А во время прилива и эта насыпь, и мост, и, конечно, все это болото — это дно залива. Поехали…
Я ещё не знал тогда, что дальше вся моя жизнь здесь будет подчинена слежению за фазами прилива и отлива. Например, на другой день мы поехали в Басе на моторной лодке — это надо делать в момент максимального прилива, но за час-полтора до его максимальной стадии. В это время приливо-отливные течения почти незаметны. И у тебя есть время осмотреть город и даже пообедать в одном из гриновских портовых ресторанчиков с якорями и портретами парусных кораблей. Но вот уже кое-где отлив создал небольшие водовороты. Это значит — надо поскорее садиться в лодку и уплывать отсюда, пока водовороты ещё не опасны для лодки. А ещё через час-другой вода уже будет греметь водопадами и бурунами, как большая опасная горная река. Даже хуже — ведь здесь ситуация меняется каждые несколько минут. И трудно сказать, в какую сторону. Недаром одно из совсем безобидных на вид в отлив узких мест залива-пролива помечено на карте названием «Хелл Гейт», что значит «Ворота Ада».
— Я счастлив, что живу в этом месте, — сказал Роб. — Это на всю жизнь.
А первый раз он сказал это, когда мы переехали через болото — дно пролива и, оставив машины на маленькой полянке, понесли вещи по каменистой тропе, прорубленной через частокол молодых дубков, которыми густо зарос остров. А потом вдруг тропа, которая шла по верхушке-гребню холма, запетляла вниз, к оконечности острова. По бокам её начали попадаться кусты с неубранными, прихваченными уже морозом помидорами, кочаны капусты, заросли кукурузы, бобов, каких-то неизвестных мне растений, среди которых я с радостью узнал недавнего своего знакомца — иерусалимский артишок. И вот я увидел заднюю бревенчатую стену странного дома, пахнуло дымом, залаяла огромная чёрная собака с широкой мордой: «Это Сандер, что значит по-русски „Гром“. Он не кусается. Я привязал его, чтобы он тебя не испугал. Не гладь его, иначе он от тебя не отстанет». Но я погладил его, и потом мне не было от него спасения.
А дом, который стоял почти у самого обрыва к воде, представлял странное сооружение с плоской, покатой в одну сторону крышей. Из покатого склона холма сначала вылезал сложенный из диких камней как бы полуподвал-кладовая без окон. Над ним на столбах было построено нечто вроде кругового балкона и в середине — бревенчатая кладка дома. Бревна — из дерева, которое я не узнал. Оказалось, что это кедр. «У меня на острове не растёт кедр, но я хотел, чтобы бревна были из кедра. Он не поддаётся гниению лет сто, если просмолить торцы». Дом состоял из двух этажей Южная, обращённая к морю сторона дома представляла собой сплошное огромное окно. А пол в доме был выложен почему-то из огромных камней, В середине дома стояла печь — чугунная буржуйка, а кругом — керосиновые лампы и свечи: электричества не было.
— А почему бы тебе, Роб, не выложить пол из досок? — спросил я, споткнувшись о неровность одного из камней.
— Как, разве ты не знаешь, что в каменном полу все дело? — И Роб рассказал, что у него отопление дома идёт от солнца.
— Это очень популярно сейчас. Ты делаешь огромные окна на солнечной стороне, и солнце нагревает пол. Но в обычных домах пол из дерева, и потому тепло не проходит внутрь, пол не нагревается, и, когда солнце уходит, в комнате становится холодно. А в доме с толстым каменным полом пол прогревается за день на всю толщину, и всю ночь он потихоньку отдаёт тепло комнате. Неужели ты не знаешь этого? Ведь все ваши деревенские печи построены на этом принципе. Толстый слой кирпича печи прогревается на всю толщину, а потом отдаёт тепло всю ночь. Сейчас такие печи очень модны здесь, в Мэне. Они называются «русские камины»…
— Хелло! Добро пожаловать на наш остров, Игорь… — прервал наш разговор очень тихий нежный голос, и я увидел, что по винтовой лестнице со второго этажа спускается худенькая темноглазая женщина в юбке и свитере. Роб, весь засветившись изнутри, пошёл ей навстречу и, взяв под локоток, провёл к дивану. Мы сели рядом, Роб налил по бокалу красного вина: «Калифорнийское. Наше, но хорошее», — сказал он много раз слышанную фразу. И потекла беседа.
Роб рассказывал, как он нашёл этот остров, как узнал, что он продаётся, и как три года ждал — может, снизят цену, и как цену снизили, но у него была только треть этой суммы, и он залез в долги и всё-таки купил остров. Как на острове ничего не было, кроме остатков дороги и ямы на вершине холма в центре острова, где стоял основной дом лет сто с лишним назад, и второй ямы здесь, где теперь дом. Как он купил инструменты, палатку и первый год разбирал яму, клал камни для фундаменте. Здесь, в подобии землянки, он провёл первую зиму на острове. В это время он и встретил Китти. Встретил её в странном маленьком городке Ричмонд в пятнадцати милях отсюда («Не забудь, напомни мне потом о Ричмонде», — сказал Роб), в ресторанчике под несколько странным названием «Голландский дух».
