Виктор Авдеев
И пусть я упаду на пути – только бы упасть на своем пути.
Р. Роллан

Часть первая
Год 1961

1
Я видел, как падает снег, когда подходил к окну, и иногда останавливался, чтобы посмотреть, как мягко ложатся крупные хлопья на белую землю. Потом опять принимался ходить по коридору из конца в конец. В одном – гладкая бело-коричневая стена с голубой полосой посредине, в другом – широкое холодное окно, выходящее на пустырь. В дальнем углу пустыря виднеется серое здание морга, и иногда я вижу, как по белой земле, из которой торчат тонкие черные прутья замерзших акаций, катится тележка, накрытая простыней, и тогда невольно приходит в голову, что в этой больнице умирает слишком много людей.
В коридоре всегда холодно и безлюдно, и можно ходить, ни на кого не натыкаясь, и никто не мешает думать.
И я хожу – изо дня в день, вот уже целую неделю. Должно быть, я прошагал за это время не меньше ста километров – ведь я хожу и утром, и днем, и вечером. Приятно ходить после того, как почти месяц пролежал на койке. А когда лежишь целыми днями, и слушаешь одни и те же нескончаемые разговоры о болезнях, и знаешь, что сам серьезно болен, тогда становится совсем скверно. И когда мне разрешили вставать, я стал много ходить.
Семьдесят три шага – от стены до окна. И семьдесят три шага обратно – от окна до стены.
А в палатах все та же шелестящая негромким говором жизнь, и один день в точности похож на другой. Старые неумные анекдоты, плоские шутки; и все неизменно возвращаются к одному и тому же – у кого что болит и у кого сильнее болит. И почему все они так любят говорить о болезнях?
– После вас придется заново красить полы.
Это говорит сестра. Традиционная шутка, на которую полагается улыбаться.
Я улыбаюсь.
– Идите в палату – уже четвертый час.
Я опять улыбаюсь и иду в палату.
На мое счастье, там уже все спят. А мне в это время никогда не удается уснуть. И становится как-то уж очень не по себе. Начинается это после четырех, когда уже нет света и еще нет темноты, и приходится лежать, смотреть на матовые прямоугольники заледеневших стекол и слушать дыхание спящей палаты. И лезут в голову мысли, от которых некуда деться, и начинаешь понимать, насколько плохи твои дела...
Дверь тихонько скрипнула, на пороге появилась неясная фигура в белом.
Светлана, «сестренка», как все зовут ее здесь. Симпатичная девушка, общая любимица. Ей уже восемнадцать, и ей кажется, что это очень много – во всяком случае, вполне достаточно, чтобы считать себя взрослой женщиной. Может быть, так ей кажется потому, что у нее никого нет – она из детдома.
В нашей палате всего четыре человека, все выздоравливающие больные, большие любители поесть и поспать. Светлана приходит ко мне в это время – она знает, что я не сплю днем, – и мы шепотом разговариваем. Она любит слушать мои рассказы об университете, страшно смущается, когда делает мне уколы, и совсем по-детски сердится, если приходит Галя.
Светлана немного постояла в дверях и на цыпочках подошла ко мне.
– Андрей, спишь? – позвала она шепотом.
– Сплю, – сказал я. – Но если увижу, что у тебя накрашены губы, проснусь и дам взбучку.
Она обиженно вздыхает, присаживается на корточки перед тумбочкой и кладет туда сверток. Потом садится ко мне на койку.
– А Гали опять не было, да?
– Да... А что это за контрабанду ты мне подбросила?
– А это такие оранжевые шары, – хитрит она. – Кажется, они называются апельсинами.
– Опять?
– Ну что опять, Андрюша... Я же вчера зарплату получила. Надо же мне куда-то деньги девать... Женщина я одинокая, бессемейная, а одной много ли нужно?
Кажется, это она у меня научилась так говорить.
– Хочешь, я очищу тебе апельсин? – спрашивает она.
– Хочу. И говори потише, а то и так все отделение знает, что ты влюблена в меня.
– Нахал!
Она сердито хмурит брови и тут же смеется. Наклоняется близко к моему лицу и тихо шепчет:
– А если это правда?
– Тогда мне придется жениться на тебе – не могу же я разбить твое юное сердце...
– Если я пойду за тебя замуж...
– А ты пойдешь за меня замуж?
– Пойду! – И она заливается беззвучным хохотом, ласково выговаривая мне: – Болтун... Трепач...
Потом вдруг с плохо разыгранным испугом говорит:
– Ой, я и забыла! Там тебя ждет какой-то парень.
– Во-первых, не ври – ничего ты не забыла, а во-вторых, кто это?
– Я не знаю.
– Длинный, черный, лохматый?
– Да, и очень симпатичный, не то что ты, противный бородач. Что, получил? Будешь знать, как говорить гадости. А кто это, Андрюш?
– Человек.
– У-у, противный! Жалко сказать, да?
– Отличный малый, Светланка. Хочешь, я выдам тебя за него замуж?
Она стукнула меня кулачком по груди.
– И когда только ты научишься разговаривать с женщинами?
– Послезавтра. А теперь иди, Веточка, – я буду одеваться.
Она провела рукой по моим волосам и на цыпочках пошла к двери.
2
Олег осторожно приоткрыл дверь в коридор.
Сестра не заметила его: она была поглощена странным занятием – стирала с губ помаду. Когда она повернулась на его призывное покашливание, Олег понял, что здесь у него вряд ли что выйдет – такой строгостью дышало ее лицо, а выражение досады на этого непрошеного соглядатая не обещало ничего хорошего.
– Сестренка, Шелестина можно?
Она с любопытством рассматривала его и, вскинув тоненькие брови, осведомилась:
– Вы грамотный?
– Вообще-то да...
– Тогда, в частности, прочтите, что здесь написано.
Было написано: «Тихий час».
И вот так каждый раз. Обход, обед, процедура и – тихий час. Интересно все-таки, почему он всегда приходит не вовремя? И что делать? Состроить жалобную физиономию или выкинуть какое-нибудь коленце?
Олег без улыбки сказал:
– Сестренка, милая, родненькая, позовите этого негодяя Шелестина, и я облобызаю все ваши пальчики.
Она сдержала смех и участливо спросила:
– Вы сумасшедший?
– Да, – сказал Олег, – а что?
– Да нет, ничего. – Она все-таки рассмеялась, и Олег решил, что фокус удался. Но она сказала: – Братишка, не огорчайтесь. В следующий раз приходите вовремя. А пока – ждите.
– Долго?
Она взглянула на часы.
– Сорок две минуты.
Олег спустился на лестничную площадку и сел на холодный подоконник. Ему не верилось, что наконец-то он в Москве, снова вместе с Андреем.
Но Андрей появился минут через двадцать.
«Однако, – подумал Олег, с улыбкой разглядывая друга, – этот тип выглядит довольно оригинально...»
По лестнице спускалась большеголовая бородатая личность в черных очках с разбитым стеклом. Личность эта – вероятно, по ошибке – была вдета в куцую больничную куртку с подвернутыми рукавами и полосатые штаны. Ей, личности этой, больше пристало бы рубать уголек в шахте, а не отъедаться на бесплатных харчах, так как всякому непредубежденному человеку было ясно, что по лестнице спускается совершенно здоровая, абсолютно невозмутимая и безмятежная личность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54