– Что делает эта девочка?
– Я плачу ей совсем немного, – отозвался я. – А в последнее время вообще перестал платить.
Я надеялся, что Лидия спросит, почему так получилось, и я смогу перейти к деликатной проблеме наших непрошеных гостей, но она, все еще озабоченно хмурясь, лишь снова вздохнула и покачала головой.
– Твоя хозяйственная деятельность в этом доме меня совершенно не волнует, – сказала она с подчеркнутым пренебрежением, но неубедительно. Посмотрела на сигарету, словно только что заметила. – Ты больше не вернешься, все понятно, ты нас бросил, – с хриплым нажимом выдохнула она, не отрывая заблестевших глаз от сигареты.
Я изобразил тяжкие раздумья.
– Как думаешь, это был анапест или более редкий и незатейливый амфибрахий? Просто интересно, профессиональное любопытство. Тебе все-таки нужно было стать поэтессой.
Я все еще таскаю чертову ручку. Придется положить ее на каминную полку и постараться это запомнить; когда дело касается маленьких неодушевленных предметов, я становлюсь крайне рассеянным. Я видел Лидию в зеркале над камином: она вперила негодующий взгляд в мой затылок.
– Здесь мне пока что хорошо, – сказал я рассудительным тоном, повернувшись к ней. – Видишь ли, здесь я могу быть живым и при этом не жить.
– Ну конечно. Ты всегда любил смерть.
– Спиноза говорит…
– Пошел он, твой Спиноза. – Она произнесла эту фразу без должной экспрессии, почти устало.
Огляделась в поисках пепельницы, не нашла ее, пожала плечами и стряхнула пепел на ковер; тот упал, не рассыпавшись. Я спросил, звонила ли снова Касс. Лидия покачала головой, но было ясно, что она лжет.
– Где она сейчас? – спросил я. Снова это упрямое молчаливое отрицание, так ребенок не желает выдавать товарища, нашалившего в детской. Я решил спросить иначе.
– Ты сказала, у нее для меня сюрприз. Какой?
– Касс просила ничего тебе не говорить.
– Ах вот как…
Вот то немногое, что я узнал о себе с тех пор, как поселился здесь: я постоянно ищу что-то или кого-то, на ком можно утолить жажду мести. Не спрашивайте, за что и как именно я хочу мстить. Я уподобился собственной матери, ожидавшей от мира извинений за несказанные беды, которых она якобы натерпелась. Как и она, не могу отделаться от навязчивой мысли, что некто должен расплатиться по счету за некий грех. Я не собираюсь торопить события, жду подходящего момента, но все равно уверен, что когда-нибудь буду отмщен. Возможно, к тому времени я узнаю, что за оскорбление мне нанесли. Как же все перепуталось во мне; воистину, сам для себя загадка.
На кухне вдруг оглушительно взревело радио Лили и тут же умолкло.
Лидия искоса наблюдала за мной. Время от времени, в такие минуты, например, я позволяю себе смелое предположение: при всей своей мощи жена чуточку боится меня. Признаюсь, мне нравится держать ее в напряжении. Я непредсказуем. Возможно, она действительно считает меня сумасшедшим, способным наброситься на нее. В окне за ее спиной переливается неуместно веселая райская зелень и сияющая радужная голубизна. Зрелое лето не перестает удивлять своим изобилием.
– Она хочет приехать домой, – произнесла Лидия, – но сейчас пока не может.
Фальшивая нотка попытки примирения, которую я демонстративно не заметил. Вот уж действительно, сейчас пока не может.
– Значит, у вас появились общие секреты? Это что-то новенькое.
Это чистая правда; несмотря на всю нашу непохожесть, мы с дочерью так близки, что можем читать мысли друг друга – так было всегда, Касс и я против бедной Лидии.
По коридору прошлепали босые ноги, и в комнату вошла Лили, неся перед собой оловянный поднос с чайником, двумя разными кружками и тарелкой, на которой громоздились толстенные, криво нарезанные ломти хлеба с небрежно размазанным по ним маслом. Я отметил, что Лидия рассматривает грязь, корочкой покрывшую мозолистые ступни девочки и въевшуюся в сморщенную красную кожу позади пяток. Лили прикусила нижнюю губу и, старательно избегая смотреть на меня, поставила поднос у камина, при этом согнулась в три погибели, намеренно показывая бледные, как рыбье брюхо, ноги, оголившиеся прямо до узкого зада.
– Налить? – спросила она из-под нависающих волос сдавленным от скрытого смеха голосом.
Лидия торопливо подошла.
– Я сама.
– Как знаете, – отозвалась Лили, выпрямилась, все так же не глядя на нас, и неторопливо вышла из комнаты, виляя бедрами.
Чтобы разлить чай по кружкам, Лидии пришлось неловко примоститься на коврике боком, сейчас она походила на русалку, сидящую на берегу, впрочем, довольно соблазнительную.
