А я его прямой потомок.
Вечные анналы, говоришь? Ньятенери как-то раз упомянул, что эти люди по-своему не менее одержимы легендами, чем я сама. Они способны прервать свадьбу, бросить урожай или просто позабыть умереть ради того, чтобы выслушать еще одну историю о ком-то, с кем когда-то что-то случилось. По крайней мере, мой противник, которому ничто не мешало меня прикончить, оставил меня в живых исключительно ради того, чтобы выслушать историю моего меча. Я еле сумела выпрямиться и посмотреть ему в лицо. Правая половина моего тела заледенела, а левая адски болела. Но это ничего. Будет тебе история…
– От отца к сыну, от сына к дочери и так далее, – сказал он, достаточно вежливо. – Как везде. Жаль, что такая длинная цепочка прервется здесь.
Я не смела отступить хоть на шаг, но, собрав все оставшиеся силы, направила их на то, чтобы удерживать его взгляд, надеясь прочитать в нем, что он сделает в следующие несколько мгновений, и молясь, чтобы он не прочел в моих глазах того же. Потом глубоко вздохнула и протянула ему меч.
– На самом деле в моей семье повелось иначе, – сказала я. – Меч не передается из поколения в поколение – его полагается украсть. Взгляни на клинок.
Он поднес клинок к глазам и прищурился, читая при свете луны выгравированные слова – немногие успевали хотя бы заметить их. Могло показаться, что руки и глаза у него заняты, но я теперь слишком хорошо его знала, чтобы воспользоваться случаем.
– «Украдешь – женишься», – прочитал он вслух. – Странное предупреждение. Если, конечно, это предупреждение.
Я рассмеялась, хотя смеяться было больно.
– Можно сказать и так. С того самого дня как был откован этот меч, воров тянуло к нему, как магнитом. Даже кузнец, который его сковал, пытался украсть его у моего предка через неделю после того, как отдал заказ. И с того дня бедному поэту ни единой ночи не довелось спать спокойно. Взломщики лезли к нему на крышу, подкапывались под стены, натыкались друг на друга в шкафу и завязывали драки прямо в доме. Старые, молодые, мужчины, женщины, малолетние сорванцы – они сползались со всех концов страны, и все лишь затем, чтобы лишить его того самого меча, который ты теперь держишь в руках. Поэт не мог доверять даже ближайшим друзьям – не говоря уже о своих тихих, дряхлых, почтенных родителях. Все это начинало становиться чересчур утомительным. Вскоре мой предок готов был подарить меч первому же взломщику, которого застанет у себя в кладовке, первому же грабителю, который попытается заманить его в безлюдный проулок за рыночной площадью. Это чистая правда, можешь мне поверить!
– Но, разумеется, он его не отдал – иначе откуда бы взялась эта история?
Он отступил на пару шагов, по-прежнему не глядя на меня, и покачал меч на ладонях, любуясь игрой лунных бликов на узком клинке.
– И как же этот добрый человек разрешил свои затруднения?
– Ну, добрым этого моего предка не назовешь, – продолжала я, – но в уме ему не откажешь. Поразмыслив как следует, он велел выгравировать на клинке те слова, что ты видел. И когда одному особенно наглому и ловкому молодому вору удалось-таки спереть у него меч – среди бела дня, заметь себе! – он самолично выследил похитителя и сделал ему странное предложение: оставить меч себе, но с тем условием, что он женится на старшей дочери моего предка и станет членом семьи. Вор согласился не раздумывая, дочка тоже – видно, молодой человек был хорош собой. И так возникла древнейшая традиция нашего рода.
«Вверх, вниз, подними до луны, потом опусти во тьму…»
– Захватывающая история.
И он в самом деле был захвачен, хотя и старался не показывать этого – настолько захвачен, что даже не обратил внимания, когда я наконец позволила себе сдвинуться с места – совсем чуть-чуть, и не назад, а скорее вбок.
– Даже если у вора не было другого выбора, кроме смерти. Не хочу обидеть дочь вашего предка…
– Ах, но дело-то было совсем не в этом!
И вот тут я его поймала. Он перестал вертеть меч и уставился на меня – и впервые стал похож на человека. Глаза у него сделались круглые – правда, он тут же поспешил снова их сощурить – от благословенного человеческого недоумения и прекрасной, бесценной, вполне человеческой жажды знать, что там дальше. Я была измучена, боялась за свою жизнь, все тело у меня болело – и все же этот взгляд наконец заставил меня почувствовать себя в своей тарелке.
