«Нашкодила, теперь облизывать будет...»
– А Олег... спит?
– Да.
Таня задернула штору на окне – и это тоже обидело Василия: «Боится, как бы не увидели...» Таня достала другие рюмки, почти нормальные, – пить из них можно было, – спросила:
– Грибов хочешь?
– Давай.
Грибы оказались отменные, и хлеб теперь Таня резала так, что есть вполне можно было, и колбаса копченая появилась, тоже нарезанная нормальными кусками. «Интеллигенция», – усмехнулся Василий, глядя на это преображение.
Он с удовольствием выпил полную рюмку. Таня только чуть пригубила, вытащила пачку сигарет с каким-то иностранным названием. Василий дал ей прикурить, покосился на тонкий, слабого табака, дымок:
– Раньше ты вроде не курила.
– Курила, но редко, ты просто забыл.
– И в самом деле курила, – вспомнил Василий, – даже знакомство их с этого началось. Таня пододвинула ему пачку:
– Попробуй.
Но Василий вытащил «беломорину».
– Я уж свои.
Таня, коснувшись рукой его колена, участливо спросила:
– Обиделся?
И это напоминание об его обиде заставило Василия отвернуться:
– А тебе-то разве не все равно? Ты же небось считаешь, что обижаться на тебя я права не имею. Я же для тебя... так, человек случайный. Подумаешь, переспала, мало ли...
– Не надо так, Вася. Ты же ничего не знаешь.
– А вот ты и объясни мне, – повысил он голос, резко вскидывая голову и поворачиваясь к ней. – Не думай, что только ты одна все понимаешь, а другие... А ты... смотришь на меня, как на... – Он не находил слов, чтобы объяснить свое состояние, и чертыхнулся про себя. – Ты же умная, интеллигентная женщина, а говоришь такую... Что ж, по-твоему, я такой совсем уж пустой человек, что мне должно быть все равно, есть у меня сын или нет? Думаешь, уеду и тут же забуду? Да пойми ты, что это не только твой сын, но и мой тоже! Мой!
Таня опустила глаза и тихо сказала:
– Извини, я и в самом деле... не так сказала.
Василий, не ожидая этого, смешался, проворчал, снова отворачиваясь:
– Да ладно, чего там...
– Понимаешь, – сбивчиво заговорила Таня, – ты так неожиданно появился... ну, я и растерялась, сначала даже не хотела показывать тебе Олежку...
Василий, вспомнив, как спокойно встретила она его, и верил – и не верил ей. Таня продолжала:
– Конечно, я совсем не думаю, что тебе должно быть все равно. Но, понимаешь... я уже как-то забыла, что ты... что он твой сын. Давно ведь мы не виделись с тобой. Да и ты наверняка забыл меня...
Таня выжидающе смотрела на него, но Василий молчал.
– Вот видишь, и сам соглашаешься... – И, заметив его протестующее движение, торопливо продолжала: – Ну, не совсем так, конечно, ты, наверно, помнишь, что мы когда-то вместе месяц жили... То есть не наверно, а просто помнишь, но ведь с тех пор у тебя были другие женщины, и не одна, наверно...
Василий чувствовал, что Таня говорит об этом только для того, чтобы оправдать себя, и усмехнулся. Таня сделала вид, что не заметила этой усмешки, и продолжала:
– Да и в самом деле, если разобраться – что у нас было? Встретились случайно, провели вместе месяц, разъехались... Не встретились бы – другая у тебя была бы...
– А у тебя – другой, – грубо прервал ее Василий. – Все хорошо, прекрасная маркиза, и топай ты отсюда подальше, нечего тебе здесь делать, – так, что ли? И к сыну ты имеешь отношение постольку-поскольку... А?
Таня молчала, разглаживала на коленях юбку, и Василий, глядя на ее руки, на открытые колени, вспоминая, как он когда-то ласкал ее, с горечью спросил:
– Неужели так сразу и забыла меня, а? Забыла, Татьяна Георгиевна?
Таня молчала.
– И что говорила мне тогда – тоже забыла?
Он напомнил ей некоторые ее слова. Таня покраснела, опустила голову и тихо попросила:
– Не надо, Вася.
– Почему не надо? Ведь было же это. Может быть, я об этом до сих пор помню... как о самом лучшем, что было у меня, – с усилием выговорил он. – Об этом ты не подумала? А ты мне такие слова говоришь, да еще хочешь, чтобы я не обижался.
– Ну я же сказала – извини.
– Это-то конечно, – сразу сник Василий. – Я и забыл, что это слово у вас всегда наготове. Толкнул кого чуть – извините, чихнул – извините. Даже, наверно, перед собакой извиняетесь, если на ногу ей наступите...
Василий чувствовал, что говорит не так, как нужно, что это обида его говорит, но никак не мог найти других слов, медленно продолжал, запинаясь:
– А вот поговорить со мной по-человечески, понять, что у меня тоже... душа есть, – это тебе в голову не пришло.
– Да нет же, Вася, – чуть ли не умоляюще сказала Таня. – Ты тоже не хочешь понять меня. Я же сказала, что растерялась – вот и наговорила лишнего.
