.. Ну, и вообрази теперь, что за жизнь у нас была бы, вздумай я за тебя замуж выйти. Тут поневоле удивишься такому предложению...
От этих слов Василия даже передернуло. Таня заметила это и мягко сказала:
– Ты уж извини, что я так говорю, но это же правда... Ну, проживешь ты так еще пятнадцать, двадцать лет, – а что толку? Думал ты об этом?
– Ну, не всем же такими, как твой муж, быть... Сказал – и тут же пожалел: глупо, по-детски получилось.
– Почему обязательно как мой муж? Таким, как он, дано быть немногим... Но ведь мог бы и ты... не таким дремучим быть, надо только захотеть. Ты же в самом деле не глупый человек. А ты считаешь, что если здоров, силен, умеешь работать – и хватит с тебя. Мало этого, Вася, ой как мало... Время сейчас такое, что без знаний никуда не денешься. Трудно тебе будет... В конце концов поймешь и сам, что так нельзя, да ведь время-то уходит... Растратишь себя на пьянки, на случайных женщин – и останешься у разбитого корыта. Ты думаешь, все в то упирается, что ты газет не читаешь? Нет, Вася, тут все сложнее... Ты вот сказал, что ради меня горы своротишь, да сам посуди, какие это горы могут быть? Что ты можешь дать женщине – не мне, я вообще говорю? Деньги, квартиру, мебель? Свою мужскую красоту, силу? Ой, Вася, далеко не каждой этого хватит, поверь ты мне... И о том еще подумай – женишься, дети пойдут, а как же ты их воспитывать будешь, если сам так мало знаешь и понимаешь? Они ведь, чего доброго, потом тебя же и стыдиться будут...
Молчал Василий – возражать было нечего. Потом спросил:
– А что же ты мне тогда, в Гагре, ничего не говорила?
– Надо было, конечно... Сейчас жалею, что не сказала. Да ведь пока сама разобралась... А потом, перед отъездом, не хотелось портить тебе настроение. Не очень-то приятно такие вещи выслушивать.
– Это уж точно, – усмехнулся Василий и, взглянув на часы, поднялся. – Ладно, Татьяна, пойду я. Извини, если что не так. Каюсь, сначала плохое о тебе подумал, но ты правильно сделала, что все рассказала. Да только не такой уж я пропащий человек, как ты думаешь.
– А я и не думаю.
– Ну, это я так сказал, да все равно...
– Куда ты сейчас?
– В аэропорт.
– А то здесь оставайся, переночуешь, – неожиданно сказала Таня. Василий, удивленный ее словами, посмотрел на нее и спросил:
– А не боишься?
– Чего?
– Что приставать буду?
– Нет, – она улыбнулась. – Знаю, что не будешь, и зря ты на себя наговариваешь.
– Все-то ты знаешь, – неловко отвел глаза Василий. – Не буду, конечно, только все равно не останусь.
– Ну, смотри.
– Давай-ка выпьем на прощанье.
– Давай.
Чокнулись с тонким тихим звоном. Василий сразу опрокинул в себя рюмку, а Таня почему-то крутила свою в руках, не пила, смотрела на Василия и словно ждала от него чего-то.
– Пей, – сказал Василий.
Показалось ему, что Таня как будто жалеет его и вроде бы собирается сказать об этом, и ему захотелось поскорее уйти, хватит с него этих слов. Он повторил:
– Лей, да пойду я.
И она выпила всю рюмку, чуть поморщилась, сказала:
– Счастливого пути.
– Сына мне еще раз покажи, – попросил Василий.
– Пойдем.
Сын спал, легкого его дыхания почти не было слышно. Василий молча стоял над ним и не понимал, как это он сейчас совсем уйдет отсюда и никогда уже не увидит его... На всякий случай он попросил, уверенный в том, что Таня откажет:
– Написать тебе можно будет?
– Конечно, – неожиданно согласилась Таня. – Вот сфотографирую Олежку – карточки пришлю.
– Спасибо.
Прощаясь, она ласково задержала свою руку в его руке, и лицо у нее было хорошее, грустное.
– Ну, поезжай, Вася.
И Василий ушел. Недолго постоял на улице, под мелким холодным дождем, отыскал два неярко светившихся окна Таниной квартиры, рядом чернело третье, темное, за которым спал его сын. «Эх, Татьяна, подрубила ты меня моим сыном прямо под корень», – подумал он, еще не понимая, почему это так. И усмехнулся: «Прямо как та собака из анекдота – все понимаю, а сказать не могу». Да и не понимал он еще всего, что произошло с ним.
