Ровная травянистая пойма кончилась, и он стал взбираться на холм, откуда светил огонек. Ему еще полчаса пришлось добираться до огонька.
В самом деле, это была крестьянская изба. Он долго озирался, прислушивался и, наконец решив, что немцев, по крайней мере в избе, нет, постучал в дверь. Тишина. Еще раз осторожно постучал.
Он услышал легкие шаги. Кто-то подошел к дверям.
- Кто там? - спросила женщина.
- Свой, - сказал он как можно проще, стараясь не клацать зубами, помогите.
- Голодный? - спросила женщина.
- Да, - сказал он, чувствуя, что это самый правильный ответ.
Долгое мгновение раздумчивой тишины. Наконец завозилась у дверей, распахнула.
- Проходи, - сказала она, пропуская его и выглядывая в темноту.
Убедившись, что больше никого нет, прикрыла дверь. Передняя марлевой занавеской отделялась от комнаты, куда она его ввела. На столе тускло светила керосиновая лампа.
Вдруг ни с того ни с сего мелькнула мысль о таинственной, победной силе света: как далеко светил ему этот маленький лепесток огня! И она, словно мгновенно угадав его мысль о свете, словно желая поддержать его в этой мысли, подтянула фитиль и стало совсем светло. Тут-то она и разглядела его как следует.
- Боже, что с тобой? - сказала она и осеклась, видимо, догадавшись, откуда он.
Он лихорадочно всматривался в ее глаза и прочел в них не страх перед ним, а сочувственный ужас. Он понял, что ей можно довериться.
- Ты бежал? - тихо спросила она у него. Лагерь был слишком близко, и она не могла не знать о существовании его.
- Да, - сказал он и, чтобы успокоить ее, добавил: - Но за мной нет погони.
- И ты оттуда приплыл?
- Да.
- Сейчас нагрею воду, и ты вымоешься в горячей воде!
- Спасибо...
Он не мог понять, что она имеет в виду - то ли от него воняет, то ли он замерз в реке и завшивел в лагере. Сказать, как он бежал из лагеря, почему-то сейчас было стыдно.
Быстро и легко мелькая в своем стареньком ситцевом платье, она развела огонь в печке, поставила на него большой казан воды, принесла из чулана лохань, мыло, мочалку. Все это она делала споро, время от времени озираясь на него и взбадривая его всем своим миловидным обликом. Ее легкость, ее подвижная полнота, ее мелькание обдавали его теплом и уютом.
Вдруг она села на стул и, скрестив руки на груди, взглянула на него.
- Одежду твою надо сжечь в огороде, - сказала она. - Нет, огонь могут увидеть, я ее закопаю.
- А где взять другую? - спросил он, поняв, что в доме нет, а может, и не было мужчины.
- Я тебе дам одежду мужа, - сказала она, - в начале войны пришло письмо, что он пропал без вести. Как ты думаешь, он жив?
- Вполне возможно, - сказал он, - при таком страшном отступлении трудно учесть, кто где.
- Может, как ты - в лагере? - вздохнула она.
- А может, и в партизаны ушел, - постарался приободрить ее более достойным предположением.
- Дай Бог, - вздохнула она и задумалась. - Мойся, - обрывая раздумья и быстро вставая, сказала она, - вот ведро, вот холодная вода, а вот горячая.
- Может, мне на огороде помыться, - сказал он, стесняясь, - дело в том, что я бежал через канализационную канаву.
Ему было стыдно признаться, как он бежал, но еще стыднее было бы, если б она, трогая его одежду, почувствовала бы к нему брезгливость.
- Бедненький, - вздохнула она и, видимо, подумала о своем муже, - там совсем плохо?
- Ад, - сказал он, - трупы грузовики вывозят каждый день... Но может, в других лагерях лучше... Не знаю...
Она полезла в комод, вытащила оттуда трусы, майку, ковбойку, брюки, носки и положила все это на стул рядом с лоханью.
- А вот и тапки, - легко нагнулась и, достав их из-под кровати, подбросила ему, - раздевайся. Одежду - в переднюю. Я потом возьму.
Она вышла из дому. Он разделся и аккуратно сложил одежду в передней. Ботинки оставил возле лохани. Они были еще вполне крепкими, и он испытывал к ним благодарность за то, что они справились с колючей проволокой.
Он залез в лохань и вымылся. Что это было за блаженство! Горячая вода, мочалка, мыло! Потом вымыл ботинки, прислонил их к печке, чтобы они высушились, вытерся полотенцем и залез в свежую одежду. Пока он мылся, она забрала его красноармейскую одежду. Он теперь блаженно расселся на топчане. До этого он не садился вообще, боясь, что река все-таки недостаточно промыла его одежду.
- Можно? - крикнула она с улицы, словно он теперь здесь стал хозяином.
- Да, - ответил он радостно.
Она вошла и посмотрела на него сияющими глазами.
- Хорошо?
