряхлеешь и умрешь, а он – нет. А еще страшнее – сознание того, что ты не можешь не давать этот яд своим детям.
Я молчал. Я уже начинал чувствовать, что еще не раз вспомню этот разговор и, возможно, не раз пожалею о том, что он состоялся. Но сейчас меня занимал другой вопрос. Неужели все так безнадежно? Ведь одного-то человека они вырастили.
– А почему бы не использовать, тот опыт, который вы накопили? Только в больших масштабах? Можно построить целый город, взять сотню детей и растить их, используя ваши методы. А потом появится следующее поколение, и, может быть, они унаследуют эту особенность?
– Мы думали об этом, – печально сказал Катру. – Колония… Мы – одни, вы – другие… Но это означает, что с момента рождения детей надо полностью изолировать от их родителей, семьи, всего нашего мира, возвести вокруг них мир-суррогат и растить их там, вдали от отравленного смертью человечества. И все для чего? Для того чтобы, не зная ни отца, ни матери, ни реального мира, они росли в этом склепе, не подозревая о смерти? А что потом? Ведь рано или поздно их надо было бы вывести на солнечный свет. И они увидели бы смерть в ее многоликих проявлениях. Это был бы такой удар по психике, что, можете не сомневаться, те из них, кто не сошел бы с ума, тысячу раз прокляли бы своих воспитателей. А затем, наверное, состарились бы и умерли. И еще неизвестно – не скорее ли, чем обычные люди. Я и так не представляю себе, что ждет нашего подопытного… Или нам надо было бы держать и плодить их в этом склепе в надежде на то, что их потомство не будет отравлено? И сколько лет понадобилось бы для подтверждения этого предположения? Что ждало бы первое поколение? Они бы так и провели всю жизнь там? И в любом случае их дети уже не были бы людьми. Их не связывало бы с человечеством ничего: ни само понимание мира, ни культура, ни история, ни – что самое главное – срок жизни. А для чего все это нам?
Катру говорил с такой горечью, что я вдруг понял: эти мысли терзают его уже много лет. Он бередил сейчас передо мной свои старые раны. Мне стало жаль его. И все же кое-что он еще должен был мне объяснить. Слишком много они на себя берут…
– Но почему вы молчите об этом? О таких результатах надо кричать на каждом углу! Почему вы решили, что вправе решать за все человечество? Как вы можете быть уверены в том, что, если вы не смогли воспользоваться своим открытием, никому это не под силу? Если лучшие умы станут работать над проблемой, тогда, может быть, если не у нас, то у детей наших детей появится шанс вырваться из этого заколдованного круга? Люди должны знать правду. Почему…
И тут Катру коротко исподлобья глянул на меня. В этом взгляде было что-то такое, что я сразу замолчал.
– Кричать, – сказал он вполголоса. – Конечно, кричать. Эй, люди! Слушайте нас! Вы можете жить гораздо дольше! Несравнимо дольше! Долгие-долгие годы. А может, даже вечно. Только знаете, что? Хоть вы это и можете, вы все равно умрете. Вам не удастся использовать эту возможность. Что бы вы ни делали, как бы вы ни старались, вы состаритесь и умрете! И дети ваши состарятся и умрут! И будет человек читать газету, наткнётся на эту статью, сначала отмахнется, потом через день вспомнит о ней, потом подумает над этим сообщением, потом хорошо осознает его. И знаете, что он вам скажет после этого? Зачем? Зачем вы сказали мне эту правду?! А если я вовсе не хотел ее знать? На что она мне? Мне без нее было хорошо, а с ней плохо. Да пропадите вы пропадом с вашей правдой! Вы мне ее рассказали, а теперь я не знаю, как жить дальше.
На мгновение он умолк, плотно сжав губы.
– Вы знаете, что один из наших генетиков покончил с собой? Молодой мужчина, сорок лет… Три пачки снотворного и записка: «Теперь все равно когда». Полиция, конечно, нашла мотив, но мы-то четко знаем, что он имел в виду. После этого случая Тесье перетряс все правила и засекретил все, что можно. Теперь даже новые исследователи не знают, сколько в действительности лет подопытному. Они думают, что ему около тридцати.
– Если так, – тихо спросил я, – то зачем вы рассказали мне?
– Потому что из всех актеров, которых я повидал на своем веку, вы больше всех стремились узнать правду. Вы были просто одержимы ею.. Для того чтобы ее узнать, вы рисковали всеми обещанными деньгами. И после этого было бы несправедливо не открыть вам ее. Мне кажется, что вы достаточно стойкий человек. И сможете к ней привыкнуть. Привыкли же мы все.
