Я ненавижу тех, кто пытается меня мять, как пластилин. И мне кажется, что таких, как я, немало.
– Я устал, – сообщил Лонг. – Вы больны, Ойх. Ведь это чертовски заманчиво создать общество единомышленников, общество, в котором нет разногласий, в котором все его члены подчинены единой цели.
– Да, – отозвался Давид. – Только все это уже было. В Германии. Кончилось это душегубками и газовыми камерами концлагерей. Во имя единых целей.
– Но почему нужно ждать самого плохого? Почему концлагеря, почему обязательно газовые камеры? Наоборот, существование “системы” отвергает саму необходимость существования концлагерей!
– Общество единомышленников возможно только на добровольной основе. В рай взаимопонимания нельзя загонять плетьми. В противном случае это фашизм, а от него всегда смердело.
Однако скоро рассвет, и нам пора заканчивать наши споры.
Лонг тоскливо уставился в окно
– Послушайте, Ойх, давайте договоримся? Я вам ключ, и вы оставите меня в покое. Идет?
– Нет. К сожалению, я не могу оставить вас в покое. С вашими идеями переустройства общества вы мне можете здорово навредить.
– Нет, я серьезно, – Лонг встал и остановился в нескольких шагах от Давида. – Давайте заключим сделку? Вы получаете необходимое и делаете свое дело. Я понимаю, что систему не сохранить. Жаль. В нее угрохано столько денег, что вашему вонючему Авторскому Союзу пришлось бы в полном составе творить бесплатно четверть века. Великолепная машина, Ойх! Впрочем, где вам это понять, вы же инженер человеческих душ. Ломать – не строить, так? Я согласен. Но меня вы отпустите. Вы собираетесь исчезнуть этой ночью, верно? Я не буду вам мешать. Я с удовольствием поразмышляю над вашими доводами где-нибудь на берегу. Такой вариант вас устроит?
– Почти, – отозвался Давид, поразмыслив. – Не хватает только обещания, что вы не будете продолжать вашу работу. Хотя бы при жизни генерала Стана.
Лонг негромко засмеялся.
– А вот таких обещаний я давать не буду. Впрочем, это вас должно мало беспокоить. Для того чтобы построить такую систему повторно, придется продать с молотка всю нашу страну. Кредитоспособность Стана
настолько сомнительна, что в долг ему не дадут даже на строительство личного бункера. Ну, что, скрепим наш договор? В той бутылке, что вы смотрели, действительно находится спирт.
Путь к берегу оказался легче, чем рассчитывал Давид.
– Не давит? – спросил он, проверяя узел на запястьях Лонга.
Тот что-то проворчал, заворочался, усаживаясь удобнее. Над островом уже стоял серый полумрак, возвещающий скорое наступление дня.
– Сколько осталось? – спросил Лонг. Давид взглянул на часы.
– Пятнадцать минут.
– Глупо. – Лонг посмотрел на серую гладь озера. – Знаете, что это там мигает? – неожиданно спросил он.
– Нет.
– Это маяк Скорса. – Лонг вздохнул. – Все-таки вы террорист, Ойх! Какую машину угробили. Ее память накапливалась нами четырнадцать лет! Представляете?
– Значит, теперь у нас есть время
– Подумайте, сколько людей вы обрекли на физическую смерть. Теперь Стан начнет уничтожать своих политических противников. Вы не кажетесь себе убийцей?
– Нет. Я всегда считал, что духовная смерть страшнее физической. Человека рождает дух. Физическая смерть являет миру героев, в то время как духовная – предателей и ренегатов. Я знаю, что многие из тех, кого теперь ожидает смерть, благодарили бы меня за сделанный за них выбор.
Он снова взглянул на часы.
– Ну, мне пора. Прощайте!
– Прощайте, – сказал Лонг. Усмехнувшись, он добавил: – Вы из породы бойцов. Поэтому звать на помощь я не буду, рот мне вы можете не затыкать. Тем более, что теперь кричать бесполезно.
Давид спустился к воде, чувствуя спиной пристальный усталый взгляд. Он огляделся. Берег был пустынен, и только у лодочной станции раздавался негромкий хохот – солдатня боролась со сном нескромными анекдотами.
Серый куб Больничного Центра был высвечен лучами прожекторов, и где-то в его кабинетах лишенный памяти компьютер выполнял свою последнюю задачу, отсчитывая время, оставшееся до самоуничтожения.
По воде бежала мелкая рябь. Лучи встающего солнца окрашивали воду в розовый цвет.
Давид разделся и выволок из кустов загодя приготовленный полиэтиленовый мешок, из которого он соорудил импровизированный водонепроницаемый рюкзак. В рюкзаке лежали костюм, документы и оставшаяся у него наличность.
