Я потом долго чувствовал его хватку. – Он ведь сильный, ты просто не знаешь. Когда он пришел, я думал, он не переживет и одной ночи, но ведь он же выжил, и эту ночь он тоже переживет! Ты не можешь этого знать!
Он моргал, быстро-быстро.
Ньятенери посмотрела на него с большей нежностью, чем можно было ожидать от этой заносчивой дамы.
– Он может, Россет. Он знает.
Россет долго смотрел на нее, потом очень медленно кивнул. Ньятенери сказала:
– Он хочет, чтобы мы были там. Ты, я, Лукасса – и Тикат.
Она сделала паузу, чтобы я понял, кто именно предложил позвать меня.
– Он хочет, чтобы мы все присутствовали.
– Но почему завтра? – Темные глаза Россета были сухими, упрямыми и сердитыми. – Откуда он… почему именно завтра ночью?
– Завтра же новолуние! – Ньятенери, похоже, была искренне удивлена. – Волшебник может умереть только в ночь новолуния.
Очевидно, она была уверена, что даже деревенские олухи вроде нас должны знать такие простые вещи, и теперь досадовала на свою уверенность. Она повернулась и ушла, но лис остался сидеть на месте, не сводя с меня желтых глаз. Я слышал у себя в голове его голос – это скрипучее, насмешливое тявканье ни с чем не спутаешь: «Ну что, парень? Что, братец-конокрад? Не правда ли, теперь ты дальше от дома, чем кто бы то ни было на свете?» Я не мог двинуться с места. Наконец он лениво потянулся: сперва передом, потом задом, как собака или кошка, – и поскакал следом за Ньятенери. Пыльная пичуга вспорхнула почти у него из-под носа, он напружинил лапы, прыгнул, но промахнулся.
Россет смотрел на меня, как я на лиса.
– Что, у тебя завелся новый друг?
– Какой там друг! – сказал я. – Я просто время от времени оставляю для него кое-какие объедки, чтобы он не трогал цыплят Карша. Должно быть, он запомнил мой запах.
– С каких это пор ты стал так заботиться о цыплятах Карша?
Голос у Россета был тонкий и напряженный. Я пожал плечами и наклонился за последней оставшейся балкой, но Россет снова схватил меня за руку и воскликнул:
– Тикат! Почему мне никто не говорит, что происходит? Отчего на самом деле умирает волшебник? Почему он так уверен, что умрет именно завтра, в новолуние? Происходит что-то ужасное, а мне никто не говорит, в чем дело! Постояльцы дерутся у себя в комнатах. Лошади выбивают двери денников и бросаются друг на друга, точно демоны, даже старый бедолага Тунзи. Маринеша говорит, что Шадри будит весь дом каждую ночь – кричит, что его хоронят заживо. Почему Гатти-Джинни швырнул бутылкой в бродячего певца? Почему вода в колодце сделалась гнилостно-сладковатой, точно гной, и почему ветер не утихает ни на миг? Что пытается сказать мне Карш – и почему, почему именно теперь? Почему у тебя какие-то секреты с лисом? И главное, Тикат, что за нами следит? Что смотрит на нас всех с неба, из колодца, из глаз лошадей?
Я обнял его за плечи. Похоже, это удивило его не меньше, чем меня самого. Россет всегда внушал мне странное чувство – меня к нему вроде как тянуло. Я ни к кому не испытывал ничего подобного, кроме Лукассы. Поначалу это пугало меня, но чем дальше, тем меньше. Я сказал:
– Не знаю. Я был уверен, что все это мне только мерещится.
Россет отчаянно замотал головой.
– Нет, это все на самом деле! Тикат, давай поговорим! Давай сопоставим то, что известно нам обоим. Я расскажу тебе о том, что я почти вижу, а ты расскажешь мне, что тебе «мерещится». Я расскажу тебе, о чем я начал догадываться, а ты скажешь, что ты…
– Чего я боюсь, – закончил я, вспомнив волшебника. Россет озадаченно заморгал. Я сказал: – Не обращай внимания. Давай, Россет. Поговорим.
Мы говорили очень долго, дольше, чем когда бы то ни было, пока приколачивали на место последнюю балку и замазывали крышу смесью соломенной сечки и конского навоза, чтобы не протекала. У нас тоже так делают. Я рассказал о том, что лис оборачивается Красной Курткой, и о том, как моя Лукасса утонула, а потом Лал подняла ее со дна реки своей песней. Россет оба раза набрал было воздуху, чтобы сказать «Врешь!», но не сказал. И я тоже не сказал «врешь», когда он сообщил, что Ньятенери на самом деле не женщина, а мужчина, которого зовут Соукьян, и что он убил двух людей – опасных, злых людей – в бане. Уж не из них ли был тот, кто коснулся меня и оставил лежать без сознания в коридоре у двери волшебника? Но этого я так и не узнал. Рассказывая про Соукьяна, Россет покраснел и начал запинаться, но я все понял. Я похлопал его по плечу и кивнул. У нас в деревне один из священников говорит, что любовь мужчины к мужчине – великий грех, а другой говорит, что грешно только разбавлять вино, пережаривать мясо и разводить огонь не так, как делает это он. Что до меня, мое мнение по этому поводу никого не касается.