Он невесело улыбнулся.
– Конечно, для доктора Тесье эти соображения несущественны. Я мог бы уговаривать его до бесконечности, используя такие аргументы. Но у него были свои причины согласиться на эту встречу. Он, видите ли, был очень озабочен тем, что вы составили себе абсолютно неверное, представление о том, чего мы добились и почему молчим о своих достижениях.
– По-моему, я не первый актер, которому рассказали правду, – осторожно заметил я.
Катру кивнул.
– Да. Пьер. Ему я тоже рассказал. Но он – необыкновенный человек. За его психику опасаться не приходилось, а нам нужен был его совет. И совет этот был бы гораздо более ценен, если бы он знал все как есть. Было еще несколько людей… Раньше, до запрета. Что стало с ними, я не знаю.
С этими словами он встал. Я тоже поднялся.
– Надеюсь, я смог ответить на все заданные и незаданные вопросы. Передавайте привет Мари. Она замечательная девушка. И постарайтесь поменьше думать о том, что я вам рассказал.
– Подождите, – попросил я. Катру замер на пороге. – Вы же меня знаете… Еще один вопрос.
– Конечно, – ответил он без малейшей иронии. – Спрашивайте.
– Зачем вы продолжаете эксперимент? Если все так плохо, зачем здесь вы?
И неожиданно он улыбнулся.
– Это два разных вопроса. Исследование продолжается по ряду причин. Лет пять назад в воздухе витали подобные настояния. «Закончить и забыть… тупик эволюции…» Но тогда всем пессимистам дали понять, что эксперимент будет продолжаться. С ними или без них. Даже если бы все руководство считало, что пришла пора прикрыть лавочку, никто не дал бы им это сделать. Вы же понимаете, что деньги на все это, – он повел рукой, – не идут из карманов психологов и генетиков. А те, кто заказывал музыку, захотели прослушать всю оперу. И по крайней мере, слушать ее пока могут. Нам сказали: «Ищите и обрящете. Не будьте так самоуверенны. Копайте в глубь вашего сверхчеловека. Пытайтесь понять, что вызывает старение обычных людей. Короче, занимайтесь делом и предоставьте нам решать, когда заканчивать эксперимент». В финансировании замешаны люди, фонды, какие-то фамильные завещания и еще черт знает что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Я молчал. Я уже начинал чувствовать, что еще не раз вспомню этот разговор и, возможно, не раз пожалею о том, что он состоялся. Но сейчас меня занимал другой вопрос. Неужели все так безнадежно? Ведь одного-то человека они вырастили.
– А почему бы не использовать, тот опыт, который вы накопили? Только в больших масштабах? Можно построить целый город, взять сотню детей и растить их, используя ваши методы. А потом появится следующее поколение, и, может быть, они унаследуют эту особенность?
– Мы думали об этом, – печально сказал Катру. – Колония… Мы – одни, вы – другие… Но это означает, что с момента рождения детей надо полностью изолировать от их родителей, семьи, всего нашего мира, возвести вокруг них мир-суррогат и растить их там, вдали от отравленного смертью человечества. И все для чего? Для того чтобы, не зная ни отца, ни матери, ни реального мира, они росли в этом склепе, не подозревая о смерти? А что потом? Ведь рано или поздно их надо было бы вывести на солнечный свет. И они увидели бы смерть в ее многоликих проявлениях. Это был бы такой удар по психике, что, можете не сомневаться, те из них, кто не сошел бы с ума, тысячу раз прокляли бы своих воспитателей. А затем, наверное, состарились бы и умерли. И еще неизвестно – не скорее ли, чем обычные люди. Я и так не представляю себе, что ждет нашего подопытного… Или нам надо было бы держать и плодить их в этом склепе в надежде на то, что их потомство не будет отравлено? И сколько лет понадобилось бы для подтверждения этого предположения? Что ждало бы первое поколение? Они бы так и провели всю жизнь там? И в любом случае их дети уже не были бы людьми. Их не связывало бы с человечеством ничего: ни само понимание мира, ни культура, ни история, ни – что самое главное – срок жизни. А для чего все это нам?