— Ведь я голландка, Игорь, — сказала Китти со своей обычной, какой-то виноватой улыбкой.
— Значит, вы родились в Европе?
— Нет, — ещё более виновато и тихо сказала Китти. — Я родилась в Индонезии, в Джакарте, за несколько лет до войны. А потом пришли японцы и всех европейцев и меня с родителями посадили в концлагерь. Я сидела там два года совсем маленькой девочкой. А потом пришла свобода и Индонезия стала независимой. Однако мои родители уже не захотели больше жить в Индонезии и уехали в Европу, в Роттердам. В семнадцать я уже вышла замуж и быстро родила трех детей. Двух мальчиков и девочку. И в это время внезапно умер мой муж. Не знаю, почему я вышла замуж второй раз. Наверное, боялась остаться одна. А тут — американец, а мне так хотелось уехать куда-нибудь после смерти мужа И мы уехали. Сюда, в Америку. Но к тому времени, когда я встретила Роба, я снова была одна. Мы развелись, но я уже была американка и получила по суду некоторые деньги от мужа. И решила обосноваться здесь. Мне так здесь понравилось. Холмы, красивые деревья, так немноголюдно. Вложила деньги в землю, на которой стоял маленький старенький домик. Главное, казалось мне, — это земля. Пусть каменистая, поросшая лесом, но земля. Многие, кто приезжает сюда из Европы, просто кидаются на землю. Американец к земле в общем-то равнодушен. Ведь что имеешь — не хранишь. А для европейца, бывшего европейца, земля — это так много. Ведь там, в Европе, купить землю почти невозможно. Это слишком дорого, там так много людей и так мало земли И европейцу, когда он приезжает в Америку и узнает случайно, почём земля в таких местах, как Мэн, кажется, что ему невероятно повезло и надо скорей покупать эту землю, пока её не перехватили. Но он ещё не знает, что за землю надо платить налог, и большой, что земля может быть далеко от мест, где есть работа, а чтобы прокормиться, работая на земле, надо иметь не менее ста акров земли на семью, не говоря уже о том, что надо иметь орудия, семена, наконец, уметь и хотеть из года в год обрабатывать землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Я ещё не знал тогда, что дальше вся моя жизнь здесь будет подчинена слежению за фазами прилива и отлива. Например, на другой день мы поехали в Басе на моторной лодке — это надо делать в момент максимального прилива, но за час-полтора до его максимальной стадии. В это время приливо-отливные течения почти незаметны. И у тебя есть время осмотреть город и даже пообедать в одном из гриновских портовых ресторанчиков с якорями и портретами парусных кораблей. Но вот уже кое-где отлив создал небольшие водовороты. Это значит — надо поскорее садиться в лодку и уплывать отсюда, пока водовороты ещё не опасны для лодки. А ещё через час-другой вода уже будет греметь водопадами и бурунами, как большая опасная горная река. Даже хуже — ведь здесь ситуация меняется каждые несколько минут. И трудно сказать, в какую сторону. Недаром одно из совсем безобидных на вид в отлив узких мест залива-пролива помечено на карте названием «Хелл Гейт», что значит «Ворота Ада».
— Я счастлив, что живу в этом месте, — сказал Роб. — Это на всю жизнь.
А первый раз он сказал это, когда мы переехали через болото — дно пролива и, оставив машины на маленькой полянке, понесли вещи по каменистой тропе, прорубленной через частокол молодых дубков, которыми густо зарос остров. А потом вдруг тропа, которая шла по верхушке-гребню холма, запетляла вниз, к оконечности острова. По бокам её начали попадаться кусты с неубранными, прихваченными уже морозом помидорами, кочаны капусты, заросли кукурузы, бобов, каких-то неизвестных мне растений, среди которых я с радостью узнал недавнего своего знакомца — иерусалимский артишок. И вот я увидел заднюю бревенчатую стену странного дома, пахнуло дымом, залаяла огромная чёрная собака с широкой мордой: «Это Сандер, что значит по-русски „Гром“. Он не кусается. Я привязал его, чтобы он тебя не испугал. Не гладь его, иначе он от тебя не отстанет». Но я погладил его, и потом мне не было от него спасения.
