Неужели вам не стыдно? То, что вы делаете, куда страшнее ремесла палача.
Лонг встал и подошел к окну. Давид настороженно следил за ним. Некоторое время Лонг молчал, глядя на голубые лучи прожекторов, беспорядочно разрезающие тьму ночи. Он повернулся к Давиду.
– Эта была неплохая научная проблема, – задумчиво сказал он. – Лепить человека, как– пластилин. Чувствовать, что ты можешь вылепить из него все, что угодно. В некотором смысле не только чувствовать себя богом, но и быть им. Не смотрите на меня так, Ойх. Вам интересно заниматься литературой, придумывая своих героев? Разве ваши герои не тот же пластилин, который вы мнете, как вам заблагорассудится, и из которого вы лепите все, что вам угодно? А мне нравилось лепить саму жизнь. Меняя человека, я изменяю мир. Сказать, что меня заставили, – значит, солгать. Я сам взялся за эту работу и делал ее увлеченно. В тюрьме опыты были довольно убедительны. Но что тюремная дрянь, она пластилин, который можно лепить кулаками и пощечинами, в них одна видимость человека. Они в массе своей готовы быть такими, какими им прикажут быть. И мне захотелось попробовать себя не на жаждущем выпивки скоте, но на человеке достойном, социально устоявшемся. Он мог измениться, и тогда я прав, и наше общество может пластилиново меняться под пальцами умелых рук. Такое общество не заслуживает снисхождения и достойно, чтобы им управляли сильные. Но он мог и остаться неизменным, и тогда бы можно было успокоиться на этом. Я хотел развеять химеры моей души. Самое страшное для человека – его нереализованный искус, он гложет душу и постепенно съедает ее, захватывая все человеческие помыслы и рождая сожаления о несбывшемся. У человека только один выход: покориться искусу или выбросить его из головы, навсегда забыть.
Я покорился. Когда Стан сделал мне предложение совместной работы, я не особенно колебался. У меня руки дрожали от желания попробовать. Здесь, на острове, первым стал этот ваш Скавронски. Признаться, я испугался, узнав о его смерти. У меня и в мыслях не было, что есть и третий вариант для сильной личности.
С последующими экспериментами я понял, что могу реально, понимаете, реально наводнить мир скотами вместо искренних и честных людей. Вы слушаете меня, Ойх?
– Да, – с некоторым усилием отозвался Давид.
– Презираете? – Лонг сел на край стола, впрочем, не решаясь приблизиться к ночному гостю. – Возможно, что вы правы. Это и в самом деле настоящее убийство. Со смертью одного человека рождается совершенно иной. Но прежнего-то никогда не будет!
И я понял, что заигрался. Заигрался и проиграл. Я не хочу готовить для Стана и его референта доносчиков и предателей из настоящих людей. Я не хочу наполнять мир сволочами и нежитью вместо честных. Не хочу! Но что мне делать, если я подписал свой договор с дьяволом?
– У каждого человека, – жестко сказал Давид, – есть выход. Если он человек.
– А я не хочу подыхать! – поднял голову Лонг.-
Мне нравится жить. Я еще не съел своей тысячи котлет, не выпил того, что мне отмерено выпить… Он неожиданно грубо выругался. – Я попал в жернова, и они крутятся, Ойх, крутятся!
– Вы никогда не думали о побеге?
– Бежать? – лицо Лонга нервно передернулось. – Куда? Через три дня меня приволокут к Стану, как взбесившегося пса, – на цепи, и я буду лизать ему руки, вымаливая прощение. Это унизительно, Ойх!
– Но оставаться здесь еще унизительнее!
– А вы? – укоризненно отозвался Лонг. – Вы сами? Читаете мне нравоучения, а вечерами просаживаете деньги в кабаке, валяетесь с женщинами в постели, а потом рассуждаете о предназначении человека. Это, по-вашему, нравственно?
Давид почувствовал, что краснеет.
– Кто вам… – начал он, но Лонг насмешливо перебил:
– Анкета, Ойх, всего лишь полицейанкета, которую я получил в порядке ознакомления с будущим объектом. Жандармерия проявляет чудеса тайного сыска, не правда ли? У меня нет желания попасть под колпак собственного аппарата. Противно, знаете ли, становиться полярником.
– Кем? – Давиду показалось, что он ослышался.
– Полярником, – повторил Лонг. – Это наш жаргон. Так мы называем соиизменников.
Они замолчали, и стала слышна далекая музыка – ресторанная вакханалия достигла своего апогея.
– Я шел сюда узнать, что нас ждет, – нарушил молчание Давид. – Теперь надо думать, что я должен сделать, чтобы этого не случилось.
Лонг хмуро смотрел на него.
– Вы пойдете со мной, – продолжил Давид.
