— Знаете, — сказал отец, — я вообще не вскрывал бы. Это так интересно, что я боюсь разочароваться. А так послушаешь — и чего только не представишь себе!
Мы посмеялись. И тогда Франсуа достал большой лом и, осторожно пропустив его в отверстие, стал расшатывать кирпичную кладку. Кирпичи покачивались все вместе, как одно целое. За столетия, протекшие с того дня, как их замуровал уходящий к повстанцам-гёзам мой предок Меканикус, известь, скреплявшая кирпичи, окаменела и стала прочнее самых кирпичей.
Еще несколько движений — и кирпичи рухнули на пол, так и не отделившись друг от друга.
Пыль от штукатурки закрыла всё. Когда она рассеялась, перед нами чернела темная ниша, в которой тускло блестело что-то круглое, отражавшее свет электрической лампочки. Отец осторожно ощупал незнакомый предмет, потом взял его и поднес к электрической лампочке. В его руках был овальный баллон из мутного темно-зеленого стекла. Франсуа подошел к нише, осмотрел ее, но там больше ничего не было.
Отец осторожно вынес наружу загадочный сосуд. Под струей воды мы вымыли нашу находку. Отец медленно поворачивал баллон, и с него стекала поистине вековая грязь и пыль. Потом он насухо его вытер. И мы прошли в кабинет. Сейчас можно было рассмотреть его подробнее.
Баллон был заткнут полуистлевшей деревянной пробкой. Сквозь стекло было видно, что внутри что-то лежит. Франсуа протянул отцу напильник. Отец обернул бутыль старой газетой и крепко ударил напильником. Баллон разбился, и отец развернул газету. Среди зеленых осколков лежал сверток пожелтевших бумаг, завернутых в какой-то лоскут темно-багрового цвета. Отец осторожно развязал материю. Листки старинной рукописи рассыпались по столу. Некоторые были написаны на пергаменте, другие — на бумаге. Латынь на одних листках, на других — старофранцузский диалект. Особенно хорошо сохранился жесткий пергаментный свиток, покрытый четкими кружевами арабских письмен.
IV
Наши вечера были теперь заполнены. Отец приходил с работы, долго мыл руки, которые за день покрывались желтыми и зелеными пятнами ожогов от химических реактивов. Потом мы усаживались вокруг стола и начинали группировать отдельные листки найденной рукописи. Уже было ясно, что перед нами история одного или нескольких Меканикусов. Здесь же находилась старинная торговая книга. Отец больше всего удивился ей.
— Странно, очень странно! — сказал он. — Я в детстве видел старинную торговую книгу и как раз за эти годы. Наши дальние родственники, Меканикусы из Гента, привозили ее моему отцу как семейную реликвию: Зачем понадобилось замуровывать такую же? Да и, вообще, зачем нужна была вторая книга?..
— Меня это не удивляет, господин инженер, — улыбнулся Франсуа. — У всех крупных торговцев всегда ведется еще одна книга. В одну пишется одно, а в другую:
— Вы подозреваете, что…
— Нет. нет, — спокойно возразил Франсуа, — так у всех, это правило… Мало ли что… Бывает, что приказчик за известную плату передает другой фирме секрет хозяина, а без секретов в торговом деле никак нельзя…
В лицее я стал отличаться прилежанием, особенно по точным наукам. Однажды не без хвастовства я сказал, что могу быть только химиком, даже если захочу стать кем-нибудь другим, — мне нельзя… Мы, Меканикусы, происходим от древних алхимиков Фландрии.
Мое заявление произвело огромное впечатление, что не помешало Вольфгангу Матерну назавтра встретить меня насмешливым выкриком:
— Ребята, великий маг, обманщик и волшебник Намюра грядет!
Я набросился на Матерна и задал ему трепку, хотя его слова были не так уж мне неприятны.
Разбор рукописей мы с отцом начали с пухлой пачки, в которой первый из Меканикусов повествовал о своей жизни и приключениях.
Передо мной нет сейчас этого документа, но я его столько раз читал, что без больших ошибок могу воспроизвести по памяти. Да, род Меканикусов действительно шел не от рыцарей…
Не было в нашем роду ни богатых вельмож, ни сановников церкви; больше того, первый из Меканикусов, шагнувший к нам со страниц найденной рукописи, был до обиды безродным, чумазым и вороватым пареньком. К чести его можно сказать, что в своих записках он был чистосердечен, в своих действиях — находчив и смел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
История приключений, невзгод и успехов
Одо, первого из Меканикусов
I
"Я, Одо, алхимик епископа Льежского, — так (насколько мне не изменяет память) первый из Меканикусов начинал свои повествования, — рожденный от честных родителей в год, который не знаю, в деревне, названия которой не помню, начинаю эту историю в назидание своим потомкам — наследникам моего славного и могучего ремесла; пусть умножают они опыт и знания, пусть продолжают эти записки. И бог да поможет им, как он помогал мне в моих трудах и многочисленных испытаниях. То, что я остался жив, несмотря на непрерывные невзгоды, до сих под удивляет меня. Я видел голод и мор, пережил войны и плен. Тело мое хранит следы от воинских ран и страшных орудий пытки.
Я узнал гнев знатных рыцарей и алчность гордых епископов, я видел блестящие турниры и кровавые усмирения народных мятежей. На моей памяти гибли и воскрешались графства. На моей памяти десятки различных народов топтали своими конями древнюю землю Брабанта и Намюра*. Я видел воинственных, никогда не расстававшихся с мечом священников и набожных вассалов, которые мечтали только о том, чтобы стать приорами монастырей, в надежде, что имя святого остановит кровавые устремления соседей-баронов.
Что помню я? Помню дом со стенами из глины и соломенной крышей; помню своего отца, высокого и крепкого крестьянина; помню мать, окруженную оравой кричащих ребятишек. Я не уверен, что это были мой отец и моя мать — мне всегда доставалось больше тумаков, чем старшим или младшим братьям. Правда, сейчас, на склоне лет, я думаю, что каждый из моих братьев мог считать пинки и затрещины, падающие на его долю, гораздо более ощутимыми, чем те, что приходились остальным.
Моя самостоятельная жизнь началась, по приблизительным подсчетам, в 1250 году. Мне было шесть или семь лет, когда мы, возвращаясь с ярмарки, были застигнуты конным отрядом какого-то кастеляна. При первом же шуме я спрыгнул с телеги и спрятался в кустах. Со стороны дороги доносились какие-то крики, ржание коней. Гремя колесами, промчались по дороге повозки, и все стихло. А я все сидел в кустарнике, боясь шелохнуться.
На рассвете я осторожно выбрался на дорогу. Лицом вниз лежал мой отец. Он был холоден, как утренняя земля, на которой он лежал. Я прижался к нему, тряс его за плечи, но напрасно. Со стороны болот медленно наступал густой туман. Солнце поднималось все выше и выше, а туман становился гуще, воздух все более холодным. Я не плакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49