– Сколько лет этому ребенку? – спросила Лидия, недовольно разглядывая темную струйку чая, льющуюся в чашки.
– Говорит, семнадцать.
Лидия фыркнула.
– Пятнадцать, а то и меньше.
Что-то было в ее беспомощной, неловкой позе, отчего кровь запульсировала в висках.
– Смотри поосторожней, а то нарвешься на неприятности.
– Она практически сирота, – заявил я. – Как думаешь, может, предложить Квирку что-нибудь в обмен? Много он не попросит. Какая-нибудь сушеная голова да связка ракушек, и она моя – то есть наша, конечно. Ну, что скажешь?
Неожиданно быстро и грациозно подогнув ноги, она привстала и протянула мне чашку. Она стояла на коленях совсем близко, едва ли не между моих ног. Принимая чай, я слегка коснулся ее пальцев. Лидия застыла, не отрывая спокойного взгляда от наших рук.
– У тебя уже есть дочь, – тихо произнесла она.
Я отхлебнул из чашки. Придется обучить Лили искусству приготовления чая. Наверняка заварила пакетики, хотя я говорил, что не потерплю эти мерзкие штуки. Лидия замерла на коленях передо мной со склоненной головой, в позе невольницы.
– Была, – отозвался я. – Потом она выросла. Женщина – это уже не дочь.
– Ей сейчас нужна помощь.
– Как всегда.
Она вздохнула, переместила вес на другое колено. Испугавшись, что она сейчас вздумает меня обнять, я быстро отставил чашку, поднялся, прошел мимо жены – переступил через странно неприятного пепельного червячка на ковре, – остановился у окна, где только что стояла Лидия, и принялся созерцать залитый солнцем сад. Летом случаются особенные дни, в которых есть нечто вневременное, особенно в конце июля, когда сезон достиг своего пика и мало-помалу начинает умирать, в такие дни и солнце ярче, и небо выше и необъятней, и синева в нем глубже. Осень уже пробует свой охотничий рожок, но лето по-прежнему пребывает в счастливом заблуждении, что никогда не кончится. В этой сонной недвижности, подобной плоской лазури театральной декорации, кажется, поселились все летние дни, начиная с детства и даже раньше, с лугов Аркадии, где сливаются память и воображение. Поднимется ветерок, недодуманная мысль погоды, и что-то на краю зрения слабо встрепенется и снова затихнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Я плачу ей совсем немного, – отозвался я. – А в последнее время вообще перестал платить.
Я надеялся, что Лидия спросит, почему так получилось, и я смогу перейти к деликатной проблеме наших непрошеных гостей, но она, все еще озабоченно хмурясь, лишь снова вздохнула и покачала головой.
– Твоя хозяйственная деятельность в этом доме меня совершенно не волнует, – сказала она с подчеркнутым пренебрежением, но неубедительно. Посмотрела на сигарету, словно только что заметила. – Ты больше не вернешься, все понятно, ты нас бросил, – с хриплым нажимом выдохнула она, не отрывая заблестевших глаз от сигареты.
Я изобразил тяжкие раздумья.
– Как думаешь, это был анапест или более редкий и незатейливый амфибрахий? Просто интересно, профессиональное любопытство. Тебе все-таки нужно было стать поэтессой.
Я все еще таскаю чертову ручку. Придется положить ее на каминную полку и постараться это запомнить; когда дело касается маленьких неодушевленных предметов, я становлюсь крайне рассеянным. Я видел Лидию в зеркале над камином: она вперила негодующий взгляд в мой затылок.
– Здесь мне пока что хорошо, – сказал я рассудительным тоном, повернувшись к ней. – Видишь ли, здесь я могу быть живым и при этом не жить.
– Ну конечно. Ты всегда любил смерть.
– Спиноза говорит…
– Пошел он, твой Спиноза. – Она произнесла эту фразу без должной экспрессии, почти устало.
Огляделась в поисках пепельницы, не нашла ее, пожала плечами и стряхнула пепел на ковер; тот упал, не рассыпавшись. Я спросил, звонила ли снова Касс. Лидия покачала головой, но было ясно, что она лжет.
– Где она сейчас? – спросил я. Снова это упрямое молчаливое отрицание, так ребенок не желает выдавать товарища, нашалившего в детской. Я решил спросить иначе.
– Ты сказала, у нее для меня сюрприз. Какой?
– Касс просила ничего тебе не говорить.
– Ах вот как…
Вот то немногое, что я узнал о себе с тех пор, как поселился здесь: я постоянно ищу что-то или кого-то, на ком можно утолить жажду мести. Не спрашивайте, за что и как именно я хочу мстить. Я уподобился собственной матери, ожидавшей от мира извинений за несказанные беды, которых она якобы натерпелась. Как и она, не могу отделаться от навязчивой мысли, что некто должен расплатиться по счету за некий грех. Я не собираюсь торопить события, жду подходящего момента, но все равно уверен, что когда-нибудь буду отмщен. Возможно, к тому времени я узнаю, что за оскорбление мне нанесли. Как же все перепуталось во мне; воистину, сам для себя загадка.