А дом, который стоял почти у самого обрыва к воде, представлял странное сооружение с плоской, покатой в одну сторону крышей. Из покатого склона холма сначала вылезал сложенный из диких камней как бы полуподвал-кладовая без окон. Над ним на столбах было построено нечто вроде кругового балкона и в середине — бревенчатая кладка дома. Бревна — из дерева, которое я не узнал. Оказалось, что это кедр. «У меня на острове не растёт кедр, но я хотел, чтобы бревна были из кедра. Он не поддаётся гниению лет сто, если просмолить торцы». Дом состоял из двух этажей Южная, обращённая к морю сторона дома представляла собой сплошное огромное окно. А пол в доме был выложен почему-то из огромных камней, В середине дома стояла печь — чугунная буржуйка, а кругом — керосиновые лампы и свечи: электричества не было.
— А почему бы тебе, Роб, не выложить пол из досок? — спросил я, споткнувшись о неровность одного из камней.
— Как, разве ты не знаешь, что в каменном полу все дело? — И Роб рассказал, что у него отопление дома идёт от солнца.
— Это очень популярно сейчас. Ты делаешь огромные окна на солнечной стороне, и солнце нагревает пол. Но в обычных домах пол из дерева, и потому тепло не проходит внутрь, пол не нагревается, и, когда солнце уходит, в комнате становится холодно. А в доме с толстым каменным полом пол прогревается за день на всю толщину, и всю ночь он потихоньку отдаёт тепло комнате. Неужели ты не знаешь этого? Ведь все ваши деревенские печи построены на этом принципе. Толстый слой кирпича печи прогревается на всю толщину, а потом отдаёт тепло всю ночь. Сейчас такие печи очень модны здесь, в Мэне. Они называются «русские камины»…
— Хелло! Добро пожаловать на наш остров, Игорь… — прервал наш разговор очень тихий нежный голос, и я увидел, что по винтовой лестнице со второго этажа спускается худенькая темноглазая женщина в юбке и свитере. Роб, весь засветившись изнутри, пошёл ей навстречу и, взяв под локоток, провёл к дивану. Мы сели рядом, Роб налил по бокалу красного вина: «Калифорнийское. Наше, но хорошее», — сказал он много раз слышанную фразу. И потекла беседа.
Роб рассказывал, как он нашёл этот остров, как узнал, что он продаётся, и как три года ждал — может, снизят цену, и как цену снизили, но у него была только треть этой суммы, и он залез в долги и всё-таки купил остров. Как на острове ничего не было, кроме остатков дороги и ямы на вершине холма в центре острова, где стоял основной дом лет сто с лишним назад, и второй ямы здесь, где теперь дом. Как он купил инструменты, палатку и первый год разбирал яму, клал камни для фундаменте. Здесь, в подобии землянки, он провёл первую зиму на острове. В это время он и встретил Китти. Встретил её в странном маленьком городке Ричмонд в пятнадцати милях отсюда («Не забудь, напомни мне потом о Ричмонде», — сказал Роб), в ресторанчике под несколько странным названием «Голландский дух».
— Ведь я голландка, Игорь, — сказала Китти со своей обычной, какой-то виноватой улыбкой.
— Значит, вы родились в Европе?
— Нет, — ещё более виновато и тихо сказала Китти. — Я родилась в Индонезии, в Джакарте, за несколько лет до войны. А потом пришли японцы и всех европейцев и меня с родителями посадили в концлагерь. Я сидела там два года совсем маленькой девочкой. А потом пришла свобода и Индонезия стала независимой. Однако мои родители уже не захотели больше жить в Индонезии и уехали в Европу, в Роттердам. В семнадцать я уже вышла замуж и быстро родила трех детей. Двух мальчиков и девочку. И в это время внезапно умер мой муж. Не знаю, почему я вышла замуж второй раз. Наверное, боялась остаться одна. А тут — американец, а мне так хотелось уехать куда-нибудь после смерти мужа И мы уехали. Сюда, в Америку. Но к тому времени, когда я встретила Роба, я снова была одна. Мы развелись, но я уже была американка и получила по суду некоторые деньги от мужа. И решила обосноваться здесь. Мне так здесь понравилось. Холмы, красивые деревья, так немноголюдно. Вложила деньги в землю, на которой стоял маленький старенький домик. Главное, казалось мне, — это земля. Пусть каменистая, поросшая лесом, но земля. Многие, кто приезжает сюда из Европы, просто кидаются на землю. Американец к земле в общем-то равнодушен. Ведь что имеешь — не хранишь. А для европейца, бывшего европейца, земля — это так много. Ведь там, в Европе, купить землю почти невозможно. Это слишком дорого, там так много людей и так мало земли И европейцу, когда он приезжает в Америку и узнает случайно, почём земля в таких местах, как Мэн, кажется, что ему невероятно повезло и надо скорей покупать эту землю, пока её не перехватили. Но он ещё не знает, что за землю надо платить налог, и большой, что земля может быть далеко от мест, где есть работа, а чтобы прокормиться, работая на земле, надо иметь не менее ста акров земли на семью, не говоря уже о том, что надо иметь орудия, семена, наконец, уметь и хотеть из года в год обрабатывать землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40