6
Сначала все шло так, как и наметил Василий еще на Севере. На следующий день он прилетел в Москву и в трехдневной гульбе стал было забывать и о Тане, и о сыне. А точнее, водка помогала не вспоминать о них слишком часто. И на Юг он отправился все по тому же первоначальному плану. Но, изменяя своему старому правилу, – не бывать дважды в одних и тех же местах, – снова поехал в Гагру и даже поселился почему-то в том же доме, где жил когда-то с Таней. Хозяйка узнала его, пустилась было вспоминать об их совместном житье, расспрашивать о Тане, но Василий решительно оборвал ее. Заглянув в прежнюю комнату Тани, он увидел голую кровать с рябой, тронутой ржавчиной сеткой, посидел на ней, поморщился от воспоминаний и подумал, что зря он остановился здесь, надо с этим кончать, забыть Таню – и жить, как прежде жилось, нечего голову себе ломать, все равно ничего не исправишь и не изменишь... Да и не мальчик он, чтобы плакаться в жилетку и распускать нюни из-за того, что не так все получилось, как хотелось бы. С Татьяной не получилось – с другой получится, на его век баб хватит. Не хотелось бы, конечно, сыновьями разбрасываться, – да что делать, раз уж так вышло. Будут и у него сыновья – времени впереди много, успеет еще и жениться, и детей нарожать. А пока свободен, деньги есть – гуляй, Василий...
И он загулял. И женщина нашлась почти сразу же – здоровая, красивая девка из Казани. Звали ее Верой, работала она на кондитерской фабрике. Понравились они друг другу с первого же вечера, после второго Вера уже ночевала у него, а на следующий день и совсем перебралась в его комнату. И Василий с почти что прежним удовольствием окунулся в спокойную, привычную жизнь. И только жалел, что вместе им оставалось быть недолго – через десять дней Вере надо было уезжать. Но тут же подумал – невелика беда, найдется другая...
А через два или три дня, проснувшись на рассвете, он увидел за окном темное лохматое небо, услышал мелкую скрипучую дробь дождя по крыше и рядом – дыхание спящей Веры, стал разглядывать ее лицо с припухшими веками и сеткой чуть видимых, тоненьких морщинок под глазами, – и вдруг подумал, что знает об этой женщине разве что чуть-чуть больше, чем о первой встречной, не знает даже, добрая она или злая, двадцать шесть лет ее жизни для него – сплошная загадка, и хотя можно было предположить, что ничего необычного в этой неизвестной ему жизни не было, но сам факт, что он так мало знает о ней, почему-то поразил его. Василий стал вспоминать других женщин, которые были у него – и увидел, что остались они в его памяти какими-то бледными пятнами, лица некоторых совсем уже забылись, случайно встретишь на улице – наверняка не узнаешь... Все, кроме Тани. Но думать о Тане ему не хотелось, – и вдруг он задал себе совсем уж неожиданный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
От этих слов Василия даже передернуло. Таня заметила это и мягко сказала:
– Ты уж извини, что я так говорю, но это же правда... Ну, проживешь ты так еще пятнадцать, двадцать лет, – а что толку? Думал ты об этом?
– Ну, не всем же такими, как твой муж, быть... Сказал – и тут же пожалел: глупо, по-детски получилось.
– Почему обязательно как мой муж? Таким, как он, дано быть немногим... Но ведь мог бы и ты... не таким дремучим быть, надо только захотеть. Ты же в самом деле не глупый человек. А ты считаешь, что если здоров, силен, умеешь работать – и хватит с тебя. Мало этого, Вася, ой как мало... Время сейчас такое, что без знаний никуда не денешься. Трудно тебе будет... В конце концов поймешь и сам, что так нельзя, да ведь время-то уходит... Растратишь себя на пьянки, на случайных женщин – и останешься у разбитого корыта. Ты думаешь, все в то упирается, что ты газет не читаешь? Нет, Вася, тут все сложнее... Ты вот сказал, что ради меня горы своротишь, да сам посуди, какие это горы могут быть? Что ты можешь дать женщине – не мне, я вообще говорю? Деньги, квартиру, мебель? Свою мужскую красоту, силу? Ой, Вася, далеко не каждой этого хватит, поверь ты мне... И о том еще подумай – женишься, дети пойдут, а как же ты их воспитывать будешь, если сам так мало знаешь и понимаешь? Они ведь, чего доброго, потом тебя же и стыдиться будут...
Молчал Василий – возражать было нечего. Потом спросил:
– А что же ты мне тогда, в Гагре, ничего не говорила?
– Надо было, конечно... Сейчас жалею, что не сказала. Да ведь пока сама разобралась... А потом, перед отъездом, не хотелось портить тебе настроение. Не очень-то приятно такие вещи выслушивать.
– Это уж точно, – усмехнулся Василий и, взглянув на часы, поднялся. – Ладно, Татьяна, пойду я. Извини, если что не так. Каюсь, сначала плохое о тебе подумал, но ты правильно сделала, что все рассказала. Да только не такой уж я пропащий человек, как ты думаешь.
– А я и не думаю.
– Ну, это я так сказал, да все равно...
– Куда ты сейчас?
– В аэропорт.
– А то здесь оставайся, переночуешь, – неожиданно сказала Таня. Василий, удивленный ее словами, посмотрел на нее и спросил:
– А не боишься?
