Сперва с медицинской точки зрения: возможно, именно шесть лет всего ближе к границе, которую может определить медицина. Нельзя же делать себя моложе на произвольное количество лет, это должно находиться в некоторых пределах, и, сбросив себе шесть лет, Арон, возможно, полагает, что этих пределов достиг. Но почему он тогда сам мне об этом не сказал?
Впрочем, спустя несколько дней я нахожу вполне убедительное объяснение, и цифра «шесть» предстает передо мной в новом свете. Шесть лет длилась война, шесть лет Арона держали в лагере, уж не эти ли шесть лет он имеет в виду? Он мог просто вычеркнуть это недоброе время и с помощью доступных ему средств восстановить украденный кусок жизни. Но высказываться на этот счет он не желает.
* * *
Все прочие графы Арон заполнил в полном соответствии с истиной, если не считать самых незначительных, как, например, «место рождения». Сомнения охватили его только один раз, когда следовало назвать свою профессию, ибо случались такие мгновения, когда он был готов изменить решительно все, что было раньше. Впрочем, по его словам, он не столько заботился об устранении следов, сколько об осуществлении многолетних желаний и о своей репутации. Тем не менее он отказался от мысли произвести себя в профессора или доктора таких-то и таких-то наук, ибо сразу понял, что ученая степень требует известных знаний, которые можно проверить. Поэтому он просто написал: «Служащий коммерческой фирмы». Ему назвали номер кабинета, там сидел человек, который, собственно говоря, не был настоящим полицейским, повязка на рукаве не говорила ни о звании, ни о чине, а означала только, что оккупационные власти считают его не слишком подозрительным. Арон передал ему все бумаги, человек просмотрел их и сказал:
— Не хватает метрики.
— А у меня ее нет.
— Как это понимать?
— Она пропала, сгорела, как и многое другое. Разве это такая уж редкость?
— Я прошу вас, ведь должны же быть какие-то документы, которые удостоверяют вашу личность. Я не хочу вас ни в чем подозревать, но и вы поймите меня: нынче много развелось людей, которые ничего не желают знать про свое прошлое. И нам приходится за этим следить.
Арон предвидел подобные затруднения, хотя в глубине души даже радовался, что человека с таким лицом, как у него, можно заподозрить в желании скрыть свое прошлое. Он достал из кармана справку об освобождении из концлагеря и показал ее. Нелишне будет заметить, что он не положил справку на стол, а просто подержал ее перед глазами собеседника, причем неспокойно, готовый в любую минуту убрать ее, словно ценность справки могла уменьшиться от слишком пристального разглядывания.
* * *
Тут же Арон добавил, что я не должен из этого делать вывод, будто он тогда был как-то по-особенному взволнован. Напротив, им овладело холодное спокойствие, удивительное даже для него самого, ведь он прекрасно сознавал, что затеял, и нервы его отлично выдержали это напряжение, чему Арон конечно же был очень рад. Человек за столом, даже если предположить, что он принадлежал к числу доброжелательных людей, мог с легкостью обнаружить несоответствие между показаниями Арона и данными в бумаге из концлагеря; во всяком случае, при таких ситуациях играет немалую роль, зовут ли его Арон Бланк, рожденный в Риге в 1900 году, или Арно Бланк, рожденный в Лейпциге в 1906 году.
— С какой стати ты написал именно Лейпциг?
— Там родился мой покойный брат.
Он уже был готов спровоцировать какой-нибудь инцидент, если человек за столом проявит интерес к некоторым деталям справки, например изобразить сердечный приступ или бурный прилив чувств, чтобы отвлечь внимание. По счастью, такие крайности не понадобились.
* * *
Итак, человек за столом лишь бросил беглый взгляд и сказал:
— Хорошо, хорошо, благодарю вас.
Стало ясно: люди со справками, как у Арона, имели у него такой кредит доверия, что он мгновенно забыл о своих сомнениях. Это выражение назойливого участия в глазах людей с самого начала было Арону глубоко не по душе. Впрочем, на сей раз он вытерпел его из чисто практических соображений. Бумагу он поспешно спрятал в карман и уже через несколько часов получил удостоверение личности.
