Автор романа должен уметь надолго сосредоточиться на одном сюжете, может быть — на годы. Мне это представлялось слишком вялым, некой бездушной отрешенностью.
Хотя написать роман мне было по силам, меня это не привлекало. Зачем писать роман, когда его идея уже найдена и сюжет занял свое место в моем блокноте или папке для бумаг? Другое дело, собрать как можно больше идей или того, что я позже стал называть сюжетами или кратким содержанием. Наверное, меня можно сравнить с охотником, который любит выслеживать редких животных, но отнюдь не присутствовать при том, как убитое животное свежуют, разделывают, варят, а потом едят. Он вообще может быть вегетарианцем. В этом нет ничего странного — не хочет человек есть животную пищу и не ест, его дело. Многие рыболовы-спортсмены не едят рыбу. И вместе с тем часами простаивают, забрасывая спиннинг, а поймав крупную рыбу, тут же отдают ее друзьям или первому, кто попадется им на глаза. А некоторые идут еще дальше, они только вытаскивают рыбу из воды и тут же отпускают ее обратно. Слава богу, что человек может простоять целый день с удочкой не только для того, чтобы сэкономить несколько крон для семейного бюджета. Смысл благородной рыбалки caоchand release в том, что этим людям доставляет удовольствие сама ловля. Они рыбачат, потому что это их бодрит. Рыбалка — это хитрая игра, благородное искусство. Наверное, нечто подобное имел в виду Эрнст Юнгер, когда писал в одном из своих военных дневников, что человек не должен горевать об ускользнувшей мысли. Она подобна рыбе, сорвавшейся с крючка и ушедшей в глубину, чтобы в один прекрасный день вернуться более жирной… Если человек вытащит рыбу на берег, оглушит ее и бросит в пластмассовое ведро, он может распрощаться с дальнейшим воспроизводством рыбы. То же самое можно сказать и об идее романа, если она записана и зафиксирована в более или менее удачной форме, мало сказать, издана. Может быть, в жизни культуры бывает слишком много catch и слишком мало release.
Есть и еще одна причина, по которой мне никогда не хотелось писать романов или, лучше сказать, вообще писать. Это мне казалось кривлянием. Я с малых лет боялся любого проявления чувств, боялся, например, что отец вдруг скажет мне что-то слащавое, когда мы с ним ехали по туннелю любви. В детстве я ненавидел, когда меня гладили по голове или похлопывали по щеке. Мне это казалось неестественным, и я не знал, как отвечать на такую фамильярность.
Я вовсе не хочу сказать, что кривляться плохо, напротив, я даже люблю кривляк, они такие смешные. На мой взгляд, тщеславные люди уступают только откровенно позирующим или самовлюбленным, за ними наблюдать еще интереснее, чем за эгоцентриками. Когда в одном месте собирается много народу, я всегда быстро выделяю среди них самых напыщенных, их так же легко узнать, как павлина, когда он распустит хвост. Мне больше нравится разговаривать с откровенно высокомерными людьми, чем с теми, кто скрывают свою надменность за вежливым интересом к собеседнику. Тщеславные люди всегда из кожи вон лезут, чтобы быть как можно забавнее и занятнее. Они очень стараются и, как правило, устраивают целое представление.
К сожалению, я сам совершенно лишен тщеславия. Окружающим, конечно, бывает скучно со мной, но тут уж ничего не поделаешь. Я бы никогда не разрешил себе устроить представление. Конечно, такая жизненная позиция говорит о некоторой ограниченности, но я никогда не позволял себе танцевать под чужую дудку. Пусть я бездарен, но упреков в бездарности я терпеть не стану.
Именно поэтому я никогда не решился бы на такую глупость, как написать и представить на суд публики случайный роман или собрание новелл. Это все равно что взобраться на пьедестал и раскланиваться во все стороны, ожидая от публики аплодисментов. К тому же писать романы — слишком обыденное занятие. Романы пишут люди односторонние. Придет время, и писать романы станет так же обычно, как сегодня читать их.
Когда мы с мамой смотрели «Огни рампы», я вдруг понял, как коротка жизнь. А также, что я умру и исчезну уже в обозримом будущем. В противоположность тщеславным, самовлюбленным людям я сам сумел прийти к этой мысли. Мне было нетрудно представить себе театр или кинозал, заполненный зрителями, после того как меня уже не станет. Это удается далеко не всем. Многие настолько опьянены своими чувственными впечатлениями, что не в состоянии понять, что вокруг них существует целый мир. Точно так же они не могут понять и противоположного: когда-нибудь и этот мир прекратит свое существование. Всего несколько пропущенных ударов сердца навечно отделят нас от человечества.