– Ну, и что же нам известно? – спросил я наконец. – Нам известно, что Лал и Соукьян приехали сюда искать своего друга и учителя и обнаружили, что он во власти волшебника по имени Аршадин, более могущественного, чем он сам. Так?
– Ну, насчет того, что Аршадин более могущественный, – это еще неизвестно! – возразил Россет. – Если бы этот был здоров и полон сил, все могло бы быть иначе.
Россет очень преданный.
– Может быть, – сказал я. – Но пока что Аршадин не дает ему набраться сил и посылает к нему по ночам голоса и видения, которые мучают его, если верить Маринеше. Так что, на мой взгляд, сейчас Аршадин его сильнее.
Россет прикусил нижнюю губу и упрямо набычился. Я продолжал:
– А если этот Аршадин способен творить такие злые чудеса, должно быть, он и стоит за всем, что творится этим летом в «Серпе и тесаке».
Я только теперь осознал, что за все время ни разу не произносил названия трактира. И внезапно мне ужасно захотелось жить в мире, где я бы вообще его не знал.
Россет поспешно закивал и открыл было рот, но я его перебил.
– Правда, все это совсем не мое дело, – сказал я так холодно, как только мог. – Эта навозная куча – твой дом, а не мой, и это единственное, что меня сейчас радует в жизни. Что бы ни произошло – или, наоборот, не произошло, – что бы ни стало с твоими поссорившимися волшебничками, я уеду туда, откуда приехал, и ничего об этом не узнаю. – Я встал. – Ну, все, я пошел. Мне еще надо помочь Гатти-Джинни прибраться в кладовках.
Я успел дойти до двери, когда Россет сказал:
– А Лукасса останется тут.
Я начал отвечать, но он перебил меня так же резко, как перед этим я перебил его.
– И я останусь, и Маринеша, которая была добра к тебе. Тебе что, правда все равно, что с нами станет, а, Тикат?
На два года моложе меня, а ревет, точно голодный шекнат! Мы некоторое время молча смотрели друг на друга. Я отвел глаза первым. И сказал:
– Я не уеду, пока она не окажется в надежном месте – если для нее найдется надежное место. А потом – ну что ж, потом мы с Кроликом можем отправляться домой или еще куда-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Он моргал, быстро-быстро.
Ньятенери посмотрела на него с большей нежностью, чем можно было ожидать от этой заносчивой дамы.
– Он может, Россет. Он знает.
Россет долго смотрел на нее, потом очень медленно кивнул. Ньятенери сказала:
– Он хочет, чтобы мы были там. Ты, я, Лукасса – и Тикат.
Она сделала паузу, чтобы я понял, кто именно предложил позвать меня.
– Он хочет, чтобы мы все присутствовали.
– Но почему завтра? – Темные глаза Россета были сухими, упрямыми и сердитыми. – Откуда он… почему именно завтра ночью?
– Завтра же новолуние! – Ньятенери, похоже, была искренне удивлена. – Волшебник может умереть только в ночь новолуния.
Очевидно, она была уверена, что даже деревенские олухи вроде нас должны знать такие простые вещи, и теперь досадовала на свою уверенность. Она повернулась и ушла, но лис остался сидеть на месте, не сводя с меня желтых глаз. Я слышал у себя в голове его голос – это скрипучее, насмешливое тявканье ни с чем не спутаешь: «Ну что, парень? Что, братец-конокрад? Не правда ли, теперь ты дальше от дома, чем кто бы то ни было на свете?» Я не мог двинуться с места. Наконец он лениво потянулся: сперва передом, потом задом, как собака или кошка, – и поскакал следом за Ньятенери. Пыльная пичуга вспорхнула почти у него из-под носа, он напружинил лапы, прыгнул, но промахнулся.
Россет смотрел на меня, как я на лиса.
– Что, у тебя завелся новый друг?
– Какой там друг! – сказал я. – Я просто время от времени оставляю для него кое-какие объедки, чтобы он не трогал цыплят Карша. Должно быть, он запомнил мой запах.
– С каких это пор ты стал так заботиться о цыплятах Карша?
