И объяснения имеются.
— Ну, так я бы на вашем месте не молчал. Если все так обстоит, как ты сказал, идите к шефу.
— Да прокурор уже знает…
В пять часов мы собрались у шефа на еженедельной оперативке и, отчитавшись по своим делам, выслушали, как Филонов доложил о своей работе по делу об изнасиловании.
— В день возбуждения дела у меня были основания задержать троих — Иванова, Хрунова и Шигова — по подозрению в изнасиловании: были показания мужчины, от которого Нетребина вызывала милицию, у нее имелись повреждения, в машине были обнаружены ее вещи. Но вчера потерпевшая обратилась ко мне с заявлением о том, что дала недостоверные показания: она добровольно вступала в машине в половую связь с Ивановым, в присутствии Хрунова и Шигова, которые стали смеяться над нею. Она, разозлившись на молодых людей, выскочила из машины, не совсем одетая, и, плохо владея собой, вбежала в первую попавшуюся парадную, позвонила в квартиру и, желая отомстить Иванову и его друзьям за насмешки, заявила об изнасиловании.
Филонов протянул шефу протокол допроса потерпевшей, где все было написано именно так. Шеф внимательно прочитал протокол и в нерешительности помолчал.
— Валерий Викторович, вы сами освобождали задержанных?
— Да, я сам приехал в ИВС, отдал дежурному постановления и возвратил задержанным изъятые у них вещи.
Шеф опять помолчал.
— Как вы уезжали из ИВС?
Теперь помолчал уже Филонов, потом недовольно ответил:
— Не понимаю, к чему эти расспросы. Что, у задержанных есть какие-то претензии?
— Нет, я полагаю, что задержанные довольны, — сказал шеф. — Претензии есть у сотрудников уголовного розыска. Ко мне обратился начальник отдела с рапортом о том, что ваше поведение в ИВС представляется ему не совсем этичным.
— Что вы имеете в виду? — вскинулся Филонов.
Шеф вздохнул. Для него эта ситуация была так неприятна, что ему заметно сводило скулы.
— Вы выпивали вместе с подозреваемыми после их освобождения? — наконец прямо спросил Владимир Иванович.
— Я?! — Филонов побагровел.
— Есть рапорта работников милиции, которые утверждают, что видели вас выпивающим вместе с освобожденными из ИВС.
— Владимир Иванович! Вы верите в эти инсинуации?! Я вообще не пью, к вашему сведению, я за рулем.
— Конечно, мне хотелось бы верить своему работнику, — медленно сказал шеф, — но сотрудниками милиции приведены убедительные доводы, и они утверждают, что у них есть вещественные доказательства.
— Я даже не буду это комментировать! — гневно заявил Филонов.
Нет уж, вы будьте любезны, прокомментируйте, — не теряя спокойствия, попросил прокурор.
— Хорошо, если вы настаиваете… Я не хотел ни о ком говорить плохо, но вы меня вынудили. Владимир Иванович, вы что, не понимаете, что у ментов раскрытие срывается? Все было тип-топ, сводку они уже дали, и вдруг я задержанных выпускаю. А поскольку обломилось раскрытие тяжкого преступления, от безысходности они решили нагадить. Я только так могу это все объяснить.
Мы с Лешкой переглянулись: не такие у нас ребята в ОУРе, чтобы гадить за прекращение дела.
— Вы потерпевшую предупреждали об ответственности за ложный донос? — спросил Филонова шеф.
— Конечно, а как же.
— Очень хорошо. Решение о прекращении дела вы уже, вероятно, приняли. В таком случае возбуждайте уголовное дело в отношении Нетребиной и расследуйте.
У Филонова перекосилось лицо. Мы с Лешкой опять переглянулись. Вот это был ход конем со стороны шефа: обычно, если потерпевшая меняет свои показания, доказать изнасилование бывает практически невозможно; абсолютно всем фактам находятся объяснения, которые исключают ответственность подозреваемых. Поэтому, как правило, следователи закрывают глаза на то, что потерпевшая, предупрежденная о том, что может сесть в тюрьму за ложные показания, врет, или обвиняя насильников, или оправдывая их. Раз уж стороны худо-бедно достигли консенсуса, пусть всем будет хорошо — потерпевшая и подозреваемые мирно разойдутся, а следователь прекратит безнадежное дело. Все знают, что стоит предъявить бывшей потерпевшей претензии по поводу ее вранья, как она сразу станет настаивать на том, что поначалу говорила правду; а адвокатам только того и надо, они и рады: как же верить таким непоследовательным показаниям, господа судьи, разве можно положить в основу обвинения слова женщины, которая сегодня говорит одно, а завтра — другое?