Надев мешок, Давид еще раз осмотрелся. Было тихо, редко посвистывали просыпающиеся птицы, но тишина эта была обманчивой и опасной.
Озеро приняло его без всплеска. Некоторое время он разрезал воду сильными гребками, а когда решил, что отплыл достаточно далеко, перевернулся на спину и, покачиваясь на воде, увидел остров в последний раз.
Здание гостиницы отражало окнами лучи восходящего солнца. Ее обитатели уже просыпались, и некоторые окна были открыты. Появившийся над горизонтом диск солнца стекал в воду алыми потеками зари.
Давид перевернулся и медленно заработал руками – ему еще предстояло проплыть около пяти километров и надо было торопиться, пока на острове не началась паника.
“Человек не должен оставаться сторонним наблюдателем, – думал он, ощущая ладонями упругость теплой воды. – Тогда страна действительно обратится в гнилое, дурно пахнущее болото, которым правят людоеды и палачи”.
Время от времени он опускал лицо в воду. Это и резиновая шапочка на голове не позволили ему услышать рев патрульного вертолета. Давид продолжал плыть, еще не зная, что уверенная строчка всплесков приближается к его телу.
Пулеметчик поднял голову от прицела, и сидящий рядом офицер показал ему жестами, что надо забрать тело подстреленного беглеца.
И в это время бетонный куб Больничного Центра словно раскололся надвое, и над ним заплясало пламя. На острове завыла сирена, и вертолет повернул к суше, оставив на розовой воде безжизненное тело.
В конце дня полумертвого Давида подберут рыбаки с материка. Несколько месяцев они будут выхаживать его, а когда на месте ран останутся багровые полоски шрамов, Давид уйдет в горы с партизанским отрядом.
Через два года именно его группа совершит лихой налет на резиденцию референта по государственной безопасности. Летающие по комнатам резиденции листы бумаги заставят Давида вспомнить рукопись Скавронски:
“И когда Черный Рак забился в крепких плавниках окуней, из портфеля его посыпались анонимные доносы и протоколы насквозь лживых показаний. Они всплыли на поверхность, прибиваясь к кувшиночным зарослям и будоража общественное внимание. Окуни проволокли Черного Рака по темным расщелинам его логова, и мольбы его о пощаде еще раз доказали, что всякий жестокий палач есть истинный трус и себялюбец, радеющий о собственном благополучии”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Я устал, – сообщил Лонг. – Вы больны, Ойх. Ведь это чертовски заманчиво создать общество единомышленников, общество, в котором нет разногласий, в котором все его члены подчинены единой цели.
– Да, – отозвался Давид. – Только все это уже было. В Германии. Кончилось это душегубками и газовыми камерами концлагерей. Во имя единых целей.
– Но почему нужно ждать самого плохого? Почему концлагеря, почему обязательно газовые камеры? Наоборот, существование “системы” отвергает саму необходимость существования концлагерей!
– Общество единомышленников возможно только на добровольной основе. В рай взаимопонимания нельзя загонять плетьми. В противном случае это фашизм, а от него всегда смердело.
Однако скоро рассвет, и нам пора заканчивать наши споры.
Лонг тоскливо уставился в окно
– Послушайте, Ойх, давайте договоримся? Я вам ключ, и вы оставите меня в покое. Идет?
– Нет. К сожалению, я не могу оставить вас в покое. С вашими идеями переустройства общества вы мне можете здорово навредить.
– Нет, я серьезно, – Лонг встал и остановился в нескольких шагах от Давида. – Давайте заключим сделку? Вы получаете необходимое и делаете свое дело. Я понимаю, что систему не сохранить. Жаль. В нее угрохано столько денег, что вашему вонючему Авторскому Союзу пришлось бы в полном составе творить бесплатно четверть века. Великолепная машина, Ойх! Впрочем, где вам это понять, вы же инженер человеческих душ. Ломать – не строить, так? Я согласен. Но меня вы отпустите. Вы собираетесь исчезнуть этой ночью, верно? Я не буду вам мешать. Я с удовольствием поразмышляю над вашими доводами где-нибудь на берегу. Такой вариант вас устроит?
– Почти, – отозвался Давид, поразмыслив. – Не хватает только обещания, что вы не будете продолжать вашу работу. Хотя бы при жизни генерала Стана.
Лонг негромко засмеялся.
– А вот таких обещаний я давать не буду. Впрочем, это вас должно мало беспокоить. Для того чтобы построить такую систему повторно, придется продать с молотка всю нашу страну. Кредитоспособность Стана
настолько сомнительна, что в долг ему не дадут даже на строительство личного бункера. Ну, что, скрепим наш договор? В той бутылке, что вы смотрели, действительно находится спирт.