Я никогда не пытался приукрасить себя в разговоре с людьми или кривляясь перед зеркалом. Я нанес миру всего лишь короткий визит. В том числе и по этой причине мне было забавно встречать тщеславных людей.
Душа особенно очищается, когда поговоришь с ребенком или посмотришь комедию положений Хольберга или Мольера. Точно так же приятно встречать и кривляк, они доверчивы, как дети, и я завидую именно их доверчивости. Они живут так, будто что-то еще может оказаться полезным, будто еще не все поставлено на карту. Но мы — прах. И у нас нет причин ломаться. Или, как сказал Мефистофель, когда Фауст умер,
Раз нечто и ничто отожествилось,
То было ль вправду что-то налицо?
Зачем же созидать? Один ответ:
Чтоб созданное все сводить на нет.
* * *
Мама умерла в 1970 году перед самым Рождеством, я учился в последнем классе гимназии. Болезнь свалилась на нее неожиданно. Она проболела недолго. Сначала месяц дома, лечась в поликлинике, потом — несколько недель в больнице.
Незадолго до ее смерти она помирилась с отцом, точнее, еще до того, как ее положили в больницу. Отец сказал, что это он испортил матери жизнь, и то же самое про себя сказала мама: она разрушила его жизнь. Так они говорили до последнего часа. Разница была только в том, что теперь они упрекали не друг друга, а самих себя. Сумма упреков и проклятий оставалась примерно такой, какой она была всю жизнь. Для меня не было разницы, мучат ли отец с матерью друг друга или только самих себя.
Похороны были красивые. Отец произнес длинную речь о том, каким блестящим человеком была мама. Он коснулся даже того, что назвал «великим грехопадением» их жизни. Однако в последнее время им удалось найти дорогу друг к другу, и они простили друг другу все грехи и несовершенства, сказал отец. Таким образом они все-таки сдержали обещание, данное перед алтарем. У них были и хорошие, и плохие дни. Но, несмотря ни на что, они все-таки сохранили свою любовь, пока смерть не разлучила их.
В речи отца не было даже намека на притворство, он действительно любил маму в последние недели ее жизни. Я думал, что он поздновато спохватился, с таким же успехом он мог бы и не появляться у нас в эти недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Хотя написать роман мне было по силам, меня это не привлекало. Зачем писать роман, когда его идея уже найдена и сюжет занял свое место в моем блокноте или папке для бумаг? Другое дело, собрать как можно больше идей или того, что я позже стал называть сюжетами или кратким содержанием. Наверное, меня можно сравнить с охотником, который любит выслеживать редких животных, но отнюдь не присутствовать при том, как убитое животное свежуют, разделывают, варят, а потом едят. Он вообще может быть вегетарианцем. В этом нет ничего странного — не хочет человек есть животную пищу и не ест, его дело. Многие рыболовы-спортсмены не едят рыбу. И вместе с тем часами простаивают, забрасывая спиннинг, а поймав крупную рыбу, тут же отдают ее друзьям или первому, кто попадется им на глаза. А некоторые идут еще дальше, они только вытаскивают рыбу из воды и тут же отпускают ее обратно. Слава богу, что человек может простоять целый день с удочкой не только для того, чтобы сэкономить несколько крон для семейного бюджета. Смысл благородной рыбалки caоchand release в том, что этим людям доставляет удовольствие сама ловля. Они рыбачат, потому что это их бодрит. Рыбалка — это хитрая игра, благородное искусство. Наверное, нечто подобное имел в виду Эрнст Юнгер, когда писал в одном из своих военных дневников, что человек не должен горевать об ускользнувшей мысли. Она подобна рыбе, сорвавшейся с крючка и ушедшей в глубину, чтобы в один прекрасный день вернуться более жирной… Если человек вытащит рыбу на берег, оглушит ее и бросит в пластмассовое ведро, он может распрощаться с дальнейшим воспроизводством рыбы. То же самое можно сказать и об идее романа, если она записана и зафиксирована в более или менее удачной форме, мало сказать, издана. Может быть, в жизни культуры бывает слишком много catch и слишком мало release.
Есть и еще одна причина, по которой мне никогда не хотелось писать романов или, лучше сказать, вообще писать. Это мне казалось кривлянием. Я с малых лет боялся любого проявления чувств, боялся, например, что отец вдруг скажет мне что-то слащавое, когда мы с ним ехали по туннелю любви. В детстве я ненавидел, когда меня гладили по голове или похлопывали по щеке. Мне это казалось неестественным, и я не знал, как отвечать на такую фамильярность.
