* * *
Несмотря на соблазнительное мнение некоторых исследователей (напр., М.Агурского), национал-большевизм Устрялова никак нельзя связать с каким-либо порождением славянофильства, так как первый никогда не признавал приоритет основоположников последнего (Хомяков) – сперва Церковь, а уж затем государство. Скорее речь может идти о своего рода нравственной мутации: Устрялову явно не импонирует Константин Аксаков с его утверждением, что русский народ – народ отнюдь не государственный; не захватывает его и аксаковский пафос: «пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем стоять с помощью зла».
Для Устрялова Государство всегда было с большой буквы. Его притягивает государственное величие, воплощенное в Петре Великом («Политическая доктрина славянофильства», 1925), не вызывает раздражения и «петербургский период» русской истории («Судьба Петербурга», 1918), истово ненавидимые всем цветом раннего славянофильства. Ему не приемлемо кошелевское: «Без православия наша народность – дрянь». С этим вполне коррелирует и критика Устряловым федоровского «Общего Дела» («Проблема прогресса», 1931), «натуралистический оптимизм» которого ассоциируется у него не иначе как с непониманием трагичности, катастрофичности всей человеческой истории.
В то же время Устрялов – честный и скрупулезный диалектик. Немного найдется исследователей, не побоявшихся открыто и серьезно рассуждать о «стихии государства». Лишь гениальные единицы в состоянии «подняться» до мифологизации русского народа как народа истово государственного, мистифизировать идею Государства, поставив последнее не в пример «выше общества». Непротивление Государству насилием – постоянный лейтмотив политической мысли национал-большевизма. При этом поражает устряловский титанизм всегда принимать власть такой какова она есть, во всей ее фактической неприглядности. Диалектика Гегеля применительно к новейшей русской истории постепенно превращается для Устрялова в политический фатализм, и в этом смысле харбинский мыслитель поистине является духовным наследником бесконечного русского иосифлянства.
О.А. Воробьёв
26 июля 1998г.
1. Предисловие
В ряду глубоких изменений внесенных в мир мировою войной, особое внимание привлекает к себе своеобразный кризис государственных форм, связанных с характерными новыми явлениями в области политической жизни. Конечно, не война породила эти явления, – напротив, она сама явилась результатом и признаком их созревающей реальности. Она лишь их обнаружила, подчеркнула, заострила. Они зрели в недрах XIX века и, как видно, представляют собою нечто естественное и закономерное.
Нередко приходится слышать, что наиболее поучительными и показательными участками современного мира цивилизованных народов должны быть признаны две страны: Россия и Италия. Указывают, что послевоенные революции в этих странах, при всей их внешней полярности, отмечены одинаково печатью яркой исторической оригинальности, некоей знаменательной новизны. Если грандиозность размаха и масштабов русской революции ныне уже вряд ли в ком вызывает сомнения, если в облик преображенной великою революцией русской государственности всматриваются отовсюду пытливые и пристальные взоры, – то нельзя отрицать, что и итальянские события последнего десятилетия привлекают к себе достаточно зоркое внимание, весьма напряженный интерес.
Все чаще и чаще встречаешь в государственно-правовой литературе признания, что именно Россия и Италия становятся ныне волею судьбы в центре и фокусе общего внимания. Падение Габсбургов, Гогенцоллернов и султанов не слишком потрясло мир и не заставило ученых обратиться к пересмотру некоторых, уже поседевших за столетнюю свою жизнь, государственно-правовых представлений: словно лопнул Морган или Ротшильд, не более! Но события в России и Италии ставят в порядок дня вопрос о существенной переоценке целой цепи начал, на которых покоилось конституционное и демократическое государство. Новые формулы выдвигаются жизнью. Новые притязания заявляют о себе. Свежие силы пробивают себе дорогу. Осуществляются поучительнейшие опыты, словно мерцает какая-то новая эпоха: так в 1789 году провозглашала неслыханные тогда на европейском континенте лозунги великая французская революция…
Настоящий очерк посвящен фашизму. В русской литературе до сего времени это явление недостаточно освещено. Вокруг него больше плачут и смеются, кипят и бушуют страсти, и мало кому досуг пристальнее в него всмотреться. Одни проклинают его, как опасного классового врага, другие, напротив, благословляют, как якорь спасения… Россия. Но прежде всего надлежит основательнее с ним познакомиться, познать его существо.
Именно эту задачу и ставит себе в первую очередь настоящий очерк. Он больше рассказывает, излагает, нежели оценивает и размышляет. Рассказывает историю фашистского движения и пытается вскрыть ее предпосылки, рисует идейный и социально-политический облик фашизма, поскольку он выступает из собственных слов самих фашистских деятелей, а также из реальных дел фашистской партии и власти. Конечно, безусловный «объективизм» невозможен уже при самом восприятии социальных явлений и самой постановке социальных проблем, но меньше всего данная работа задается какими-либо посторонними беспристрастному исследованию и имманентному предметному анализу задачами.
Разумеется, фашизм есть принадлежность современной итальянской жизни по преимуществу. Понять его можно лишь на родной его почве. Это не значит, что отдельные его элементы не могут проявляться, в аналогичной обстановке, и в других странах. Но, как данный исторический факт в его конкретности и целостности, он всецело – продукт специфических итальянских условий. История не любит работать по «стандарту», ее пути индивидуальны и неповторимы. Если большевизм есть типично русское порождение и, как таковой, немыслим вне русской истории и русской психологии, – то тщетно было бы изучать и фашизм в отрыве от его индивидуально-исторических истоков. Так называемая «заразительность» обоих этих исторических сил имеет, несомненно, свои пределы и свои законы: si duo faciunt idem, non est idem. «Принципы 89 года» заразили мало-по-малу европейский континент: но становится ли тем самым великая французская революция менее французской, менее национальной, и поймем ли мы ее вне знакомства с оригинальной, индивидуальной обстановкой ее возникновения и развития? И кроме того, – разве каждый зараженный названными принципами народ не переживал и не переживает их по своему?.
2. Италия перед войной. Население. Власть
Современная Италия – сравнительно «молодая» страна, с недостаточно установившейся социальной структурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56