Так что Филонов, как только возбудит дело против потерпевшей, сразу окажется в заколдованном кругу, она начнет твердить, что изнасилование было, а клиенты станут возмущенно разводить руками: ну вот видите, разве можно ей верить…
После совещания Лешка предложил попить чайку, поскольку мы собирались еще часа три-четыре плотно поработать.
— Слушай, где я могла слышать эти фамилии — Иванов, Хрунов и Шигов? — спросила я Горчакова.
— Ты знаешь, и мне они очень знакомы, вот буквально недавно на глаза попадались.
В этот момент к нам заглянул Филонов:
— Ребята, а что если по чуть-чуть?
— Мы работать собираемся, — против своей воли сварливо ответила я, хотя планировала молчать.
Но Филонов как ни в чем не бывало продолжал:
— Леш, слетай в магазинчик, а? Держи бабки, — и, достав из бумажника, протянул ему стодолларовую бумажку.
— Я летать не умею, — пробурчал Леша, отворачиваясь.
— Ну ладно, будь другом, а то я еще не знаю, где у вас тут обменник.
Он помахивал сотней. От наших глаз не укрылось, что это — не единственная купюра в бумажнике, его просто распирала пачка баксов.
— Слушай, откуда у тебя столько денег? — не выдержал Лешка. — Что-то ты больно хорошо живешь.
— Работать надо! — жизнерадостно ответил Филонов. — У тебя может быть столько же денег, стоит только захотеть.
— Знаешь, пусть лучше без денег, но здесь, чем с деньгами, но в Нижнем Тагиле, — брезгливо ответил Лешка.
— Да ладно, — протянул Филонов. Он продолжал стоять в дверях, помахивая купюрой. — Я же взяток не беру. А свою трешечку тонн в месяц всегда можно иметь, и при этом ничего противозаконного не делать, просто улыбаться. А вы что, таких фокусов не знаете? Вот эти денежки, кровно заработанные, — он потряс сотней. — Я ж сразу понял, что дело не выгорит, что мне стоило адвокатам намекнуть, что при определенных усилиях с их стороны я ребят арестовывать не буду? А адвокаты, знаете, что мне говорят, когда благодарят? Что их президиум принял решение двадцать процентов от гонорара передавать следователю, поскольку следователь затрачивает свое время и силы, а наша зарплата неадекватна этим затратам. Ну и что, я от этих двадцати процентов должен отказаться, а у адвокатов пусть рожа лопнет? Господь велел делиться.
Он разглагольствовал, и я поначалу даже не поняла, шутит он или взаправду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Ну, так я бы на вашем месте не молчал. Если все так обстоит, как ты сказал, идите к шефу.
— Да прокурор уже знает…
В пять часов мы собрались у шефа на еженедельной оперативке и, отчитавшись по своим делам, выслушали, как Филонов доложил о своей работе по делу об изнасиловании.
— В день возбуждения дела у меня были основания задержать троих — Иванова, Хрунова и Шигова — по подозрению в изнасиловании: были показания мужчины, от которого Нетребина вызывала милицию, у нее имелись повреждения, в машине были обнаружены ее вещи. Но вчера потерпевшая обратилась ко мне с заявлением о том, что дала недостоверные показания: она добровольно вступала в машине в половую связь с Ивановым, в присутствии Хрунова и Шигова, которые стали смеяться над нею. Она, разозлившись на молодых людей, выскочила из машины, не совсем одетая, и, плохо владея собой, вбежала в первую попавшуюся парадную, позвонила в квартиру и, желая отомстить Иванову и его друзьям за насмешки, заявила об изнасиловании.
Филонов протянул шефу протокол допроса потерпевшей, где все было написано именно так. Шеф внимательно прочитал протокол и в нерешительности помолчал.
— Валерий Викторович, вы сами освобождали задержанных?
— Да, я сам приехал в ИВС, отдал дежурному постановления и возвратил задержанным изъятые у них вещи.
Шеф опять помолчал.
— Как вы уезжали из ИВС?
Теперь помолчал уже Филонов, потом недовольно ответил:
— Не понимаю, к чему эти расспросы. Что, у задержанных есть какие-то претензии?
— Нет, я полагаю, что задержанные довольны, — сказал шеф. — Претензии есть у сотрудников уголовного розыска. Ко мне обратился начальник отдела с рапортом о том, что ваше поведение в ИВС представляется ему не совсем этичным.
— Что вы имеете в виду? — вскинулся Филонов.
Шеф вздохнул. Для него эта ситуация была так неприятна, что ему заметно сводило скулы.
— Вы выпивали вместе с подозреваемыми после их освобождения? — наконец прямо спросил Владимир Иванович.
— Я?! — Филонов побагровел.
— Есть рапорта работников милиции, которые утверждают, что видели вас выпивающим вместе с освобожденными из ИВС.
— Владимир Иванович! Вы верите в эти инсинуации?! Я вообще не пью, к вашему сведению, я за рулем.