* * *
Квартира, которую предоставили Арону, показалась ему на фоне царившей повсюду жилищной нужды чересчур хорошей. Она состояла из двух просторных комнат с паркетным полом, кухни, ванной комнаты, выложенной зеленым кафелем, и длинного коридора, в конце которого находился чулан, можно даже сказать, третья комната. В квартире сохранилась мебель, сохранились ковры, белье и посуда, а когда Арон в первый раз переступил порог ванной, он даже обнаружил там кусок душистого мыла и одиннадцать флакончиков с эссенциями для купания. Причем все это добро с момента въезда переходило в его собственность, без расписки, без всяких формальностей, об этом вообще не было сказано ни слова.
Обстановка не вполне соответствовала вкусам Арона, но при первом взгляде он, по его словам, испытал удовлетворение. Однако ему было не так уж и легко привыкнуть к мысли, что все окружавшие его предметы принадлежат ему и при желании он может продать их, выбросить или использовать по назначению. Поначалу он ограничивал свои контакты с новой квартирой лишь самыми необходимыми действиями. В спальне стояла роскошная супружеская кровать, крытая белым лаком, с пуховыми одеялами, и, улегшись на нее в первый вечер, он буквально застонал от удовольствия и подумал: наконец-то настоящая постель. Но радость оказалась преждевременной, ибо хорошая постель отнюдь не гарантирует хороший сон. Арон лежал, не смыкая глаз, и не знал, куда ему скрыться от последних лет. Мысли его рылись в этих годах, в смерти и муках, рядом лежало двое его детей, умерших от голода, из комнаты непрерывно выволакивали его жену, она кричала, в носу стоял отвратительный запах, исходивший от трех его лагерных соседей по нарам, запах, к которому был, по всей вероятности, в неменьшей мере причастен и он сам. Арон принес из ванной флакончик с эссенцией и попрыскал кругом. Спустя несколько часов он пришел к выводу, что поторопился, улегшись в эту постель, взял одеяло, обошел квартиру в поисках более подходящего спального места и под конец обнаружил его в чулане, отделенном от коридора лишь плотной занавеской. Там он лег прямо на пол, тотчас почувствовал облегчение, и однако же ему пришлось еще долго ждать, пока крайнее утомление не сморило его.
Сквозь занавеску и входную дверь Арон порой слышал шаги на лестничной клетке и всякий раз вставал, подкрадывался к двери и смотрел через глазок. Так постепенно он узнал всех обитателей дома, которые выходили по вечерам. Потом этого ему показалось мало, и он продолжил свои наблюдения в дневное время:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Впрочем, спустя несколько дней я нахожу вполне убедительное объяснение, и цифра «шесть» предстает передо мной в новом свете. Шесть лет длилась война, шесть лет Арона держали в лагере, уж не эти ли шесть лет он имеет в виду? Он мог просто вычеркнуть это недоброе время и с помощью доступных ему средств восстановить украденный кусок жизни. Но высказываться на этот счет он не желает.
* * *
Все прочие графы Арон заполнил в полном соответствии с истиной, если не считать самых незначительных, как, например, «место рождения». Сомнения охватили его только один раз, когда следовало назвать свою профессию, ибо случались такие мгновения, когда он был готов изменить решительно все, что было раньше. Впрочем, по его словам, он не столько заботился об устранении следов, сколько об осуществлении многолетних желаний и о своей репутации. Тем не менее он отказался от мысли произвести себя в профессора или доктора таких-то и таких-то наук, ибо сразу понял, что ученая степень требует известных знаний, которые можно проверить. Поэтому он просто написал: «Служащий коммерческой фирмы». Ему назвали номер кабинета, там сидел человек, который, собственно говоря, не был настоящим полицейским, повязка на рукаве не говорила ни о звании, ни о чине, а означала только, что оккупационные власти считают его не слишком подозрительным. Арон передал ему все бумаги, человек просмотрел их и сказал:
— Не хватает метрики.
— А у меня ее нет.
— Как это понимать?
— Она пропала, сгорела, как и многое другое. Разве это такая уж редкость?
— Я прошу вас, ведь должны же быть какие-то документы, которые удостоверяют вашу личность. Я не хочу вас ни в чем подозревать, но и вы поймите меня: нынче много развелось людей, которые ничего не желают знать про свое прошлое. И нам приходится за этим следить.
Арон предвидел подобные затруднения, хотя в глубине души даже радовался, что человека с таким лицом, как у него, можно заподозрить в желании скрыть свое прошлое. Он достал из кармана справку об освобождении из концлагеря и показал ее. Нелишне будет заметить, что он не положил справку на стол, а просто подержал ее перед глазами собеседника, причем неспокойно, готовый в любую минуту убрать ее, словно ценность справки могла уменьшиться от слишком пристального разглядывания.
