Сюда придёт горничная и будет, ловко двигаясь, вытирать пыль, собирать мусор, сметать его в кучу. Когда я вернусь, здесь ничего не останется.
Когда наступил тот миг, в какой я ощутила настоящую ненависть к тебе? Тот самый миг, в который рядом с любовью возник её двойник, её сокровенная тень? Никак не могу вспомнить. Чётко обозначенного момента не было, было монотонное повторение моментов. Ледяной взгляд, неожиданно исказивший выражение твоего лица. Хотя вот, вспомнила. Один из первых моментов. Мы были в постели, я лежала на тебе, мои волосы падали на твоё лицо и плечи, ты раздражённо смахивал их и старался собрать их мне на затылке, завязать узлом. Я продолжала двигаться на тебе. Ты схватил меня за бедра и задвигался в такт мне, а я засмеялась и соскочила с тебя, извини, я хочу писать, сказала я тебе. В эту секунду твой взгляд изменился. Ты заледенел, твой голос задрожал от раздражения. Так, безо всякого повода. По крайней мере, я его не увидела, я ничего не почувствовала, только огромную дистанцию, возникшую между нами, абсурдную бездну, разорванную землетрясением почву, трещину такой глубины, что если нагнуться и заглянуть в неё, не увидишь ничего кроме черноты мрака.
Должно быть, это случилось днём раньше, или ночью раньше, перед тем, как ты прочёл мне одну фразу из книги Фасбиндера — книги, которая прежде принадлежала мне, а потом стала твоей, затем снова моей и в финале оказалась в Берлине, городе, в котором, вероятнее всего, и была написана. Благодаря подруге, которой я всучила эту книгу, я, наконец, избавилась от неё, потому что твои карандашные пометки на полях, печатными буквами по-английски, действовали мне на нервы. Одна мысль о них, один взгляд на обложку или розовый корешок этой книги, стоящей на полке, вызывали тошноту.
«Случилось так, что уже первые расхождения во взглядах на ничего не значащие проблемы — и нашего единства как и не было».
Эта фраза, которую ты подчеркнул карандашом, оказалась пророческой. Нашего единства как и не было. Мы принялись исследовать возникшую трещину, оценивать её размеры и возможности дальнейшего разрушения: как и для каждой любящей пары, пришло неизбежное мгновение, когда внезапно в лице другого мы больше не узнаем предмета нашей любви. Вот уж точно, загадка: что привело меня сюда, в эту комнату, которая сейчас представляется отвратительной, с этим незнакомцем, от которого несёт тихим бешенством, заставляющим моё сердце сильно биться от страха и отчаяния. Как можно было так ошибиться? Отчего мы стали такими чужими друг другу?
Кто-то однажды рассказал мне историю женщины, только-только вышедшей замуж. Она и её муж оказались в спальном вагоне поезда, несущегося сквозь сумрак. Они занялись любовью, это была первая ночь их свадебного путешествия, но, разумеется, не первая, когда они этим занимались, и когда они кончили и молча лежали, покачиваемые, как в колыбели, в свете луны, падающем сквозь окно, женщина вдруг посмотрела на мужчину, который несколько часов назад стал её мужем, посмотрела на него и сказала себе: что это за хрен? мужик, ты кто? а я, что я делаю здесь? На следующее утро, когда они добрались до назначенного места, она села в обратный поезд и уехала. Я ошиблась, сказала она ему, я ошиблась в тебе и ошиблась в нас, я прощу у тебя прощения. Больше они никогда не виделись. Так это закончилось.
Не думаю, что мне удастся заснуть этой ночью. Я лежу без движения в постели, на моей стороне матраса, слева от твоей. Мне хотелось бы сбежать отсюда. Уйти и никогда больше не возвращаться. Но я, напротив, остаюсь. Я жду рассвета. Я слушаю твоё дыхание, которое постепенно становится все более глубоким и тяжёлым. Твоё спящее тело пронизывают сильные электрические разряды. Это только минута, думаю я. Случается. Ведь и мне случается испытывать внезапные порывы ярости, внутреннюю борьбу, которая возникает без явного повода и делает ненавистным все, что меня окружает. Завтра утром, продолжаю размышлять я, я проснусь, я буду отдохнувшей и спокойной, мы приготовим кофе, поставим диск с бразильской музыкой, ты подпоёшь, стоя у окна, или, может быть, ты проснёшься раньше, чем я, и выйдешь прогуляться, купишь пасту, газеты, и солнце будет светить, и из окна, так как небо будет чистым, а воздух свежим, мне удастся разглядеть, далеко-далеко, очертания холмов. И все опять будет, как прежде.
Не помню, каким было то утро. Помню только, что больше ничего не было, как прежде.