Я вовсе не хочу сказать, что кривляться плохо, напротив, я даже люблю кривляк, они такие смешные. На мой взгляд, тщеславные люди уступают только откровенно позирующим или самовлюбленным, за ними наблюдать еще интереснее, чем за эгоцентриками. Когда в одном месте собирается много народу, я всегда быстро выделяю среди них самых напыщенных, их так же легко узнать, как павлина, когда он распустит хвост. Мне больше нравится разговаривать с откровенно высокомерными людьми, чем с теми, кто скрывают свою надменность за вежливым интересом к собеседнику. Тщеславные люди всегда из кожи вон лезут, чтобы быть как можно забавнее и занятнее. Они очень стараются и, как правило, устраивают целое представление.
К сожалению, я сам совершенно лишен тщеславия. Окружающим, конечно, бывает скучно со мной, но тут уж ничего не поделаешь. Я бы никогда не разрешил себе устроить представление. Конечно, такая жизненная позиция говорит о некоторой ограниченности, но я никогда не позволял себе танцевать под чужую дудку. Пусть я бездарен, но упреков в бездарности я терпеть не стану.
Именно поэтому я никогда не решился бы на такую глупость, как написать и представить на суд публики случайный роман или собрание новелл. Это все равно что взобраться на пьедестал и раскланиваться во все стороны, ожидая от публики аплодисментов. К тому же писать романы — слишком обыденное занятие. Романы пишут люди односторонние. Придет время, и писать романы станет так же обычно, как сегодня читать их.
Когда мы с мамой смотрели «Огни рампы», я вдруг понял, как коротка жизнь. А также, что я умру и исчезну уже в обозримом будущем. В противоположность тщеславным, самовлюбленным людям я сам сумел прийти к этой мысли. Мне было нетрудно представить себе театр или кинозал, заполненный зрителями, после того как меня уже не станет. Это удается далеко не всем. Многие настолько опьянены своими чувственными впечатлениями, что не в состоянии понять, что вокруг них существует целый мир. Точно так же они не могут понять и противоположного: когда-нибудь и этот мир прекратит свое существование. Всего несколько пропущенных ударов сердца навечно отделят нас от человечества.
Я никогда не пытался приукрасить себя в разговоре с людьми или кривляясь перед зеркалом. Я нанес миру всего лишь короткий визит. В том числе и по этой причине мне было забавно встречать тщеславных людей.
Душа особенно очищается, когда поговоришь с ребенком или посмотришь комедию положений Хольберга или Мольера. Точно так же приятно встречать и кривляк, они доверчивы, как дети, и я завидую именно их доверчивости. Они живут так, будто что-то еще может оказаться полезным, будто еще не все поставлено на карту. Но мы — прах. И у нас нет причин ломаться. Или, как сказал Мефистофель, когда Фауст умер,
Раз нечто и ничто отожествилось,
То было ль вправду что-то налицо?
Зачем же созидать? Один ответ:
Чтоб созданное все сводить на нет.
* * *
Мама умерла в 1970 году перед самым Рождеством, я учился в последнем классе гимназии. Болезнь свалилась на нее неожиданно. Она проболела недолго. Сначала месяц дома, лечась в поликлинике, потом — несколько недель в больнице.
Незадолго до ее смерти она помирилась с отцом, точнее, еще до того, как ее положили в больницу. Отец сказал, что это он испортил матери жизнь, и то же самое про себя сказала мама: она разрушила его жизнь. Так они говорили до последнего часа. Разница была только в том, что теперь они упрекали не друг друга, а самих себя. Сумма упреков и проклятий оставалась примерно такой, какой она была всю жизнь. Для меня не было разницы, мучат ли отец с матерью друг друга или только самих себя.
Похороны были красивые. Отец произнес длинную речь о том, каким блестящим человеком была мама. Он коснулся даже того, что назвал «великим грехопадением» их жизни. Однако в последнее время им удалось найти дорогу друг к другу, и они простили друг другу все грехи и несовершенства, сказал отец. Таким образом они все-таки сдержали обещание, данное перед алтарем. У них были и хорошие, и плохие дни. Но, несмотря ни на что, они все-таки сохранили свою любовь, пока смерть не разлучила их.
В речи отца не было даже намека на притворство, он действительно любил маму в последние недели ее жизни. Я думал, что он поздновато спохватился, с таким же успехом он мог бы и не появляться у нас в эти недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56