Все как бы интересуются тюленями… Ситуация в точности как в Мирном…
Наконец, последний, самый сильный кивок носом в месте, где больше всего тюленей, у самого берега, и машина выезжает на землю. Все облегчённо заговорили. Все-таки всегда как-то неприятно проезжать живую трещину. Потом привыкаешь, а сначала неприятно. Как бы ни была засыпана такая трещина снегом, она всегда будет между морем и берегом. Ведь море «дышит». Прилив — отлив, метр вверх — метр вниз… Поэтому вдоль берега, на границе плавающего и лежащего на грунте льда, всегда трещина.
Дальше шла ровная, иногда на два-три метра выше окружающих её мест, насыпная дорога. Проехали один, потом второй развилок. Движение стало оживлённее. Навстречу все чаще попадались тяжёлые зелёные грузовики.
В машинах — молодые, деревенского вида загорелые парни. Зелёные засаленные куртки, странные шапки-ушанки вроде финских, с козырьками. Руки подняты в приветствии. По-видимому, это закон всех замкнутых коллективов. Вы встречаете машину соседа пять раз в день и каждый раз — салют друг другу рукой, сигналом или светом.
Проехали маленький перевальчик между холмами, и открылась новая перспектива. Дорога идёт вдоль залива, метрах в пятистах от берега. До самого берега нет снега. Там и сям кучи чёрной земли. Чуть посветлее наезженные ленты дорог. Беспорядочно разбросаны красные, синие, белые дома, полукруглые зелёные бараки, похожие на бочки, положенные боком и наполовину врытые в землю. Высокие, из гофрированного железа, с двухскатными крышами здания — то ли склады, то ли мастерские. Между зданиями виднеются бухты кабеля, листы металла, какие-то заржавевшие машины. В стороне виднеется островерхая возвышенность; это Обсервейшен-холм. Ближе к берегу — две небольшие ровные площадки. На чёрном фоне земли чётко выделяются ярко-красные вертолёты. А дальше, создавая резкий контраст, блестит снег на льду замёрзшего моря.
«Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр!»
Объекты исследований во время зимовки на острове Росса.
Дальше начался калейдоскоп срочных дел и встреч. Лишь к «вечеру», по-прежнему залитому незаходящим солнцем, я пришёл в себя в одном из клубов Мак-Мердо. Внутри длинной, утеплённой многими слоями изоляции палатки, похожей на бочку, положенную плашмя и наполовину врытую в землю, толпились десятки людей: военные в зелёных рубашках с золотистыми «птичками» на груди, бородачи в толстых, пропахших соляром и бензином свитерах, только что вернувшиеся из похода, люди в клетчатых, сшитых из толстого материала куртках — местной униформе учёных. Я тоже в такой куртке.
В клубе, а скорее, лёгком бараке темно, чуть освещена лишь стена напротив входа. На полках тускло блестят ряды незнакомых.бутылок Из-за спин видна стойка бара, а за ней и сам бармен — высокий, бородатый человек в зелёной рубашке нараспашку.
Слева в углу на нескольких стульях и прямо на полу между ними навалена целая гора курток Я тоже бросил куртку на верх горы одежды. Ещё один шаг к обживанию в месте, где предстоит провести больше года.
Бросил куртку, сделал шаг вперёд — и как в быструю реку вошёл. Понесла вода. Меня заметили. «Игор!» — позвал кто-то, перекричав шум толпы у стойки и стрельбу, доносящуюся из противоположного угла барака, где шёл какой-то фильм.
— Игор! Что будешь пить, Игор? — снова раздался крик.
Берт Крери был тут и что-то быстро и непонятно говорил окружающим его людям, каждый из которых держал в руке длинный узкий стакан, наполовину заполненный кусочками льда. Я понял только слово «русский», произнесённое несколько раз.
— Что будете пить, сэр? — потянувшись через стойку и решительно отодвинув руками стоящих между нами людей, произнёс бармен. По подчёркнутому вниманию и напряжённости его лица было ясно, что он слышал и понял слова Берта Крери,
Я ещё раз взглянул на ряды причудливых незнакомых бутылок. Ни одна из них не повторяла другую. Что же делать, что же делать?
— Пиво, пожалуйста!
— Какого сорта пива желает сэр? — не мигая, в стойке хорошей охотничьей собаки, продолжал бармен.
— "Будовайзер", пожалуйста! — вспомнил я, протягивая доллар.
Я ещё не знал его стоимости на Мак-Мердо, но решил, что уж доллара-то за глаза хватит.
«О'кей!» — внезапно расплываясь в улыбке, воскликнул бармен и театрально поставил передо мной коротенькую, пузатенькую, темно-коричневого цвета бутылочку.
— Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр! Надеюсь, вам будет здесь хорошо, сэр, — вдруг посерьёзнев, произнёс бармен и удалился к другому концу стойки.