Голос у Россета был тонкий и напряженный. Я пожал плечами и наклонился за последней оставшейся балкой, но Россет снова схватил меня за руку и воскликнул:
– Тикат! Почему мне никто не говорит, что происходит? Отчего на самом деле умирает волшебник? Почему он так уверен, что умрет именно завтра, в новолуние? Происходит что-то ужасное, а мне никто не говорит, в чем дело! Постояльцы дерутся у себя в комнатах. Лошади выбивают двери денников и бросаются друг на друга, точно демоны, даже старый бедолага Тунзи. Маринеша говорит, что Шадри будит весь дом каждую ночь – кричит, что его хоронят заживо. Почему Гатти-Джинни швырнул бутылкой в бродячего певца? Почему вода в колодце сделалась гнилостно-сладковатой, точно гной, и почему ветер не утихает ни на миг? Что пытается сказать мне Карш – и почему, почему именно теперь? Почему у тебя какие-то секреты с лисом? И главное, Тикат, что за нами следит? Что смотрит на нас всех с неба, из колодца, из глаз лошадей?
Я обнял его за плечи. Похоже, это удивило его не меньше, чем меня самого. Россет всегда внушал мне странное чувство – меня к нему вроде как тянуло. Я ни к кому не испытывал ничего подобного, кроме Лукассы. Поначалу это пугало меня, но чем дальше, тем меньше. Я сказал:
– Не знаю. Я был уверен, что все это мне только мерещится.
Россет отчаянно замотал головой.
– Нет, это все на самом деле! Тикат, давай поговорим! Давай сопоставим то, что известно нам обоим. Я расскажу тебе о том, что я почти вижу, а ты расскажешь мне, что тебе «мерещится». Я расскажу тебе, о чем я начал догадываться, а ты скажешь, что ты…
– Чего я боюсь, – закончил я, вспомнив волшебника. Россет озадаченно заморгал. Я сказал: – Не обращай внимания. Давай, Россет. Поговорим.
Мы говорили очень долго, дольше, чем когда бы то ни было, пока приколачивали на место последнюю балку и замазывали крышу смесью соломенной сечки и конского навоза, чтобы не протекала. У нас тоже так делают. Я рассказал о том, что лис оборачивается Красной Курткой, и о том, как моя Лукасса утонула, а потом Лал подняла ее со дна реки своей песней. Россет оба раза набрал было воздуху, чтобы сказать «Врешь!», но не сказал. И я тоже не сказал «врешь», когда он сообщил, что Ньятенери на самом деле не женщина, а мужчина, которого зовут Соукьян, и что он убил двух людей – опасных, злых людей – в бане. Уж не из них ли был тот, кто коснулся меня и оставил лежать без сознания в коридоре у двери волшебника? Но этого я так и не узнал. Рассказывая про Соукьяна, Россет покраснел и начал запинаться, но я все понял. Я похлопал его по плечу и кивнул. У нас в деревне один из священников говорит, что любовь мужчины к мужчине – великий грех, а другой говорит, что грешно только разбавлять вино, пережаривать мясо и разводить огонь не так, как делает это он. Что до меня, мое мнение по этому поводу никого не касается.
– Ну, и что же нам известно? – спросил я наконец. – Нам известно, что Лал и Соукьян приехали сюда искать своего друга и учителя и обнаружили, что он во власти волшебника по имени Аршадин, более могущественного, чем он сам. Так?
– Ну, насчет того, что Аршадин более могущественный, – это еще неизвестно! – возразил Россет. – Если бы этот был здоров и полон сил, все могло бы быть иначе.
Россет очень преданный.
– Может быть, – сказал я. – Но пока что Аршадин не дает ему набраться сил и посылает к нему по ночам голоса и видения, которые мучают его, если верить Маринеше. Так что, на мой взгляд, сейчас Аршадин его сильнее.
Россет прикусил нижнюю губу и упрямо набычился. Я продолжал:
– А если этот Аршадин способен творить такие злые чудеса, должно быть, он и стоит за всем, что творится этим летом в «Серпе и тесаке».
Я только теперь осознал, что за все время ни разу не произносил названия трактира. И внезапно мне ужасно захотелось жить в мире, где я бы вообще его не знал.
Россет поспешно закивал и открыл было рот, но я его перебил.
– Правда, все это совсем не мое дело, – сказал я так холодно, как только мог. – Эта навозная куча – твой дом, а не мой, и это единственное, что меня сейчас радует в жизни. Что бы ни произошло – или, наоборот, не произошло, – что бы ни стало с твоими поссорившимися волшебничками, я уеду туда, откуда приехал, и ничего об этом не узнаю. – Я встал. – Ну, все, я пошел. Мне еще надо помочь Гатти-Джинни прибраться в кладовках.
Я успел дойти до двери, когда Россет сказал:
– А Лукасса останется тут.
Я начал отвечать, но он перебил меня так же резко, как перед этим я перебил его.
– И я останусь, и Маринеша, которая была добра к тебе. Тебе что, правда все равно, что с нами станет, а, Тикат?
На два года моложе меня, а ревет, точно голодный шекнат! Мы некоторое время молча смотрели друг на друга. Я отвел глаза первым. И сказал:
– Я не уеду, пока она не окажется в надежном месте – если для нее найдется надежное место. А потом – ну что ж, потом мы с Кроликом можем отправляться домой или еще куда-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93