Слишком много среди людей желающих изгнать сказку из
доступного нам мира.
Но я, конечно, полетел на Орьету совсем не за этим.
Я полетел, чтобы повидать Каньяра.
Из лагеря экспедиции я вылетел еще затемно, и на рассвете посадил планер
у крайних домов знакомой деревни. Не спеша, страшась того, что мне
предстояло увидеть, прошел тихими, пустынными улицами - хотя странно
говорить это об улицах, заполненных деревянными скульптурами - нашел
знакомый мне дом, поднялся на крыльцо и постучал. Никто мне не ответил. И
тогда я толкнул дверь рукой и осторожно заглянул внутрь.
Все изменилось в этом доме. Не стало бесчисленных фигурок, плодов
ученичества Каньяра, загромождавших его когда-то, появилась мебель,
изящная, как все выходящее из рук аборигенов, появилась домашняя утварь,
появилось то особенное ощущение жилья, а не просто места обитания, которое
приносит в дом женщина. Но это было холодное, пустое жилье.
Немного подождав, я открыл дверь пошире и вошел внутрь. И сразу же
увидел их, сидящих за столом в глубине комнаты. Они не двигались, сидели,
глядя друг на друга, не обращая внимания на мой приход. И тогда я тихонько
окликнул Каньяра.
Ничего не изменилось.
Они по-прежнему были неподвижны.
Я не решился сказать ни слова больше. Тихо-тихо, так, будто боялся, что
меня могут застать на месте преступления, я подошел к столу, не отрывая
взгляда от лица Каньяра. Ни единой черточки не дрогнуло на этом лице, хотя
глаза его, казалось, следили за мной.
Но это только казалось.
Потому что, подойдя к нему вплотную, я понял: передо мной сидит не
настоящий, не живой Каньяр. Нет - деревянный! И смотрел он совсем не на
меня - взгляд его был направлен в лицо женщины, которого я пока не видел, в
лицо той, которую он сотворил своими собственными руками, в которую сумел
каким-то чудом вдохнуть жизнь - ведь не врал же мой знакомый!- и которая
теперь тоже была всего лишь куском дерева с совершенными формами. Я сделал
еще шаг и заглянул в это лицо - оно было прекрасно, как прекрасно было и ее
тело. Но взгляд ее был холоден и пуст, и там, за этим взглядом, не было ни
доброты, ни сострадания, ни умения любить и прощать. Там не было живой
человеческой души.
До сих пор временами лицо ее встает перед моим мысленным взором. И, если
не удается усилием воли быстро прогнать наваждение, то мне начинает
казаться, что сам я деревенею. Хотя, казалось бы, причем здесь я?
Потом, разговаривая с жителями деревни, я узнал: аборигены давно уже
обходят дом моего друга стороной, считая, что в нем поселилось зло. И
потому вряд ли они знают о происходящем там, внутри, за закрытой дверью, об
увиденном мною перед тем, как в смятении и отчаянии я покинул его, о том,
что все эти годы не дает мне покоя.
Я увидел колыбель.
В углу комнаты стояла обыкновенную колыбель. И в этой колыбели
лежал младенец.
Девочка.
И с тех пор кошмар не оставляет меня. Знаю: я вообразил невозможное.
Того, что так страшит меня, не может произойти, Придет день, и загадка
Орьеты найдет вполне прозаическое научное объяснение. И все же я не могу
отделаться от кошмара, порожденного воображением. И в этом кошмаре у
деревянного Каньяра с его прекрасной и холодной женой рождаются и
подрастают деревянные дети. Дочери, похожие на свою мать. И в этом кошмаре
настает день, когда все они оживают - ведь ожила же она когда-то!- и
открывают двери старого отцовского дома, и выходят в огромный мир, не
подозревающий об опасности. И значит Каньяр - не последняя жертва.
Наваждение это не покидает меня вот уже многие годы. Да, я теперь знаю,
что подлинный, живой Каньяр отчаявшись покинул Орьету за полгода до моего
повторного посещения планеты и теперь скитается по Галактике, нигде не
находя пристанища. Но я знаю наверняка и другое: душа его осталась навеки
заточенной в том деревянном Каньяре, которого я видел собственными глазами,
бежать сумела лишь его телесная оболочка.
Вы можете считать меня безумцем.
Но мне страшно.

1 2 3 4 5 6