— Эй, послушайте, а деньги? — крикнул я вдогонку, махая зелёной бумажкой.
Бармен обернулся:
— Деньги? — И обращаясь уже не ко мне, а ко всем, громко:
— Меня всегда учили, что если я встречусь с живым советским русским, то это будет только на поле битвы и один из нас убьёт другого. И вот я встретился с первым таким, но только за стойкой своего бара, и я буду брать с него деньги? Сэр! Это пиво за счёт бармена.
Бармен, отстранив мой доллар, достал из кармана пару монеток и бросил их в ящик кассы.
— Послушайте, так нельзя, — пытался было я построить английскую фразу, но понял, что это бесполезно.
Меня окружили со всех сторон, оттеснили от стойки, начали расспрашивать, хлопать по плечам. Я в ответ лепетал что-то на моем в то время ужасном английском. Лепетал и с интересом оглядывался по сторонам. Привыкшие к темноте глаза уже различали ряды кресел в той стороне барака, которая оканчивалась светящимся экраном. Ещё ближе к стойке бара можно было разглядеть стол, на котором громоздились закуски: куски жареного мяса, нарезанный небольшими кусочками сыр, маслины.
Оказалось, что бородатые владельцы золотистых «птичек» над нагрудными карманами — это лётчики, которые провели здесь уже больше года зимовки и завтра улетают наконец в Крайстчерч, а оттуда домой. Сегодня их прощальный ужин.
Я знал чувства людей в такой день. Это и удивительная радость, и ощущение, что весь земной шар будет отныне твой. Ведь ты же так выстрадал эту зимовку! Но все же к радости в этот день примешивается тревога: как-то на самом деле встретит тебя Большая земля?
Большой рисованный плакат над стойкой бара говорил о том же. На нем с левой стороны был нарисован уже знакомый мне Обсервейшен-холм Мак-Мердо, от которого вправо улетал самолёт.
Посередине плаката было размашисто написано: «Сегодня Мак-Мердо — завтра весь мир» — и три восклицательных знака. А дальше, в правом верхнем углу, был нарисован залитый солнцем пляж, пальмы, а на переднем плане девушки в «бикини». Раскрыв объятия, они ждали самолёта. Так, по-видимому, авторы плаката представляли себе «весь мир».
Но здешним полярникам было ясно, что случится не так. И поэтому уже другим почерком после слова «весь мир» — было добавлено «на Си-47».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Наконец, последний, самый сильный кивок носом в месте, где больше всего тюленей, у самого берега, и машина выезжает на землю. Все облегчённо заговорили. Все-таки всегда как-то неприятно проезжать живую трещину. Потом привыкаешь, а сначала неприятно. Как бы ни была засыпана такая трещина снегом, она всегда будет между морем и берегом. Ведь море «дышит». Прилив — отлив, метр вверх — метр вниз… Поэтому вдоль берега, на границе плавающего и лежащего на грунте льда, всегда трещина.
Дальше шла ровная, иногда на два-три метра выше окружающих её мест, насыпная дорога. Проехали один, потом второй развилок. Движение стало оживлённее. Навстречу все чаще попадались тяжёлые зелёные грузовики.
В машинах — молодые, деревенского вида загорелые парни. Зелёные засаленные куртки, странные шапки-ушанки вроде финских, с козырьками. Руки подняты в приветствии. По-видимому, это закон всех замкнутых коллективов. Вы встречаете машину соседа пять раз в день и каждый раз — салют друг другу рукой, сигналом или светом.
Проехали маленький перевальчик между холмами, и открылась новая перспектива. Дорога идёт вдоль залива, метрах в пятистах от берега. До самого берега нет снега. Там и сям кучи чёрной земли. Чуть посветлее наезженные ленты дорог. Беспорядочно разбросаны красные, синие, белые дома, полукруглые зелёные бараки, похожие на бочки, положенные боком и наполовину врытые в землю. Высокие, из гофрированного железа, с двухскатными крышами здания — то ли склады, то ли мастерские. Между зданиями виднеются бухты кабеля, листы металла, какие-то заржавевшие машины. В стороне виднеется островерхая возвышенность; это Обсервейшен-холм. Ближе к берегу — две небольшие ровные площадки. На чёрном фоне земли чётко выделяются ярко-красные вертолёты. А дальше, создавая резкий контраст, блестит снег на льду замёрзшего моря.
«Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр!»
Объекты исследований во время зимовки на острове Росса.
Дальше начался калейдоскоп срочных дел и встреч. Лишь к «вечеру», по-прежнему залитому незаходящим солнцем, я пришёл в себя в одном из клубов Мак-Мердо. Внутри длинной, утеплённой многими слоями изоляции палатки, похожей на бочку, положенную плашмя и наполовину врытую в землю, толпились десятки людей: военные в зелёных рубашках с золотистыми «птичками» на груди, бородачи в толстых, пропахших соляром и бензином свитерах, только что вернувшиеся из похода, люди в клетчатых, сшитых из толстого материала куртках — местной униформе учёных. Я тоже в такой куртке.