Катру говорил с такой горечью, что я вдруг понял: эти мысли терзают его уже много лет. Он бередил сейчас передо мной свои старые раны. Мне стало жаль его. И все же кое-что он еще должен был мне объяснить. Слишком много они на себя берут…
– Но почему вы молчите об этом? О таких результатах надо кричать на каждом углу! Почему вы решили, что вправе решать за все человечество? Как вы можете быть уверены в том, что, если вы не смогли воспользоваться своим открытием, никому это не под силу? Если лучшие умы станут работать над проблемой, тогда, может быть, если не у нас, то у детей наших детей появится шанс вырваться из этого заколдованного круга? Люди должны знать правду. Почему…
И тут Катру коротко исподлобья глянул на меня. В этом взгляде было что-то такое, что я сразу замолчал.
– Кричать, – сказал он вполголоса. – Конечно, кричать. Эй, люди! Слушайте нас! Вы можете жить гораздо дольше! Несравнимо дольше! Долгие-долгие годы. А может, даже вечно. Только знаете, что? Хоть вы это и можете, вы все равно умрете. Вам не удастся использовать эту возможность. Что бы вы ни делали, как бы вы ни старались, вы состаритесь и умрете! И дети ваши состарятся и умрут! И будет человек читать газету, наткнётся на эту статью, сначала отмахнется, потом через день вспомнит о ней, потом подумает над этим сообщением, потом хорошо осознает его. И знаете, что он вам скажет после этого? Зачем? Зачем вы сказали мне эту правду?! А если я вовсе не хотел ее знать? На что она мне? Мне без нее было хорошо, а с ней плохо. Да пропадите вы пропадом с вашей правдой! Вы мне ее рассказали, а теперь я не знаю, как жить дальше.
На мгновение он умолк, плотно сжав губы.
– Вы знаете, что один из наших генетиков покончил с собой? Молодой мужчина, сорок лет… Три пачки снотворного и записка: «Теперь все равно когда». Полиция, конечно, нашла мотив, но мы-то четко знаем, что он имел в виду. После этого случая Тесье перетряс все правила и засекретил все, что можно. Теперь даже новые исследователи не знают, сколько в действительности лет подопытному. Они думают, что ему около тридцати.
– Если так, – тихо спросил я, – то зачем вы рассказали мне?
– Потому что из всех актеров, которых я повидал на своем веку, вы больше всех стремились узнать правду. Вы были просто одержимы ею.. Для того чтобы ее узнать, вы рисковали всеми обещанными деньгами. И после этого было бы несправедливо не открыть вам ее. Мне кажется, что вы достаточно стойкий человек. И сможете к ней привыкнуть. Привыкли же мы все.
Он невесело улыбнулся.
– Конечно, для доктора Тесье эти соображения несущественны. Я мог бы уговаривать его до бесконечности, используя такие аргументы. Но у него были свои причины согласиться на эту встречу. Он, видите ли, был очень озабочен тем, что вы составили себе абсолютно неверное, представление о том, чего мы добились и почему молчим о своих достижениях.
– По-моему, я не первый актер, которому рассказали правду, – осторожно заметил я.
Катру кивнул.
– Да. Пьер. Ему я тоже рассказал. Но он – необыкновенный человек. За его психику опасаться не приходилось, а нам нужен был его совет. И совет этот был бы гораздо более ценен, если бы он знал все как есть. Было еще несколько людей… Раньше, до запрета. Что стало с ними, я не знаю.
С этими словами он встал. Я тоже поднялся.
– Надеюсь, я смог ответить на все заданные и незаданные вопросы. Передавайте привет Мари. Она замечательная девушка. И постарайтесь поменьше думать о том, что я вам рассказал.
– Подождите, – попросил я. Катру замер на пороге. – Вы же меня знаете… Еще один вопрос.
– Конечно, – ответил он без малейшей иронии. – Спрашивайте.
– Зачем вы продолжаете эксперимент? Если все так плохо, зачем здесь вы?
И неожиданно он улыбнулся.
– Это два разных вопроса. Исследование продолжается по ряду причин. Лет пять назад в воздухе витали подобные настояния. «Закончить и забыть… тупик эволюции…» Но тогда всем пессимистам дали понять, что эксперимент будет продолжаться. С ними или без них. Даже если бы все руководство считало, что пришла пора прикрыть лавочку, никто не дал бы им это сделать. Вы же понимаете, что деньги на все это, – он повел рукой, – не идут из карманов психологов и генетиков. А те, кто заказывал музыку, захотели прослушать всю оперу. И по крайней мере, слушать ее пока могут. Нам сказали: «Ищите и обрящете. Не будьте так самоуверенны. Копайте в глубь вашего сверхчеловека. Пытайтесь понять, что вызывает старение обычных людей. Короче, занимайтесь делом и предоставьте нам решать, когда заканчивать эксперимент». В финансировании замешаны люди, фонды, какие-то фамильные завещания и еще черт знает что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78