На кухне вдруг оглушительно взревело радио Лили и тут же умолкло.
Лидия искоса наблюдала за мной. Время от времени, в такие минуты, например, я позволяю себе смелое предположение: при всей своей мощи жена чуточку боится меня. Признаюсь, мне нравится держать ее в напряжении. Я непредсказуем. Возможно, она действительно считает меня сумасшедшим, способным наброситься на нее. В окне за ее спиной переливается неуместно веселая райская зелень и сияющая радужная голубизна. Зрелое лето не перестает удивлять своим изобилием.
– Она хочет приехать домой, – произнесла Лидия, – но сейчас пока не может.
Фальшивая нотка попытки примирения, которую я демонстративно не заметил. Вот уж действительно, сейчас пока не может.
– Значит, у вас появились общие секреты? Это что-то новенькое.
Это чистая правда; несмотря на всю нашу непохожесть, мы с дочерью так близки, что можем читать мысли друг друга – так было всегда, Касс и я против бедной Лидии.
По коридору прошлепали босые ноги, и в комнату вошла Лили, неся перед собой оловянный поднос с чайником, двумя разными кружками и тарелкой, на которой громоздились толстенные, криво нарезанные ломти хлеба с небрежно размазанным по ним маслом. Я отметил, что Лидия рассматривает грязь, корочкой покрывшую мозолистые ступни девочки и въевшуюся в сморщенную красную кожу позади пяток. Лили прикусила нижнюю губу и, старательно избегая смотреть на меня, поставила поднос у камина, при этом согнулась в три погибели, намеренно показывая бледные, как рыбье брюхо, ноги, оголившиеся прямо до узкого зада.
– Налить? – спросила она из-под нависающих волос сдавленным от скрытого смеха голосом.
Лидия торопливо подошла.
– Я сама.
– Как знаете, – отозвалась Лили, выпрямилась, все так же не глядя на нас, и неторопливо вышла из комнаты, виляя бедрами.
Чтобы разлить чай по кружкам, Лидии пришлось неловко примоститься на коврике боком, сейчас она походила на русалку, сидящую на берегу, впрочем, довольно соблазнительную.
– Сколько лет этому ребенку? – спросила Лидия, недовольно разглядывая темную струйку чая, льющуюся в чашки.
– Говорит, семнадцать.
Лидия фыркнула.
– Пятнадцать, а то и меньше.
Что-то было в ее беспомощной, неловкой позе, отчего кровь запульсировала в висках.
– Смотри поосторожней, а то нарвешься на неприятности.
– Она практически сирота, – заявил я. – Как думаешь, может, предложить Квирку что-нибудь в обмен? Много он не попросит. Какая-нибудь сушеная голова да связка ракушек, и она моя – то есть наша, конечно. Ну, что скажешь?
Неожиданно быстро и грациозно подогнув ноги, она привстала и протянула мне чашку. Она стояла на коленях совсем близко, едва ли не между моих ног. Принимая чай, я слегка коснулся ее пальцев. Лидия застыла, не отрывая спокойного взгляда от наших рук.
– У тебя уже есть дочь, – тихо произнесла она.
Я отхлебнул из чашки. Придется обучить Лили искусству приготовления чая. Наверняка заварила пакетики, хотя я говорил, что не потерплю эти мерзкие штуки. Лидия замерла на коленях передо мной со склоненной головой, в позе невольницы.
– Была, – отозвался я. – Потом она выросла. Женщина – это уже не дочь.
– Ей сейчас нужна помощь.
– Как всегда.
Она вздохнула, переместила вес на другое колено. Испугавшись, что она сейчас вздумает меня обнять, я быстро отставил чашку, поднялся, прошел мимо жены – переступил через странно неприятного пепельного червячка на ковре, – остановился у окна, где только что стояла Лидия, и принялся созерцать залитый солнцем сад. Летом случаются особенные дни, в которых есть нечто вневременное, особенно в конце июля, когда сезон достиг своего пика и мало-помалу начинает умирать, в такие дни и солнце ярче, и небо выше и необъятней, и синева в нем глубже. Осень уже пробует свой охотничий рожок, но лето по-прежнему пребывает в счастливом заблуждении, что никогда не кончится. В этой сонной недвижности, подобной плоской лазури театральной декорации, кажется, поселились все летние дни, начиная с детства и даже раньше, с лугов Аркадии, где сливаются память и воображение. Поднимется ветерок, недодуманная мысль погоды, и что-то на краю зрения слабо встрепенется и снова затихнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53