– У меня нет ни малейшего желания…
– А меня не интересуют ваши желания, – жестко Отрезал Давид. – Вы пойдете со мной, хотите вы этого или не хотите.
– А если я не пойду?
– Обойдемся безо всяких “если”. В самом этом слове кроется какая-то безнадежность для спрашивающего. – Давид прошелся по комнате и остановился перед пультом машины. – Я полагаю, что вся система коммуникационно связана с компьютером?
– Да, – послушно отозвался Лонг.
– Пароль?!
– Что?
– Я спрашиваю, какой пароль предусмотрен для входа в программу?
– Зачем вам это, Ойх?
– Узнаете. Назовите пароль.
– Вы хотите уничтожить систему? Но это безумие!
– Я думаю, что у вас предусмотрено уничтожение системы на случай непредвиденного вмешательства в вашу работу?
Лонг невнятно выругался.
– Почему вы думаете только о себе? Почему вы не спросите, хочется ли подыхать мне?
– Я уже спрашивал вас об этом и знаю, что подыхать вам не хочется. Так что у вас предусмотрено для уничтожения системы?
– Этого я вам не скажу.
Давид повернулся к хозяину кабинета. Широкое лицо Лонга было в капельках пота. Лонг боялся, и, почувствовав этот страх, Давид понял, что Лонг ничего не скажет.
– Повернитесь, – приказал он.
Лонг догадался и покорно повернулся к Давиду спиной, скрещивая кисти рук. Давид связал ему руки капроновым чулком, туго затянув узел.
– Мне жаль вас, – сказал Лонг, не оборачиваясь. – В одиночку воевать с государством – значит заранее обречь себя на поражение. Вас просто уничтожат.
– Слишком много разговоров, – заметил Давид. – Жаль, что вы отказываетесь назвать пароль. Придется использовать более примитивные методы.
– А что будет со мной?
– Не знаю, – честно сказал Давид. – Самым разумным было бы застрелить вас. Но у меня не поднимется рука выстрелить в связанного и безоружного человека. Вы пойдете со мной. Хотя бы до берега.
– Во всем обвинят меня.
– Тогда у вас останется один выход: бежать вместе со мной. Что это у вас – спирт?
– Черт! – почти прокричал Лонг. – Откуда у вас эта решимость? Вы всегда казались мне мягким человеком.
– Вы сами загнали меня в угол, – Давид сунул в бутыль палец и принюхался к жидкости. – Похоже, что спирт. Чему же вы удивляетесь? Даже безобидные козы оказывают сопротивление волку в безвыходной ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Лонг встал и подошел к окну. Давид настороженно следил за ним. Некоторое время Лонг молчал, глядя на голубые лучи прожекторов, беспорядочно разрезающие тьму ночи. Он повернулся к Давиду.
– Эта была неплохая научная проблема, – задумчиво сказал он. – Лепить человека, как– пластилин. Чувствовать, что ты можешь вылепить из него все, что угодно. В некотором смысле не только чувствовать себя богом, но и быть им. Не смотрите на меня так, Ойх. Вам интересно заниматься литературой, придумывая своих героев? Разве ваши герои не тот же пластилин, который вы мнете, как вам заблагорассудится, и из которого вы лепите все, что вам угодно? А мне нравилось лепить саму жизнь. Меняя человека, я изменяю мир. Сказать, что меня заставили, – значит, солгать. Я сам взялся за эту работу и делал ее увлеченно. В тюрьме опыты были довольно убедительны. Но что тюремная дрянь, она пластилин, который можно лепить кулаками и пощечинами, в них одна видимость человека. Они в массе своей готовы быть такими, какими им прикажут быть. И мне захотелось попробовать себя не на жаждущем выпивки скоте, но на человеке достойном, социально устоявшемся. Он мог измениться, и тогда я прав, и наше общество может пластилиново меняться под пальцами умелых рук. Такое общество не заслуживает снисхождения и достойно, чтобы им управляли сильные. Но он мог и остаться неизменным, и тогда бы можно было успокоиться на этом. Я хотел развеять химеры моей души. Самое страшное для человека – его нереализованный искус, он гложет душу и постепенно съедает ее, захватывая все человеческие помыслы и рождая сожаления о несбывшемся. У человека только один выход: покориться искусу или выбросить его из головы, навсегда забыть.
Я покорился. Когда Стан сделал мне предложение совместной работы, я не особенно колебался. У меня руки дрожали от желания попробовать. Здесь, на острове, первым стал этот ваш Скавронски. Признаться, я испугался, узнав о его смерти. У меня и в мыслях не было, что есть и третий вариант для сильной личности.
С последующими экспериментами я понял, что могу реально, понимаете, реально наводнить мир скотами вместо искренних и честных людей. Вы слушаете меня, Ойх?
– Да, – с некоторым усилием отозвался Давид.