- Уф! Заново родился, - сказал он.
- А как тебя зовут? - спросила она, улыбаясь красивыми зубами, словно теперь, когда он смыл с себя все чужеродное и стал самим собой, самое время узнать его имя.
- Алексей, - сказал он.
- А я Маша, - отозвалась она.
Он помог ей слить с лохани воду в помойное ведро и хотел вынести его, но она ему не дала.
- Теперь уж не вылезай, - сказала она многозначительно и, легко подхватив ведро, вынесла его из дому. Еле слышно за домом шлепнула вода. Они слили из лохани еще одно ведро, и она опять легко подхватила его и вынесла из дому.
Быстро собрала ужин. Она поставила на стол хлеб, сало, картошку, творог. И вдруг вынесла из чулана еще бутылку самогона, заткнутую кукурузной кочерыжкой. Это был пиршественный стол, и особенно его умилила пробка из кукурузной кочерыжки. Так в родном Чегеме затыкали бутылку с чачей. Она разлила самогон по стаканам. Ему полстакана, себе поменьше.
- За вашу встречу, - поднял он стакан, имея в виду мужа, и почему-то захотел его назвать по имени, но имени не знал. Он еще даже не успел договорить или запнуться, как она все угадала.
- С Юрой! - подсказала она быстро.
- Да, с Юрой, - повторил он, - я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Буду жив - отблагодарю.
- Спасибо, - ответила она задумчиво, - это Бог так устроил. Именно сегодня моя мама решила пойти к сестре и остаться у нее ночевать. От всех этих дел, от войны она тронулась. Ничего не соображает. Если б ты при ней остался, она бы могла рассказать об этом соседям. Не со зла. Ничего не соображает.
Они выпили, и он стал закусывать, стараясь сдерживать аппетит.
- Я верю в Бога, - вдруг сказала она, - а ты?
- Нет, - ответил он, сожалея, что, вероятно, огорчит ее этим, но уже чувствуя к ней такое доверие, что не мог ей соврать.
И сейчас через бездну лет генерал Алексей Ефремович, вспоминая об этом, подумал, что вопрос о Боге и теперь его не волнует, хотя стало модно ходить в церковь и читать религиозные книги.
Иногда в квартирах знакомых генералов он видел Библию и догадывался, что эта книга, скорее всего, их детей или внуков. Но у него не было никакого интереса к этим вопросам.
Однажды от нечего делать, находясь в гостях у одного своего приятеля, он взял эту книгу, надел очки и лениво листанул ее в середине. Надо сказать, что ему попалась не вполне удачная страница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
В самом деле, это была крестьянская изба. Он долго озирался, прислушивался и, наконец решив, что немцев, по крайней мере в избе, нет, постучал в дверь. Тишина. Еще раз осторожно постучал.
Он услышал легкие шаги. Кто-то подошел к дверям.
- Кто там? - спросила женщина.
- Свой, - сказал он как можно проще, стараясь не клацать зубами, помогите.
- Голодный? - спросила женщина.
- Да, - сказал он, чувствуя, что это самый правильный ответ.
Долгое мгновение раздумчивой тишины. Наконец завозилась у дверей, распахнула.
- Проходи, - сказала она, пропуская его и выглядывая в темноту.
Убедившись, что больше никого нет, прикрыла дверь. Передняя марлевой занавеской отделялась от комнаты, куда она его ввела. На столе тускло светила керосиновая лампа.
Вдруг ни с того ни с сего мелькнула мысль о таинственной, победной силе света: как далеко светил ему этот маленький лепесток огня! И она, словно мгновенно угадав его мысль о свете, словно желая поддержать его в этой мысли, подтянула фитиль и стало совсем светло. Тут-то она и разглядела его как следует.
- Боже, что с тобой? - сказала она и осеклась, видимо, догадавшись, откуда он.
Он лихорадочно всматривался в ее глаза и прочел в них не страх перед ним, а сочувственный ужас. Он понял, что ей можно довериться.
- Ты бежал? - тихо спросила она у него. Лагерь был слишком близко, и она не могла не знать о существовании его.
- Да, - сказал он и, чтобы успокоить ее, добавил: - Но за мной нет погони.
- И ты оттуда приплыл?
- Да.
- Сейчас нагрею воду, и ты вымоешься в горячей воде!
- Спасибо...
Он не мог понять, что она имеет в виду - то ли от него воняет, то ли он замерз в реке и завшивел в лагере. Сказать, как он бежал из лагеря, почему-то сейчас было стыдно.
Быстро и легко мелькая в своем стареньком ситцевом платье, она развела огонь в печке, поставила на него большой казан воды, принесла из чулана лохань, мыло, мочалку. Все это она делала споро, время от времени озираясь на него и взбадривая его всем своим миловидным обликом. Ее легкость, ее подвижная полнота, ее мелькание обдавали его теплом и уютом.
Вдруг она села на стул и, скрестив руки на груди, взглянула на него.