— Конечно, мне хотелось бы верить своему работнику, — медленно сказал шеф, — но сотрудниками милиции приведены убедительные доводы, и они утверждают, что у них есть вещественные доказательства.
— Я даже не буду это комментировать! — гневно заявил Филонов.
Нет уж, вы будьте любезны, прокомментируйте, — не теряя спокойствия, попросил прокурор.
— Хорошо, если вы настаиваете… Я не хотел ни о ком говорить плохо, но вы меня вынудили. Владимир Иванович, вы что, не понимаете, что у ментов раскрытие срывается? Все было тип-топ, сводку они уже дали, и вдруг я задержанных выпускаю. А поскольку обломилось раскрытие тяжкого преступления, от безысходности они решили нагадить. Я только так могу это все объяснить.
Мы с Лешкой переглянулись: не такие у нас ребята в ОУРе, чтобы гадить за прекращение дела.
— Вы потерпевшую предупреждали об ответственности за ложный донос? — спросил Филонова шеф.
— Конечно, а как же.
— Очень хорошо. Решение о прекращении дела вы уже, вероятно, приняли. В таком случае возбуждайте уголовное дело в отношении Нетребиной и расследуйте.
У Филонова перекосилось лицо. Мы с Лешкой опять переглянулись. Вот это был ход конем со стороны шефа: обычно, если потерпевшая меняет свои показания, доказать изнасилование бывает практически невозможно; абсолютно всем фактам находятся объяснения, которые исключают ответственность подозреваемых. Поэтому, как правило, следователи закрывают глаза на то, что потерпевшая, предупрежденная о том, что может сесть в тюрьму за ложные показания, врет, или обвиняя насильников, или оправдывая их. Раз уж стороны худо-бедно достигли консенсуса, пусть всем будет хорошо — потерпевшая и подозреваемые мирно разойдутся, а следователь прекратит безнадежное дело. Все знают, что стоит предъявить бывшей потерпевшей претензии по поводу ее вранья, как она сразу станет настаивать на том, что поначалу говорила правду; а адвокатам только того и надо, они и рады: как же верить таким непоследовательным показаниям, господа судьи, разве можно положить в основу обвинения слова женщины, которая сегодня говорит одно, а завтра — другое?
Так что Филонов, как только возбудит дело против потерпевшей, сразу окажется в заколдованном кругу, она начнет твердить, что изнасилование было, а клиенты станут возмущенно разводить руками: ну вот видите, разве можно ей верить…
После совещания Лешка предложил попить чайку, поскольку мы собирались еще часа три-четыре плотно поработать.
— Слушай, где я могла слышать эти фамилии — Иванов, Хрунов и Шигов? — спросила я Горчакова.
— Ты знаешь, и мне они очень знакомы, вот буквально недавно на глаза попадались.
В этот момент к нам заглянул Филонов:
— Ребята, а что если по чуть-чуть?
— Мы работать собираемся, — против своей воли сварливо ответила я, хотя планировала молчать.
Но Филонов как ни в чем не бывало продолжал:
— Леш, слетай в магазинчик, а? Держи бабки, — и, достав из бумажника, протянул ему стодолларовую бумажку.
— Я летать не умею, — пробурчал Леша, отворачиваясь.
— Ну ладно, будь другом, а то я еще не знаю, где у вас тут обменник.
Он помахивал сотней. От наших глаз не укрылось, что это — не единственная купюра в бумажнике, его просто распирала пачка баксов.
— Слушай, откуда у тебя столько денег? — не выдержал Лешка. — Что-то ты больно хорошо живешь.
— Работать надо! — жизнерадостно ответил Филонов. — У тебя может быть столько же денег, стоит только захотеть.
— Знаешь, пусть лучше без денег, но здесь, чем с деньгами, но в Нижнем Тагиле, — брезгливо ответил Лешка.
— Да ладно, — протянул Филонов. Он продолжал стоять в дверях, помахивая купюрой. — Я же взяток не беру. А свою трешечку тонн в месяц всегда можно иметь, и при этом ничего противозаконного не делать, просто улыбаться. А вы что, таких фокусов не знаете? Вот эти денежки, кровно заработанные, — он потряс сотней. — Я ж сразу понял, что дело не выгорит, что мне стоило адвокатам намекнуть, что при определенных усилиях с их стороны я ребят арестовывать не буду? А адвокаты, знаете, что мне говорят, когда благодарят? Что их президиум принял решение двадцать процентов от гонорара передавать следователю, поскольку следователь затрачивает свое время и силы, а наша зарплата неадекватна этим затратам. Ну и что, я от этих двадцати процентов должен отказаться, а у адвокатов пусть рожа лопнет? Господь велел делиться.
Он разглагольствовал, и я поначалу даже не поняла, шутит он или взаправду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45