– Презираете? – Лонг сел на край стола, впрочем, не решаясь приблизиться к ночному гостю. – Возможно, что вы правы. Это и в самом деле настоящее убийство. Со смертью одного человека рождается совершенно иной. Но прежнего-то никогда не будет!
И я понял, что заигрался. Заигрался и проиграл. Я не хочу готовить для Стана и его референта доносчиков и предателей из настоящих людей. Я не хочу наполнять мир сволочами и нежитью вместо честных. Не хочу! Но что мне делать, если я подписал свой договор с дьяволом?
– У каждого человека, – жестко сказал Давид, – есть выход. Если он человек.
– А я не хочу подыхать! – поднял голову Лонг.-
Мне нравится жить. Я еще не съел своей тысячи котлет, не выпил того, что мне отмерено выпить… Он неожиданно грубо выругался. – Я попал в жернова, и они крутятся, Ойх, крутятся!
– Вы никогда не думали о побеге?
– Бежать? – лицо Лонга нервно передернулось. – Куда? Через три дня меня приволокут к Стану, как взбесившегося пса, – на цепи, и я буду лизать ему руки, вымаливая прощение. Это унизительно, Ойх!
– Но оставаться здесь еще унизительнее!
– А вы? – укоризненно отозвался Лонг. – Вы сами? Читаете мне нравоучения, а вечерами просаживаете деньги в кабаке, валяетесь с женщинами в постели, а потом рассуждаете о предназначении человека. Это, по-вашему, нравственно?
Давид почувствовал, что краснеет.
– Кто вам… – начал он, но Лонг насмешливо перебил:
– Анкета, Ойх, всего лишь полицейанкета, которую я получил в порядке ознакомления с будущим объектом. Жандармерия проявляет чудеса тайного сыска, не правда ли? У меня нет желания попасть под колпак собственного аппарата. Противно, знаете ли, становиться полярником.
– Кем? – Давиду показалось, что он ослышался.
– Полярником, – повторил Лонг. – Это наш жаргон. Так мы называем соиизменников.
Они замолчали, и стала слышна далекая музыка – ресторанная вакханалия достигла своего апогея.
– Я шел сюда узнать, что нас ждет, – нарушил молчание Давид. – Теперь надо думать, что я должен сделать, чтобы этого не случилось.
Лонг хмуро смотрел на него.
– Вы пойдете со мной, – продолжил Давид.
– У меня нет ни малейшего желания…
– А меня не интересуют ваши желания, – жестко Отрезал Давид. – Вы пойдете со мной, хотите вы этого или не хотите.
– А если я не пойду?
– Обойдемся безо всяких “если”. В самом этом слове кроется какая-то безнадежность для спрашивающего. – Давид прошелся по комнате и остановился перед пультом машины. – Я полагаю, что вся система коммуникационно связана с компьютером?
– Да, – послушно отозвался Лонг.
– Пароль?!
– Что?
– Я спрашиваю, какой пароль предусмотрен для входа в программу?
– Зачем вам это, Ойх?
– Узнаете. Назовите пароль.
– Вы хотите уничтожить систему? Но это безумие!
– Я думаю, что у вас предусмотрено уничтожение системы на случай непредвиденного вмешательства в вашу работу?
Лонг невнятно выругался.
– Почему вы думаете только о себе? Почему вы не спросите, хочется ли подыхать мне?
– Я уже спрашивал вас об этом и знаю, что подыхать вам не хочется. Так что у вас предусмотрено для уничтожения системы?
– Этого я вам не скажу.
Давид повернулся к хозяину кабинета. Широкое лицо Лонга было в капельках пота. Лонг боялся, и, почувствовав этот страх, Давид понял, что Лонг ничего не скажет.
– Повернитесь, – приказал он.
Лонг догадался и покорно повернулся к Давиду спиной, скрещивая кисти рук. Давид связал ему руки капроновым чулком, туго затянув узел.
– Мне жаль вас, – сказал Лонг, не оборачиваясь. – В одиночку воевать с государством – значит заранее обречь себя на поражение. Вас просто уничтожат.
– Слишком много разговоров, – заметил Давид. – Жаль, что вы отказываетесь назвать пароль. Придется использовать более примитивные методы.
– А что будет со мной?
– Не знаю, – честно сказал Давид. – Самым разумным было бы застрелить вас. Но у меня не поднимется рука выстрелить в связанного и безоружного человека. Вы пойдете со мной. Хотя бы до берега.
– Во всем обвинят меня.
– Тогда у вас останется один выход: бежать вместе со мной. Что это у вас – спирт?
– Черт! – почти прокричал Лонг. – Откуда у вас эта решимость? Вы всегда казались мне мягким человеком.
– Вы сами загнали меня в угол, – Давид сунул в бутыль палец и принюхался к жидкости. – Похоже, что спирт. Чему же вы удивляетесь? Даже безобидные козы оказывают сопротивление волку в безвыходной ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15