- Одежду твою надо сжечь в огороде, - сказала она. - Нет, огонь могут увидеть, я ее закопаю.
- А где взять другую? - спросил он, поняв, что в доме нет, а может, и не было мужчины.
- Я тебе дам одежду мужа, - сказала она, - в начале войны пришло письмо, что он пропал без вести. Как ты думаешь, он жив?
- Вполне возможно, - сказал он, - при таком страшном отступлении трудно учесть, кто где.
- Может, как ты - в лагере? - вздохнула она.
- А может, и в партизаны ушел, - постарался приободрить ее более достойным предположением.
- Дай Бог, - вздохнула она и задумалась. - Мойся, - обрывая раздумья и быстро вставая, сказала она, - вот ведро, вот холодная вода, а вот горячая.
- Может, мне на огороде помыться, - сказал он, стесняясь, - дело в том, что я бежал через канализационную канаву.
Ему было стыдно признаться, как он бежал, но еще стыднее было бы, если б она, трогая его одежду, почувствовала бы к нему брезгливость.
- Бедненький, - вздохнула она и, видимо, подумала о своем муже, - там совсем плохо?
- Ад, - сказал он, - трупы грузовики вывозят каждый день... Но может, в других лагерях лучше... Не знаю...
Она полезла в комод, вытащила оттуда трусы, майку, ковбойку, брюки, носки и положила все это на стул рядом с лоханью.
- А вот и тапки, - легко нагнулась и, достав их из-под кровати, подбросила ему, - раздевайся. Одежду - в переднюю. Я потом возьму.
Она вышла из дому. Он разделся и аккуратно сложил одежду в передней. Ботинки оставил возле лохани. Они были еще вполне крепкими, и он испытывал к ним благодарность за то, что они справились с колючей проволокой.
Он залез в лохань и вымылся. Что это было за блаженство! Горячая вода, мочалка, мыло! Потом вымыл ботинки, прислонил их к печке, чтобы они высушились, вытерся полотенцем и залез в свежую одежду. Пока он мылся, она забрала его красноармейскую одежду. Он теперь блаженно расселся на топчане. До этого он не садился вообще, боясь, что река все-таки недостаточно промыла его одежду.
- Можно? - крикнула она с улицы, словно он теперь здесь стал хозяином.
- Да, - ответил он радостно.
Она вошла и посмотрела на него сияющими глазами.
- Хорошо?
- Уф! Заново родился, - сказал он.
- А как тебя зовут? - спросила она, улыбаясь красивыми зубами, словно теперь, когда он смыл с себя все чужеродное и стал самим собой, самое время узнать его имя.
- Алексей, - сказал он.
- А я Маша, - отозвалась она.
Он помог ей слить с лохани воду в помойное ведро и хотел вынести его, но она ему не дала.
- Теперь уж не вылезай, - сказала она многозначительно и, легко подхватив ведро, вынесла его из дому. Еле слышно за домом шлепнула вода. Они слили из лохани еще одно ведро, и она опять легко подхватила его и вынесла из дому.
Быстро собрала ужин. Она поставила на стол хлеб, сало, картошку, творог. И вдруг вынесла из чулана еще бутылку самогона, заткнутую кукурузной кочерыжкой. Это был пиршественный стол, и особенно его умилила пробка из кукурузной кочерыжки. Так в родном Чегеме затыкали бутылку с чачей. Она разлила самогон по стаканам. Ему полстакана, себе поменьше.
- За вашу встречу, - поднял он стакан, имея в виду мужа, и почему-то захотел его назвать по имени, но имени не знал. Он еще даже не успел договорить или запнуться, как она все угадала.
- С Юрой! - подсказала она быстро.
- Да, с Юрой, - повторил он, - я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Буду жив - отблагодарю.
- Спасибо, - ответила она задумчиво, - это Бог так устроил. Именно сегодня моя мама решила пойти к сестре и остаться у нее ночевать. От всех этих дел, от войны она тронулась. Ничего не соображает. Если б ты при ней остался, она бы могла рассказать об этом соседям. Не со зла. Ничего не соображает.
Они выпили, и он стал закусывать, стараясь сдерживать аппетит.
- Я верю в Бога, - вдруг сказала она, - а ты?
- Нет, - ответил он, сожалея, что, вероятно, огорчит ее этим, но уже чувствуя к ней такое доверие, что не мог ей соврать.
И сейчас через бездну лет генерал Алексей Ефремович, вспоминая об этом, подумал, что вопрос о Боге и теперь его не волнует, хотя стало модно ходить в церковь и читать религиозные книги.
Иногда в квартирах знакомых генералов он видел Библию и догадывался, что эта книга, скорее всего, их детей или внуков. Но у него не было никакого интереса к этим вопросам.
Однажды от нечего делать, находясь в гостях у одного своего приятеля, он взял эту книгу, надел очки и лениво листанул ее в середине. Надо сказать, что ему попалась не вполне удачная страница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19