Пантеон — памятник древнего Рима, сохранившийся лучше всех остальных, доживший до наших дней практически невредимым. Я пытаюсь вообразить себе подрядчиков и их работников: толпу вольноотпущенников, работающих вперемешку с невольниками, бок о бок с ними, на головокружительной высоте. Семь лет непрерывного труда. Контрфорсы. Ротонда — кольцо за кольцом, одно за другим, словно вращаясь, — поднимается таинственным образом к небу. И вот купол, огромный, чешуйчатый, из туфа, обломков кирпича, застывшей лавы, что чуть тяжелее воздуха. И, несмотря на хрупкость материалов, невероятная прочность. Хорошо рассчитанный проект, отличная конструкция, понимание принципов совместимости различных материалов, их соединения.
Вероятно, все это значимо и для любовных отношений. Что может быть более хрупким, чем чувства? Чтобы они длились, нужен просчитанный проект, отличная конструкция, а не только первичные материалы. Гениальность в том и состоит, чтобы создать такой проект, который компенсировал бы их базовые недостатки. Мы же неспособны построить даже подмости. Мы сразу останавливаемся: ещё не сложив штабелем привезённых кирпичей, не говоря уже об измельчённой лаве или нарезанных туфовых плитках — о них ещё и речи не было.
Но Мы, любовь моя, никогда не существовали, Нас никогда не было. Нет Нас, только Я и Ты, только Я+Ты. Мы — невозможное слияние. Вместо Меня+Тебя, вместо Я+Ты, есть тело к телу, голова к голове.
Откуда веет таким холодом? Мою спину обдувает, словно обнимая, струя ледяного воздуха, и это при двадцати градусах римской ноябрьской ночи, самой тёплой с 1886 года, судя по сообщениям в теленовостях, как в прошлом году, в июле, говорили, что это было самое жаркое лето с 1756 года. Я гуляла сегодня по улицам, насыщенным зловонием выхлопных газов, беспрерывно толкаемая прохожими, туристами, пьяными от витрин, от итальянского прёт-а-портэ, от мехов и мягкой кожи, от Истории, архитектуры, их всех уже тошнит от центнеров поглощённого искусства вместе с порциями пиццы, мороженого, спагетти а болонезе — кстати, что это такое, спагетти а болонезе? — и я обливалась потом, мои бедра, в лёгких брюках, горели, струйки пота стекали по груди. Жара стоит и сейчас, а я, вопреки всему, чувствую, как незримый холод проникает до самых костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Когда наступил тот миг, в какой я ощутила настоящую ненависть к тебе? Тот самый миг, в который рядом с любовью возник её двойник, её сокровенная тень? Никак не могу вспомнить. Чётко обозначенного момента не было, было монотонное повторение моментов. Ледяной взгляд, неожиданно исказивший выражение твоего лица. Хотя вот, вспомнила. Один из первых моментов. Мы были в постели, я лежала на тебе, мои волосы падали на твоё лицо и плечи, ты раздражённо смахивал их и старался собрать их мне на затылке, завязать узлом. Я продолжала двигаться на тебе. Ты схватил меня за бедра и задвигался в такт мне, а я засмеялась и соскочила с тебя, извини, я хочу писать, сказала я тебе. В эту секунду твой взгляд изменился. Ты заледенел, твой голос задрожал от раздражения. Так, безо всякого повода. По крайней мере, я его не увидела, я ничего не почувствовала, только огромную дистанцию, возникшую между нами, абсурдную бездну, разорванную землетрясением почву, трещину такой глубины, что если нагнуться и заглянуть в неё, не увидишь ничего кроме черноты мрака.
Должно быть, это случилось днём раньше, или ночью раньше, перед тем, как ты прочёл мне одну фразу из книги Фасбиндера — книги, которая прежде принадлежала мне, а потом стала твоей, затем снова моей и в финале оказалась в Берлине, городе, в котором, вероятнее всего, и была написана. Благодаря подруге, которой я всучила эту книгу, я, наконец, избавилась от неё, потому что твои карандашные пометки на полях, печатными буквами по-английски, действовали мне на нервы. Одна мысль о них, один взгляд на обложку или розовый корешок этой книги, стоящей на полке, вызывали тошноту.
«Случилось так, что уже первые расхождения во взглядах на ничего не значащие проблемы — и нашего единства как и не было».
Эта фраза, которую ты подчеркнул карандашом, оказалась пророческой. Нашего единства как и не было. Мы принялись исследовать возникшую трещину, оценивать её размеры и возможности дальнейшего разрушения: как и для каждой любящей пары, пришло неизбежное мгновение, когда внезапно в лице другого мы больше не узнаем предмета нашей любви. Вот уж точно, загадка: что привело меня сюда, в эту комнату, которая сейчас представляется отвратительной, с этим незнакомцем, от которого несёт тихим бешенством, заставляющим моё сердце сильно биться от страха и отчаяния. Как можно было так ошибиться? Отчего мы стали такими чужими друг другу?