– Не очень-то ты растерялась, – только и нашел, что сказать Василий.
– Ну пожалуйста, поверь мне, – уже увереннее сказала Таня. – Ну да, правда, я не хотела тебе ничего объяснять, но ведь... потому, что мне и самой нелегко это сделать. Да ведь и ты, я же помню, иногда в Гагре смотрел на меня... как на девку, которая приехала развлечься на стороне, разве нет?
– Нет, – не совсем искренне сказал Василий, пряча от нее глаза.
– Неправда, Вася, – мягко сказала Таня. – Где-то в глубине души ты иногда думал так, я же чувствовала...
– Чувствовала... А не чувствовала, сколько раз я потом вспоминал тебя? Не икалось?
Она улыбнулась, но тут же снова стала серьезной.
– И я тебя вспоминала, Вася, и не раз. Да что сейчас говорить об этом... Что было, то было, жизни-то наши разошлись, у каждого теперь своя.
– А может, и не совсем еще разошлись, – сказал вдруг Василий.
– Что? – посмотрела на него Таня.
– Может, говорю, и не совсем разошлись, – медленно повторил Василий, пристально глядя на нее. Он уже забыл о своей обиде – он видел ее прежней и думал только о том, что эта женщина нравится ему... Нравится – не то слово. Нравилась она ему тогда, в Гагре, а сейчас, когда у них был сын, – а теперь Василий все время не то чтобы помнил об этом, а ощущал это так же хорошо, как и то, что не нужна ему никакая другая женщина, кроме Тани, – сейчас его чувство к ней было другим, куда более сильным и глубоким, и он жалел о том, что не сумеет высказать всего, и все-таки сказал то, о чем подумалось, – что жизни их, может быть, и не совсем разошлись, раз у них есть сын, и на минуту поверил в то, что у них возможно будущее. Втроем. И он продолжал:
– Разойтись-то разошлись, это верно, да почему обязательно насовсем? Почему снова не могут сойтись, – особенно сейчас? Все-таки как ни крути, а сын-то наш, мой и твой. Отец-то Олежки я, а не твой муж. И мужа ты не любишь, иначе не сделала бы так...
Он придвинулся к ней вместе со стулом и взял ее за руку.
– Тань, послушай... Веришь или нет, а не забыл я тебя. Ну да, бабенки у меня были, чего греха таить, да ведь это так, мелочь, сегодня есть, завтра нет. А о тебе я всегда помнил. И не будь этой посадки, я все равно приехал бы к тебе, – говорил он, сам веря в это, и вспомнил, как у него не раз появлялось желание и в самом деле съездить к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– А Олег... спит?
– Да.
Таня задернула штору на окне – и это тоже обидело Василия: «Боится, как бы не увидели...» Таня достала другие рюмки, почти нормальные, – пить из них можно было, – спросила:
– Грибов хочешь?
– Давай.
Грибы оказались отменные, и хлеб теперь Таня резала так, что есть вполне можно было, и колбаса копченая появилась, тоже нарезанная нормальными кусками. «Интеллигенция», – усмехнулся Василий, глядя на это преображение.
Он с удовольствием выпил полную рюмку. Таня только чуть пригубила, вытащила пачку сигарет с каким-то иностранным названием. Василий дал ей прикурить, покосился на тонкий, слабого табака, дымок:
– Раньше ты вроде не курила.
– Курила, но редко, ты просто забыл.
– И в самом деле курила, – вспомнил Василий, – даже знакомство их с этого началось. Таня пододвинула ему пачку:
– Попробуй.
Но Василий вытащил «беломорину».
– Я уж свои.
Таня, коснувшись рукой его колена, участливо спросила:
– Обиделся?
И это напоминание об его обиде заставило Василия отвернуться:
– А тебе-то разве не все равно? Ты же небось считаешь, что обижаться на тебя я права не имею. Я же для тебя... так, человек случайный. Подумаешь, переспала, мало ли...
– Не надо так, Вася. Ты же ничего не знаешь.
– А вот ты и объясни мне, – повысил он голос, резко вскидывая голову и поворачиваясь к ней. – Не думай, что только ты одна все понимаешь, а другие... А ты... смотришь на меня, как на... – Он не находил слов, чтобы объяснить свое состояние, и чертыхнулся про себя. – Ты же умная, интеллигентная женщина, а говоришь такую... Что ж, по-твоему, я такой совсем уж пустой человек, что мне должно быть все равно, есть у меня сын или нет? Думаешь, уеду и тут же забуду? Да пойми ты, что это не только твой сын, но и мой тоже! Мой!
Таня опустила глаза и тихо сказала:
– Извини, я и в самом деле... не так сказала.
Василий, не ожидая этого, смешался, проворчал, снова отворачиваясь:
– Да ладно, чего там...
– Понимаешь, – сбивчиво заговорила Таня, – ты так неожиданно появился... ну, я и растерялась, сначала даже не хотела показывать тебе Олежку...
Василий, вспомнив, как спокойно встретила она его, и верил – и не верил ей. Таня продолжала:
– Конечно, я совсем не думаю, что тебе должно быть все равно. Но, понимаешь... я уже как-то забыла, что ты... что он твой сын. Давно ведь мы не виделись с тобой. Да и ты наверняка забыл меня...