– Молодой человек вполне мог уйти живым и здоровым – и никогда больше не увидеть этого прекрасного меча. Он с удовольствием повиновался условию, начертанному на мече: «Украдешь – женишься», и был верным мужем обеим своим женам. И, поскольку он разбирался в воровстве куда лучше моего предка, меча того больше не видел никто, кроме тех, для кого этот меч был последним, что они видели в своей жизни. Единственная сложность была в том, что он никак не мог заставить себя передать свое сокровище кому-то из собственных потомков, даже на смертном ложе. Я так полагаю, что он приказал бы похоронить меч вместе с собой, если бы проворная девица-служанка не стащила его в последний момент. Ну и, разумеется, его старшему сыну пришлось разыскать служанку и, в свою очередь, жениться на ней, чтобы меч и ловкость рук остались в семье. И так оно и шло с тех пор, пока черед не дошел до моей бабушки. С бабушкой все получилось иначе.
Даже теперь я не могла быть уверена, что он проглотил наживку, несмотря на то что он не отрываясь рассматривал меч и только изредка поглядывал на меня.
– Главное – не давать крови застаиваться, – мурлыкал он почти про себя. – Почти как у нас, заметь.
Но ему ведь надо было узнать – а так ли важна лишняя пара футов расстояния, когда тебе надо узнать, чем кончится рассказ?
– Твоя бабушка… – медленно повторил он, и я сказала – совсем про себя: «Ты мой!»
– Ах, бабушка… – Я вздохнула. – В детстве она казалась мне самым удивительным человеком на свете.
Так оно и было, да благословят боги ее злую, бесстыжую душу.
– Она была дочерью прадедушки, и потому ей никак не полагалось украсть меч и выйти замуж, чтобы сохранить его. Это представлялось ей величайшей несправедливостью, а бабушка была не из тех, кто способен смириться с несправедливостью. Она была низкорослая, вроде меня, и поначалу с нею мало считались, но начиная лет с двенадцати она только тем и занималась, что возилась с оружием и училась им владеть – это-то ей дозволили. Она посвящала занятиям каждое утро и кончила тем, что стала выпивать со старым кирианским мастером Л'кл'йяра, – я увидела, как глаза моего слушателя расширились еще больше, чем раньше, – пока не вызнала всего, что было известно ему, и не научилась изобретать свои собственные ответы на его защиты и удары, его знаменитые обманные выпады и уходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Вечные анналы, говоришь? Ньятенери как-то раз упомянул, что эти люди по-своему не менее одержимы легендами, чем я сама. Они способны прервать свадьбу, бросить урожай или просто позабыть умереть ради того, чтобы выслушать еще одну историю о ком-то, с кем когда-то что-то случилось. По крайней мере, мой противник, которому ничто не мешало меня прикончить, оставил меня в живых исключительно ради того, чтобы выслушать историю моего меча. Я еле сумела выпрямиться и посмотреть ему в лицо. Правая половина моего тела заледенела, а левая адски болела. Но это ничего. Будет тебе история…
– От отца к сыну, от сына к дочери и так далее, – сказал он, достаточно вежливо. – Как везде. Жаль, что такая длинная цепочка прервется здесь.
Я не смела отступить хоть на шаг, но, собрав все оставшиеся силы, направила их на то, чтобы удерживать его взгляд, надеясь прочитать в нем, что он сделает в следующие несколько мгновений, и молясь, чтобы он не прочел в моих глазах того же. Потом глубоко вздохнула и протянула ему меч.
– На самом деле в моей семье повелось иначе, – сказала я. – Меч не передается из поколения в поколение – его полагается украсть. Взгляни на клинок.
Он поднес клинок к глазам и прищурился, читая при свете луны выгравированные слова – немногие успевали хотя бы заметить их. Могло показаться, что руки и глаза у него заняты, но я теперь слишком хорошо его знала, чтобы воспользоваться случаем.
– «Украдешь – женишься», – прочитал он вслух. – Странное предупреждение. Если, конечно, это предупреждение.
Я рассмеялась, хотя смеяться было больно.
– Можно сказать и так. С того самого дня как был откован этот меч, воров тянуло к нему, как магнитом. Даже кузнец, который его сковал, пытался украсть его у моего предка через неделю после того, как отдал заказ. И с того дня бедному поэту ни единой ночи не довелось спать спокойно. Взломщики лезли к нему на крышу, подкапывались под стены, натыкались друг на друга в шкафу и завязывали драки прямо в доме. Старые, молодые, мужчины, женщины, малолетние сорванцы – они сползались со всех концов страны, и все лишь затем, чтобы лишить его того самого меча, который ты теперь держишь в руках. Поэт не мог доверять даже ближайшим друзьям – не говоря уже о своих тихих, дряхлых, почтенных родителях. Все это начинало становиться чересчур утомительным. Вскоре мой предок готов был подарить меч первому же взломщику, которого застанет у себя в кладовке, первому же грабителю, который попытается заманить его в безлюдный проулок за рыночной площадью. Это чистая правда, можешь мне поверить!
