И какое же будущее вы мне, начальник, готовите? Не-ет, так у нас с
вами не пойдет. Я тут вам все по-честному выкладываю, а вы все свое
твердите: разберемся да разберемся. Это не разговор. Может, вы меня
выслушаете да и через шлюз наружу? Откуда мне ваши порядки знать? Мне,
знаете, нужны какие-то гарантии. Пока вам интересно услышать, почему да
как я уцелел, да что здесь такое творилось, моя безопасность некоторым
образом гарантируется. Но вот расскажу я вам все - а дальше что? Чуете
разницу? И не надо мне заливать про гуманизм. Слышал. Это когда мне судья
девять лет лагерей припаял вместо вышки, тоже про гуманизм говорили. С
детства про гуманизм этот слышу, тошнит уже. Все вокруг гуманисты, а если
с голоду подыхаешь, никто гроша ломаного не даст, пока за горло не
возьмешь.
А впрочем, ладно, расскажу. Чего мне терять? Тем более, я ведь не
только про здешние события рассказать могу. Я ведь многое знаю, начальник,
у меня ведь в самой Метрополии знакомцы есть. Так что не думайте, что я
так уж прост. Майк Хармел - человек известный. В узких кругах, конечно, но
широко известный. Так что слушайте для начала, что тут у нас, в лесу,
значит, творилось. А там посмотрим, как вы себя поведете, там, может, и
еще кое-что вам рассказать захочу.
Я с того утра начну, когда, собственно, все и началось. С утра-то все
как обычно было. Встали, правда, рано, потому что жрать очень хотелось.
Ведь никто, кроме разве что идиотов последних, в темноте в лес-то не
пойдет, а работать пришлось допоздна, вот и легли не жрамши. И то сказать,
что идиотам иногда как раз счастье и выпадает - это я про тех, кто ночью в
лес ходит. Знал я одного, так он дважды ходил - и ничего. Жрал он больно
много, и все ему не хватало, а сам худой, как мумия. Так он и стал мумией,
как в третий-то раз ночью за киселем отправился и на дерево-присоску
напоролся. Мы его через месяц, как присоски усохли, оторвали да и загнали
охранникам: на Эниаре за такую мумию хорошую деньгу зашибить можно. Это ж
обычное дело - какого-нибудь фраера на присоску толкнуть, а потом сменять
мумию на выпивку или еще чего. Только следить надо, чтобы его из-под носа
не увели, охотников чужим попользоваться в лагере завсегда хватает.
А то, бывает, дуракам еще почище везет. Один, в прошлом году это
было, в желудок на глазах у всех угодил. Его уж там мять начало, а он
как-то взял да и выпрыгнул. Бывает же такое. Отрубился, правда, дня через
два, кости же ему все переломало, да и кровью изошел, но все равно здорово
повезло дураку.
В то утро Жеваный в нашей бригаде дежурным был. Я когда проснулся, он
уже жбан с киселем на костер поставил и корягой своей там его помешивал,
по самый локоть корягу в кисель-то запустил. Вылез я из шалаша, смотрю на
него и удивляюсь - чего это он такой притрушенный? Он и так-то малохольным
был, недаром же его Жеваным прозвали, но тут он мне прямо не похожим на
себя показался, честное слово. Потом чую: чем-то поганым понесло. Нюхнул и
дошло - боится Жеваный, что мы ему накостыляем. И было за что: уж больно
вонючего киселя припер, страх просто. В двадцати шагах от жбана дышать
нечем было. Вы вот, начальник, кисель наш хлебали хотя бы раз? Не знаете,
небось, каков он из себя? Слышали только - ну это совсем другое дело. Да
предложите вы мне в свое время на Эниаре ну хоть тысячу монет за то, чтобы
я тарелку киселя выжрал - я вас знаете куда бы послал? Еще бы дешево
отделались, я человек нервный, мог бы и по харе тарелкой этой съездить. И
за десять тысяч не стал бы я кисель хлебать. Да вы что, начальник, кто бы
мне за это сто тысяч предложил? Покажите, где такие кретины водятся.
Все наши постепенно от этой вонищи стали просыпаться да из шалаша
выкатываться. Как вдохнут хорошенько, так и отбегают скорее подальше в
сторону, глаз даже не продрав как следует. Только Брюхач, ленивый самый, в
шалаше остался, и оттуда всех материть начал: у кого, дескать слизнявка
опять завелась, кто, дескать, всех нас удушить задумал? Сам, зараза, три
раза по глупости слизнявку из леса приносил, я и то раз из-за него
переболел, а туда же, матерится.
Стоим мы, значит, злые, невыспавшиеся, голодные, и ругаемся. Кому
больно охота такой вонючий кисель хлебать? Ясное же, думаем, дело:
Жеваный, зараза, не то поленился, не то струсил подальше в лес за хорошим
сходить. С ним уже такое бывало, и каждый раз ему хорошенько бока
наминали. Вообще такие, как этот Жеваный, в лесу долго не протягивали. Ну
год, ну от силы два. Не хватало в них жизненной силы, что ли. Лес таких
быстро приканчивал - ну тех, которые его боятся очень. В лесу, чтобы
выжить, одной осторожности мало, нужно еще ну что ли нахальство какое-то
иметь, смелость. А этот... И работал он скверно, и боялся всего, мы на
него так и смотрели, как на совсем безнадежного. Когда такого тебе в
группу суют, только и думаешь, что скорее бы подох - пользы-то от него
никакой, а выработка общая снижается. А если группа норму не выполняет,
всем сроки накинуть могут, это запросто. Так что часто таких вот доходяг
просто свои же и приканчивали, чтобы под ногами не путались. В лагере ведь
каждый за себя.
Ну постепенно мы к вонище-то попривыкли, стали к костру стягиваться
да материть Жеваного уже по-хорошему. Правда, в драку никто пока не лез -
была охота на голодное брюхо кулаками махать. А он граблями своими кисель
мешает да все по сторонам зыркает, ждет, значит, когда мы его лупить
начнем. Потом залопотал: хотел, мол, к дальнему источнику пройти, да там
по пути весь лес перерыт будто и корни, мол, белые рыскают. А во всех
ближних, значит, источниках кисель только такой. Этот еще ничего, этот еще
как пятидневный. Если привыкнуть, так и есть можно.
Мысляк, тот, было, схватил Жеваного за шкирку: что ты, дескать,
брешешь, зараза поганая, что ты, зараза поганая, брешешь, но тут как раз
Брюхач из шалаша выполз и заныл, что такой кисель, мол, жрать и нельзя
вовсе, что ему, Брюхачу, значит, всего, мол, пять месяцев осталось, а этот
Жеваный нас всех отравить хочет, что пусть, мол, Жеваный сначала сам этот
кисель жрет, а потом уж и люди его есть станут... Ныл он ныл, Мысляк его
слушал, слушал с самым тупым видом, на какой только способен был, да и
отпустил Жеваного.
Брюхач тоже, конечно, выдал. Кисель, дескать, жрать нельзя.
Отравиться, дескать, можно. Если бы не голод, мы бы все покатились тогда
со смеху. Этот кисель проклятущий, он же в любом виде съедобен. Еще триста
лет назад это определила какая-то сволочь, будь она неладна. С того и
лагеря начались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25