В клубе, а скорее, лёгком бараке темно, чуть освещена лишь стена напротив входа. На полках тускло блестят ряды незнакомых.бутылок Из-за спин видна стойка бара, а за ней и сам бармен — высокий, бородатый человек в зелёной рубашке нараспашку.
Слева в углу на нескольких стульях и прямо на полу между ними навалена целая гора курток Я тоже бросил куртку на верх горы одежды. Ещё один шаг к обживанию в месте, где предстоит провести больше года.
Бросил куртку, сделал шаг вперёд — и как в быструю реку вошёл. Понесла вода. Меня заметили. «Игор!» — позвал кто-то, перекричав шум толпы у стойки и стрельбу, доносящуюся из противоположного угла барака, где шёл какой-то фильм.
— Игор! Что будешь пить, Игор? — снова раздался крик.
Берт Крери был тут и что-то быстро и непонятно говорил окружающим его людям, каждый из которых держал в руке длинный узкий стакан, наполовину заполненный кусочками льда. Я понял только слово «русский», произнесённое несколько раз.
— Что будете пить, сэр? — потянувшись через стойку и решительно отодвинув руками стоящих между нами людей, произнёс бармен. По подчёркнутому вниманию и напряжённости его лица было ясно, что он слышал и понял слова Берта Крери,
Я ещё раз взглянул на ряды причудливых незнакомых бутылок. Ни одна из них не повторяла другую. Что же делать, что же делать?
— Пиво, пожалуйста!
— Какого сорта пива желает сэр? — не мигая, в стойке хорошей охотничьей собаки, продолжал бармен.
— "Будовайзер", пожалуйста! — вспомнил я, протягивая доллар.
Я ещё не знал его стоимости на Мак-Мердо, но решил, что уж доллара-то за глаза хватит.
«О'кей!» — внезапно расплываясь в улыбке, воскликнул бармен и театрально поставил передо мной коротенькую, пузатенькую, темно-коричневого цвета бутылочку.
— Добро пожаловать на Мак-Мердо, сэр! Надеюсь, вам будет здесь хорошо, сэр, — вдруг посерьёзнев, произнёс бармен и удалился к другому концу стойки.
— Эй, послушайте, а деньги? — крикнул я вдогонку, махая зелёной бумажкой.
Бармен обернулся:
— Деньги? — И обращаясь уже не ко мне, а ко всем, громко:
— Меня всегда учили, что если я встречусь с живым советским русским, то это будет только на поле битвы и один из нас убьёт другого. И вот я встретился с первым таким, но только за стойкой своего бара, и я буду брать с него деньги? Сэр! Это пиво за счёт бармена.
Бармен, отстранив мой доллар, достал из кармана пару монеток и бросил их в ящик кассы.
— Послушайте, так нельзя, — пытался было я построить английскую фразу, но понял, что это бесполезно.
Меня окружили со всех сторон, оттеснили от стойки, начали расспрашивать, хлопать по плечам. Я в ответ лепетал что-то на моем в то время ужасном английском. Лепетал и с интересом оглядывался по сторонам. Привыкшие к темноте глаза уже различали ряды кресел в той стороне барака, которая оканчивалась светящимся экраном. Ещё ближе к стойке бара можно было разглядеть стол, на котором громоздились закуски: куски жареного мяса, нарезанный небольшими кусочками сыр, маслины.
Оказалось, что бородатые владельцы золотистых «птичек» над нагрудными карманами — это лётчики, которые провели здесь уже больше года зимовки и завтра улетают наконец в Крайстчерч, а оттуда домой. Сегодня их прощальный ужин.
Я знал чувства людей в такой день. Это и удивительная радость, и ощущение, что весь земной шар будет отныне твой. Ведь ты же так выстрадал эту зимовку! Но все же к радости в этот день примешивается тревога: как-то на самом деле встретит тебя Большая земля?
Большой рисованный плакат над стойкой бара говорил о том же. На нем с левой стороны был нарисован уже знакомый мне Обсервейшен-холм Мак-Мердо, от которого вправо улетал самолёт.
Посередине плаката было размашисто написано: «Сегодня Мак-Мердо — завтра весь мир» — и три восклицательных знака. А дальше, в правом верхнем углу, был нарисован залитый солнцем пляж, пальмы, а на переднем плане девушки в «бикини». Раскрыв объятия, они ждали самолёта. Так, по-видимому, авторы плаката представляли себе «весь мир».
Но здешним полярникам было ясно, что случится не так. И поэтому уже другим почерком после слова «весь мир» — было добавлено «на Си-47».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39