– Но, разумеется, он его не отдал – иначе откуда бы взялась эта история?
Он отступил на пару шагов, по-прежнему не глядя на меня, и покачал меч на ладонях, любуясь игрой лунных бликов на узком клинке.
– И как же этот добрый человек разрешил свои затруднения?
– Ну, добрым этого моего предка не назовешь, – продолжала я, – но в уме ему не откажешь. Поразмыслив как следует, он велел выгравировать на клинке те слова, что ты видел. И когда одному особенно наглому и ловкому молодому вору удалось-таки спереть у него меч – среди бела дня, заметь себе! – он самолично выследил похитителя и сделал ему странное предложение: оставить меч себе, но с тем условием, что он женится на старшей дочери моего предка и станет членом семьи. Вор согласился не раздумывая, дочка тоже – видно, молодой человек был хорош собой. И так возникла древнейшая традиция нашего рода.
«Вверх, вниз, подними до луны, потом опусти во тьму…»
– Захватывающая история.
И он в самом деле был захвачен, хотя и старался не показывать этого – настолько захвачен, что даже не обратил внимания, когда я наконец позволила себе сдвинуться с места – совсем чуть-чуть, и не назад, а скорее вбок.
– Даже если у вора не было другого выбора, кроме смерти. Не хочу обидеть дочь вашего предка…
– Ах, но дело-то было совсем не в этом!
И вот тут я его поймала. Он перестал вертеть меч и уставился на меня – и впервые стал похож на человека. Глаза у него сделались круглые – правда, он тут же поспешил снова их сощурить – от благословенного человеческого недоумения и прекрасной, бесценной, вполне человеческой жажды знать, что там дальше. Я была измучена, боялась за свою жизнь, все тело у меня болело – и все же этот взгляд наконец заставил меня почувствовать себя в своей тарелке.
– Молодой человек вполне мог уйти живым и здоровым – и никогда больше не увидеть этого прекрасного меча. Он с удовольствием повиновался условию, начертанному на мече: «Украдешь – женишься», и был верным мужем обеим своим женам. И, поскольку он разбирался в воровстве куда лучше моего предка, меча того больше не видел никто, кроме тех, для кого этот меч был последним, что они видели в своей жизни. Единственная сложность была в том, что он никак не мог заставить себя передать свое сокровище кому-то из собственных потомков, даже на смертном ложе. Я так полагаю, что он приказал бы похоронить меч вместе с собой, если бы проворная девица-служанка не стащила его в последний момент. Ну и, разумеется, его старшему сыну пришлось разыскать служанку и, в свою очередь, жениться на ней, чтобы меч и ловкость рук остались в семье. И так оно и шло с тех пор, пока черед не дошел до моей бабушки. С бабушкой все получилось иначе.
Даже теперь я не могла быть уверена, что он проглотил наживку, несмотря на то что он не отрываясь рассматривал меч и только изредка поглядывал на меня.
– Главное – не давать крови застаиваться, – мурлыкал он почти про себя. – Почти как у нас, заметь.
Но ему ведь надо было узнать – а так ли важна лишняя пара футов расстояния, когда тебе надо узнать, чем кончится рассказ?
– Твоя бабушка… – медленно повторил он, и я сказала – совсем про себя: «Ты мой!»
– Ах, бабушка… – Я вздохнула. – В детстве она казалась мне самым удивительным человеком на свете.
Так оно и было, да благословят боги ее злую, бесстыжую душу.
– Она была дочерью прадедушки, и потому ей никак не полагалось украсть меч и выйти замуж, чтобы сохранить его. Это представлялось ей величайшей несправедливостью, а бабушка была не из тех, кто способен смириться с несправедливостью. Она была низкорослая, вроде меня, и поначалу с нею мало считались, но начиная лет с двенадцати она только тем и занималась, что возилась с оружием и училась им владеть – это-то ей дозволили. Она посвящала занятиям каждое утро и кончила тем, что стала выпивать со старым кирианским мастером Л'кл'йяра, – я увидела, как глаза моего слушателя расширились еще больше, чем раньше, – пока не вызнала всего, что было известно ему, и не научилась изобретать свои собственные ответы на его защиты и удары, его знаменитые обманные выпады и уходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93