Путь к берегу оказался легче, чем рассчитывал Давид.
– Не давит? – спросил он, проверяя узел на запястьях Лонга.
Тот что-то проворчал, заворочался, усаживаясь удобнее. Над островом уже стоял серый полумрак, возвещающий скорое наступление дня.
– Сколько осталось? – спросил Лонг. Давид взглянул на часы.
– Пятнадцать минут.
– Глупо. – Лонг посмотрел на серую гладь озера. – Знаете, что это там мигает? – неожиданно спросил он.
– Нет.
– Это маяк Скорса. – Лонг вздохнул. – Все-таки вы террорист, Ойх! Какую машину угробили. Ее память накапливалась нами четырнадцать лет! Представляете?
– Значит, теперь у нас есть время
– Подумайте, сколько людей вы обрекли на физическую смерть. Теперь Стан начнет уничтожать своих политических противников. Вы не кажетесь себе убийцей?
– Нет. Я всегда считал, что духовная смерть страшнее физической. Человека рождает дух. Физическая смерть являет миру героев, в то время как духовная – предателей и ренегатов. Я знаю, что многие из тех, кого теперь ожидает смерть, благодарили бы меня за сделанный за них выбор.
Он снова взглянул на часы.
– Ну, мне пора. Прощайте!
– Прощайте, – сказал Лонг. Усмехнувшись, он добавил: – Вы из породы бойцов. Поэтому звать на помощь я не буду, рот мне вы можете не затыкать. Тем более, что теперь кричать бесполезно.
Давид спустился к воде, чувствуя спиной пристальный усталый взгляд. Он огляделся. Берег был пустынен, и только у лодочной станции раздавался негромкий хохот – солдатня боролась со сном нескромными анекдотами.
Серый куб Больничного Центра был высвечен лучами прожекторов, и где-то в его кабинетах лишенный памяти компьютер выполнял свою последнюю задачу, отсчитывая время, оставшееся до самоуничтожения.
По воде бежала мелкая рябь. Лучи встающего солнца окрашивали воду в розовый цвет.
Давид разделся и выволок из кустов загодя приготовленный полиэтиленовый мешок, из которого он соорудил импровизированный водонепроницаемый рюкзак. В рюкзаке лежали костюм, документы и оставшаяся у него наличность.
Надев мешок, Давид еще раз осмотрелся. Было тихо, редко посвистывали просыпающиеся птицы, но тишина эта была обманчивой и опасной.
Озеро приняло его без всплеска. Некоторое время он разрезал воду сильными гребками, а когда решил, что отплыл достаточно далеко, перевернулся на спину и, покачиваясь на воде, увидел остров в последний раз.
Здание гостиницы отражало окнами лучи восходящего солнца. Ее обитатели уже просыпались, и некоторые окна были открыты. Появившийся над горизонтом диск солнца стекал в воду алыми потеками зари.
Давид перевернулся и медленно заработал руками – ему еще предстояло проплыть около пяти километров и надо было торопиться, пока на острове не началась паника.
“Человек не должен оставаться сторонним наблюдателем, – думал он, ощущая ладонями упругость теплой воды. – Тогда страна действительно обратится в гнилое, дурно пахнущее болото, которым правят людоеды и палачи”.
Время от времени он опускал лицо в воду. Это и резиновая шапочка на голове не позволили ему услышать рев патрульного вертолета. Давид продолжал плыть, еще не зная, что уверенная строчка всплесков приближается к его телу.
Пулеметчик поднял голову от прицела, и сидящий рядом офицер показал ему жестами, что надо забрать тело подстреленного беглеца.
И в это время бетонный куб Больничного Центра словно раскололся надвое, и над ним заплясало пламя. На острове завыла сирена, и вертолет повернул к суше, оставив на розовой воде безжизненное тело.
В конце дня полумертвого Давида подберут рыбаки с материка. Несколько месяцев они будут выхаживать его, а когда на месте ран останутся багровые полоски шрамов, Давид уйдет в горы с партизанским отрядом.
Через два года именно его группа совершит лихой налет на резиденцию референта по государственной безопасности. Летающие по комнатам резиденции листы бумаги заставят Давида вспомнить рукопись Скавронски:
“И когда Черный Рак забился в крепких плавниках окуней, из портфеля его посыпались анонимные доносы и протоколы насквозь лживых показаний. Они всплыли на поверхность, прибиваясь к кувшиночным зарослям и будоража общественное внимание. Окуни проволокли Черного Рака по темным расщелинам его логова, и мольбы его о пощаде еще раз доказали, что всякий жестокий палач есть истинный трус и себялюбец, радеющий о собственном благополучии”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15