– Чего?
– Что приставать буду?
– Нет, – она улыбнулась. – Знаю, что не будешь, и зря ты на себя наговариваешь.
– Все-то ты знаешь, – неловко отвел глаза Василий. – Не буду, конечно, только все равно не останусь.
– Ну, смотри.
– Давай-ка выпьем на прощанье.
– Давай.
Чокнулись с тонким тихим звоном. Василий сразу опрокинул в себя рюмку, а Таня почему-то крутила свою в руках, не пила, смотрела на Василия и словно ждала от него чего-то.
– Пей, – сказал Василий.
Показалось ему, что Таня как будто жалеет его и вроде бы собирается сказать об этом, и ему захотелось поскорее уйти, хватит с него этих слов. Он повторил:
– Лей, да пойду я.
И она выпила всю рюмку, чуть поморщилась, сказала:
– Счастливого пути.
– Сына мне еще раз покажи, – попросил Василий.
– Пойдем.
Сын спал, легкого его дыхания почти не было слышно. Василий молча стоял над ним и не понимал, как это он сейчас совсем уйдет отсюда и никогда уже не увидит его... На всякий случай он попросил, уверенный в том, что Таня откажет:
– Написать тебе можно будет?
– Конечно, – неожиданно согласилась Таня. – Вот сфотографирую Олежку – карточки пришлю.
– Спасибо.
Прощаясь, она ласково задержала свою руку в его руке, и лицо у нее было хорошее, грустное.
– Ну, поезжай, Вася.
И Василий ушел. Недолго постоял на улице, под мелким холодным дождем, отыскал два неярко светившихся окна Таниной квартиры, рядом чернело третье, темное, за которым спал его сын. «Эх, Татьяна, подрубила ты меня моим сыном прямо под корень», – подумал он, еще не понимая, почему это так. И усмехнулся: «Прямо как та собака из анекдота – все понимаю, а сказать не могу». Да и не понимал он еще всего, что произошло с ним.
6
Сначала все шло так, как и наметил Василий еще на Севере. На следующий день он прилетел в Москву и в трехдневной гульбе стал было забывать и о Тане, и о сыне. А точнее, водка помогала не вспоминать о них слишком часто. И на Юг он отправился все по тому же первоначальному плану. Но, изменяя своему старому правилу, – не бывать дважды в одних и тех же местах, – снова поехал в Гагру и даже поселился почему-то в том же доме, где жил когда-то с Таней. Хозяйка узнала его, пустилась было вспоминать об их совместном житье, расспрашивать о Тане, но Василий решительно оборвал ее. Заглянув в прежнюю комнату Тани, он увидел голую кровать с рябой, тронутой ржавчиной сеткой, посидел на ней, поморщился от воспоминаний и подумал, что зря он остановился здесь, надо с этим кончать, забыть Таню – и жить, как прежде жилось, нечего голову себе ломать, все равно ничего не исправишь и не изменишь... Да и не мальчик он, чтобы плакаться в жилетку и распускать нюни из-за того, что не так все получилось, как хотелось бы. С Татьяной не получилось – с другой получится, на его век баб хватит. Не хотелось бы, конечно, сыновьями разбрасываться, – да что делать, раз уж так вышло. Будут и у него сыновья – времени впереди много, успеет еще и жениться, и детей нарожать. А пока свободен, деньги есть – гуляй, Василий...
И он загулял. И женщина нашлась почти сразу же – здоровая, красивая девка из Казани. Звали ее Верой, работала она на кондитерской фабрике. Понравились они друг другу с первого же вечера, после второго Вера уже ночевала у него, а на следующий день и совсем перебралась в его комнату. И Василий с почти что прежним удовольствием окунулся в спокойную, привычную жизнь. И только жалел, что вместе им оставалось быть недолго – через десять дней Вере надо было уезжать. Но тут же подумал – невелика беда, найдется другая...
А через два или три дня, проснувшись на рассвете, он увидел за окном темное лохматое небо, услышал мелкую скрипучую дробь дождя по крыше и рядом – дыхание спящей Веры, стал разглядывать ее лицо с припухшими веками и сеткой чуть видимых, тоненьких морщинок под глазами, – и вдруг подумал, что знает об этой женщине разве что чуть-чуть больше, чем о первой встречной, не знает даже, добрая она или злая, двадцать шесть лет ее жизни для него – сплошная загадка, и хотя можно было предположить, что ничего необычного в этой неизвестной ему жизни не было, но сам факт, что он так мало знает о ней, почему-то поразил его. Василий стал вспоминать других женщин, которые были у него – и увидел, что остались они в его памяти какими-то бледными пятнами, лица некоторых совсем уже забылись, случайно встретишь на улице – наверняка не узнаешь... Все, кроме Тани. Но думать о Тане ему не хотелось, – и вдруг он задал себе совсем уж неожиданный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24