Таня выжидающе смотрела на него, но Василий молчал.
– Вот видишь, и сам соглашаешься... – И, заметив его протестующее движение, торопливо продолжала: – Ну, не совсем так, конечно, ты, наверно, помнишь, что мы когда-то вместе месяц жили... То есть не наверно, а просто помнишь, но ведь с тех пор у тебя были другие женщины, и не одна, наверно...
Василий чувствовал, что Таня говорит об этом только для того, чтобы оправдать себя, и усмехнулся. Таня сделала вид, что не заметила этой усмешки, и продолжала:
– Да и в самом деле, если разобраться – что у нас было? Встретились случайно, провели вместе месяц, разъехались... Не встретились бы – другая у тебя была бы...
– А у тебя – другой, – грубо прервал ее Василий. – Все хорошо, прекрасная маркиза, и топай ты отсюда подальше, нечего тебе здесь делать, – так, что ли? И к сыну ты имеешь отношение постольку-поскольку... А?
Таня молчала, разглаживала на коленях юбку, и Василий, глядя на ее руки, на открытые колени, вспоминая, как он когда-то ласкал ее, с горечью спросил:
– Неужели так сразу и забыла меня, а? Забыла, Татьяна Георгиевна?
Таня молчала.
– И что говорила мне тогда – тоже забыла?
Он напомнил ей некоторые ее слова. Таня покраснела, опустила голову и тихо попросила:
– Не надо, Вася.
– Почему не надо? Ведь было же это. Может быть, я об этом до сих пор помню... как о самом лучшем, что было у меня, – с усилием выговорил он. – Об этом ты не подумала? А ты мне такие слова говоришь, да еще хочешь, чтобы я не обижался.
– Ну я же сказала – извини.
– Это-то конечно, – сразу сник Василий. – Я и забыл, что это слово у вас всегда наготове. Толкнул кого чуть – извините, чихнул – извините. Даже, наверно, перед собакой извиняетесь, если на ногу ей наступите...
Василий чувствовал, что говорит не так, как нужно, что это обида его говорит, но никак не мог найти других слов, медленно продолжал, запинаясь:
– А вот поговорить со мной по-человечески, понять, что у меня тоже... душа есть, – это тебе в голову не пришло.
– Да нет же, Вася, – чуть ли не умоляюще сказала Таня. – Ты тоже не хочешь понять меня. Я же сказала, что растерялась – вот и наговорила лишнего.
– Не очень-то ты растерялась, – только и нашел, что сказать Василий.
– Ну пожалуйста, поверь мне, – уже увереннее сказала Таня. – Ну да, правда, я не хотела тебе ничего объяснять, но ведь... потому, что мне и самой нелегко это сделать. Да ведь и ты, я же помню, иногда в Гагре смотрел на меня... как на девку, которая приехала развлечься на стороне, разве нет?
– Нет, – не совсем искренне сказал Василий, пряча от нее глаза.
– Неправда, Вася, – мягко сказала Таня. – Где-то в глубине души ты иногда думал так, я же чувствовала...
– Чувствовала... А не чувствовала, сколько раз я потом вспоминал тебя? Не икалось?
Она улыбнулась, но тут же снова стала серьезной.
– И я тебя вспоминала, Вася, и не раз. Да что сейчас говорить об этом... Что было, то было, жизни-то наши разошлись, у каждого теперь своя.
– А может, и не совсем еще разошлись, – сказал вдруг Василий.
– Что? – посмотрела на него Таня.
– Может, говорю, и не совсем разошлись, – медленно повторил Василий, пристально глядя на нее. Он уже забыл о своей обиде – он видел ее прежней и думал только о том, что эта женщина нравится ему... Нравится – не то слово. Нравилась она ему тогда, в Гагре, а сейчас, когда у них был сын, – а теперь Василий все время не то чтобы помнил об этом, а ощущал это так же хорошо, как и то, что не нужна ему никакая другая женщина, кроме Тани, – сейчас его чувство к ней было другим, куда более сильным и глубоким, и он жалел о том, что не сумеет высказать всего, и все-таки сказал то, о чем подумалось, – что жизни их, может быть, и не совсем разошлись, раз у них есть сын, и на минуту поверил в то, что у них возможно будущее. Втроем. И он продолжал:
– Разойтись-то разошлись, это верно, да почему обязательно насовсем? Почему снова не могут сойтись, – особенно сейчас? Все-таки как ни крути, а сын-то наш, мой и твой. Отец-то Олежки я, а не твой муж. И мужа ты не любишь, иначе не сделала бы так...
Он придвинулся к ней вместе со стулом и взял ее за руку.
– Тань, послушай... Веришь или нет, а не забыл я тебя. Ну да, бабенки у меня были, чего греха таить, да ведь это так, мелочь, сегодня есть, завтра нет. А о тебе я всегда помнил. И не будь этой посадки, я все равно приехал бы к тебе, – говорил он, сам веря в это, и вспомнил, как у него не раз появлялось желание и в самом деле съездить к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24