Кто-то однажды рассказал мне историю женщины, только-только вышедшей замуж. Она и её муж оказались в спальном вагоне поезда, несущегося сквозь сумрак. Они занялись любовью, это была первая ночь их свадебного путешествия, но, разумеется, не первая, когда они этим занимались, и когда они кончили и молча лежали, покачиваемые, как в колыбели, в свете луны, падающем сквозь окно, женщина вдруг посмотрела на мужчину, который несколько часов назад стал её мужем, посмотрела на него и сказала себе: что это за хрен? мужик, ты кто? а я, что я делаю здесь? На следующее утро, когда они добрались до назначенного места, она села в обратный поезд и уехала. Я ошиблась, сказала она ему, я ошиблась в тебе и ошиблась в нас, я прощу у тебя прощения. Больше они никогда не виделись. Так это закончилось.
Не думаю, что мне удастся заснуть этой ночью. Я лежу без движения в постели, на моей стороне матраса, слева от твоей. Мне хотелось бы сбежать отсюда. Уйти и никогда больше не возвращаться. Но я, напротив, остаюсь. Я жду рассвета. Я слушаю твоё дыхание, которое постепенно становится все более глубоким и тяжёлым. Твоё спящее тело пронизывают сильные электрические разряды. Это только минута, думаю я. Случается. Ведь и мне случается испытывать внезапные порывы ярости, внутреннюю борьбу, которая возникает без явного повода и делает ненавистным все, что меня окружает. Завтра утром, продолжаю размышлять я, я проснусь, я буду отдохнувшей и спокойной, мы приготовим кофе, поставим диск с бразильской музыкой, ты подпоёшь, стоя у окна, или, может быть, ты проснёшься раньше, чем я, и выйдешь прогуляться, купишь пасту, газеты, и солнце будет светить, и из окна, так как небо будет чистым, а воздух свежим, мне удастся разглядеть, далеко-далеко, очертания холмов. И все опять будет, как прежде.
Не помню, каким было то утро. Помню только, что больше ничего не было, как прежде.
Пантеон — памятник древнего Рима, сохранившийся лучше всех остальных, доживший до наших дней практически невредимым. Я пытаюсь вообразить себе подрядчиков и их работников: толпу вольноотпущенников, работающих вперемешку с невольниками, бок о бок с ними, на головокружительной высоте. Семь лет непрерывного труда. Контрфорсы. Ротонда — кольцо за кольцом, одно за другим, словно вращаясь, — поднимается таинственным образом к небу. И вот купол, огромный, чешуйчатый, из туфа, обломков кирпича, застывшей лавы, что чуть тяжелее воздуха. И, несмотря на хрупкость материалов, невероятная прочность. Хорошо рассчитанный проект, отличная конструкция, понимание принципов совместимости различных материалов, их соединения.
Вероятно, все это значимо и для любовных отношений. Что может быть более хрупким, чем чувства? Чтобы они длились, нужен просчитанный проект, отличная конструкция, а не только первичные материалы. Гениальность в том и состоит, чтобы создать такой проект, который компенсировал бы их базовые недостатки. Мы же неспособны построить даже подмости. Мы сразу останавливаемся: ещё не сложив штабелем привезённых кирпичей, не говоря уже об измельчённой лаве или нарезанных туфовых плитках — о них ещё и речи не было.
Но Мы, любовь моя, никогда не существовали, Нас никогда не было. Нет Нас, только Я и Ты, только Я+Ты. Мы — невозможное слияние. Вместо Меня+Тебя, вместо Я+Ты, есть тело к телу, голова к голове.
Откуда веет таким холодом? Мою спину обдувает, словно обнимая, струя ледяного воздуха, и это при двадцати градусах римской ноябрьской ночи, самой тёплой с 1886 года, судя по сообщениям в теленовостях, как в прошлом году, в июле, говорили, что это было самое жаркое лето с 1756 года. Я гуляла сегодня по улицам, насыщенным зловонием выхлопных газов, беспрерывно толкаемая прохожими, туристами, пьяными от витрин, от итальянского прёт-а-портэ, от мехов и мягкой кожи, от Истории, архитектуры, их всех уже тошнит от центнеров поглощённого искусства вместе с порциями пиццы, мороженого, спагетти а болонезе — кстати, что это такое, спагетти а болонезе? — и я обливалась потом, мои бедра, в лёгких брюках, горели, струйки пота стекали по груди. Жара стоит и сейчас, а я, вопреки всему, чувствую, как незримый холод проникает до самых костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21