* * *
Тут же Арон добавил, что я не должен из этого делать вывод, будто он тогда был как-то по-особенному взволнован. Напротив, им овладело холодное спокойствие, удивительное даже для него самого, ведь он прекрасно сознавал, что затеял, и нервы его отлично выдержали это напряжение, чему Арон конечно же был очень рад. Человек за столом, даже если предположить, что он принадлежал к числу доброжелательных людей, мог с легкостью обнаружить несоответствие между показаниями Арона и данными в бумаге из концлагеря; во всяком случае, при таких ситуациях играет немалую роль, зовут ли его Арон Бланк, рожденный в Риге в 1900 году, или Арно Бланк, рожденный в Лейпциге в 1906 году.
— С какой стати ты написал именно Лейпциг?
— Там родился мой покойный брат.
Он уже был готов спровоцировать какой-нибудь инцидент, если человек за столом проявит интерес к некоторым деталям справки, например изобразить сердечный приступ или бурный прилив чувств, чтобы отвлечь внимание. По счастью, такие крайности не понадобились.
* * *
Итак, человек за столом лишь бросил беглый взгляд и сказал:
— Хорошо, хорошо, благодарю вас.
Стало ясно: люди со справками, как у Арона, имели у него такой кредит доверия, что он мгновенно забыл о своих сомнениях. Это выражение назойливого участия в глазах людей с самого начала было Арону глубоко не по душе. Впрочем, на сей раз он вытерпел его из чисто практических соображений. Бумагу он поспешно спрятал в карман и уже через несколько часов получил удостоверение личности.
* * *
Квартира, которую предоставили Арону, показалась ему на фоне царившей повсюду жилищной нужды чересчур хорошей. Она состояла из двух просторных комнат с паркетным полом, кухни, ванной комнаты, выложенной зеленым кафелем, и длинного коридора, в конце которого находился чулан, можно даже сказать, третья комната. В квартире сохранилась мебель, сохранились ковры, белье и посуда, а когда Арон в первый раз переступил порог ванной, он даже обнаружил там кусок душистого мыла и одиннадцать флакончиков с эссенциями для купания. Причем все это добро с момента въезда переходило в его собственность, без расписки, без всяких формальностей, об этом вообще не было сказано ни слова.
Обстановка не вполне соответствовала вкусам Арона, но при первом взгляде он, по его словам, испытал удовлетворение. Однако ему было не так уж и легко привыкнуть к мысли, что все окружавшие его предметы принадлежат ему и при желании он может продать их, выбросить или использовать по назначению. Поначалу он ограничивал свои контакты с новой квартирой лишь самыми необходимыми действиями. В спальне стояла роскошная супружеская кровать, крытая белым лаком, с пуховыми одеялами, и, улегшись на нее в первый вечер, он буквально застонал от удовольствия и подумал: наконец-то настоящая постель. Но радость оказалась преждевременной, ибо хорошая постель отнюдь не гарантирует хороший сон. Арон лежал, не смыкая глаз, и не знал, куда ему скрыться от последних лет. Мысли его рылись в этих годах, в смерти и муках, рядом лежало двое его детей, умерших от голода, из комнаты непрерывно выволакивали его жену, она кричала, в носу стоял отвратительный запах, исходивший от трех его лагерных соседей по нарам, запах, к которому был, по всей вероятности, в неменьшей мере причастен и он сам. Арон принес из ванной флакончик с эссенцией и попрыскал кругом. Спустя несколько часов он пришел к выводу, что поторопился, улегшись в эту постель, взял одеяло, обошел квартиру в поисках более подходящего спального места и под конец обнаружил его в чулане, отделенном от коридора лишь плотной занавеской. Там он лег прямо на пол, тотчас почувствовал облегчение, и однако же ему пришлось еще долго ждать, пока крайнее утомление не сморило его.
Сквозь занавеску и входную дверь Арон порой слышал шаги на лестничной клетке и всякий раз вставал, подкрадывался к двери и смотрел через глазок. Так постепенно он узнал всех обитателей дома, которые выходили по вечерам. Потом этого ему показалось мало, и он продолжил свои наблюдения в дневное время:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66